Газета Спорт-Экспресс № 20 (4600) от 30 января 2008 года, интернет-версия - Полоса 3, Материал 7

Евгений ДЗИЧКОВСКИЙ

НЕ ДЛЯ ПРЕССЫ

С каждым из нас это бывало. Идет интервью, диктофон включен, ответы следуют за вопросами, и вдруг... "Это не для прессы", - говорит собеседник. И выкладывает нечто весьма любопытное, эмоциональное, острое. После чего беседа возвращается в прежнее русло. А ты сидишь и думаешь: "Жаль. Вот как раз самое интересное - и не напишешь".

Зачем они это делают? Очень хочется верить - из доверия к журналисту. Речь не о высочайшей степени, когда открывают душу, а о нормальном, профессиональном уважении спортсмена к чужому, в сущности, человеку. И к репутации СМИ, которое он представляет, - этот фактор чрезвычайно важен. "Раз уж зашел разговор туда, где не обойтись без нежелательных акцентов, выложу пару фактов для связки мыслей, - но попрошу не писать", - так, полагаю, думают многие, раскрывая секреты и секретики. Иногда свои, чаще - чужие.

Существуют и другие причины для неожиданной откровенности, но встречаются они реже. Например, человек хочет опосредованно довести свою мысль до спортивной аудитории, не выпячиваться то бишь. Что он делает? Пытается взять в союзники журналиста. Выглядит это примерно так: заинтересованное лицо ищет повод для беседы, иной раз даже приглашает прессу на рандеву, но предупреждает: прямого цитирования быть не должно, встречу лучше не афишировать, однако против использования фактов возражений не будет. Таким образом достигается эффект воздействия на общественное мнение через авторские комментарии и прочую журналистскую аналитику.

Для нас это тоже хлеб, потому что разговор в таких случаях всегда идет предметный. Хотя и однобокий, что естественно: собеседник ведь не просто информирует репортеров, он тем самым активно кому-то противостоит! Похожим образом несколько лет назад поступил крупный бизнесмен Александр Мамут. В ту пору как раз решался вопрос с продажей "Торпедо", и когда он решился в обидную для Мамута сторону, тот захотел высказаться. Дюжина журналистов ведущих каналов и изданий была приглашена в один из московских ресторанов (за давностью лет, полагаю, это перестало быть тайной), где Мамут раскрыл детали несостоявшейся сделки. Допускаю, что не все, однако разговор тот до сих пор в памяти, как пример доверительной попытки объяснить свою позицию. Доверительной с обеих сторон: ни одного интервью с Мамутом на следующий день в СМИ, как и было условлено, не появилось.

Вариант специальной дезинформации корреспондента в корыстных либо юмористических целях рассматривать не стоит. Такие вещи крайне редки и чреваты испорченными отношениями с одураченной прессой - после того, как все вскроется. А вот решать проблемы с помощью газет, используя их, как трибуну, пробовали многие. Классик жанра - Властимил Петржела. Остро чувствующий такие моменты чех не стеснялся применять СМИ в качестве оружия массового поражения. И поражал, чего греха таить. Это не очень стыкуется с заголовком моей колонки, поскольку говорил-то Петржела почти всегда для прессы. Другой вопрос - что говорил!

Три года назад "Зенит" прилетел на сбор в испанскую Mapбелью. По дороге случился небольшой дисциплинарный казус со Спиваком, а на самом сборе очередное удаление заработал Радимов. И вышло так, что на следующий день я попросил Петржелу об интервью. Оно состоялось - мы говорили больше часа. Чех не негодовал, не шумел и не гневался, а спокойно, размеренно говорил в диктофон весьма жесткие вещи. Досталось Радимову, Спиваку, Быстрову, Шумуликоски, Кирицэ, собственному помощнику Боровичке, Гжебику, Мутко и еще нескольким людям. Закончился разговор пассажами про казино, золото и женщин.

Ближе к середине беседы я начал понимать, куда нас несет, и не то чтобы усовестился, а перестраховался: попросил Петржелу отмечать те места, которые он хотел бы оставить "не для прессы". Ни одной "отметки" Власта так и не сделал. Уходя, я на всякий случай еще раз напомнил ему о возможности соблюсти политкорректность, а когда писал интервью - безжалостно выкидывал фразы, в которых можно было заподозрить малейшую неточность, связанную с его чешским акцентом. Однако даже то, что вышло на следующий день в газете, заставило Питер забурлить. Чего наш пан и добивался. По возвращении в Санкт-Петербург, кстати, он сказал, что журналист его неправильно понял. Мне было все равно: диктофонную запись того разговора я хранил около года.

А вот Титов недавно в Турции сделал все наоборот: поведал, но попросил не публиковать факт, который был стопроцентно в его пользу... Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз.