Газета Спорт-Экспресс № 188 (2980) от 21 августа 2002 года, интернет-версия - Полоса 6, Материал 3

ИНТРИГИ ЗА БОРТОМ

Ностальгия, сентиментальность, которые все чаще посещают меня, - похоже, верные признаки неизбежно приближающейся старости. Да ведь и на самом деле молодость осталась далеко за спиной. И на прошлое, сравнивая его с настоящим, смотришь как-то иначе, и оцениваешь многое из происшедшего по-другому. Но в конце концов не столь важно, сколько тебе лет, - куда существеннее, сколько ты видел и пережил.

Выбирая журналистскую стезю, заведомо обрекаешь себя на переживания за судьбы своих героев. Помню, как расстроился до глубины души, когда узнал, что Анатолий Фирсов, один из ярчайших нападающих за всю историю советского хоккея, не включен в список кандидатов на матч первой Суперсерии против звезд Национальной хоккейной лиги, которая должна была стартовать 2 сентября 1972 года.

Да, Васильичу 1 февраля того года стукнуло 31, но играл он с таким мальчишеским азартом, что фору мог дать 20-летним. А уж о мастерстве и мудрости и говорить как-то неловко - клюшка в его руках была столь же послушной и волшебной, как смычок и скрипка в руках Никколо Паганини. И весь мир в который раз убедился в этом зимой 72-го на Белой Олимпиаде в Саппоро, где тройка Викулов - Фирсов - Харламов творила такие чудеса, какие мне ни до того, ни после видеть не приходилось. И в том, что Валерий Харламов был единодушно признан лучшим хоккеистом олимпийского турнира, заслуга его партнеров, с которыми он играл с листа, была несомненной. В том числе, конечно, и Фирсова.

Скорее всего, Анатолий Владимирович Тарасов с Аркадием Ивановичем Чернышевым не стали бы искать добра от добра, и именно в таком сочетании предстала бы наша первая тройка во второй день осени на льду монреальского "Форума". Если бы в промежутке между двумя этими событиями - Олимпиадой и Суперсерией - не проводился чемпионат мира и Европы в Праге, на который Тарасов ехать категорически отказался. Его примеру последовал и Чернышев - как мне показалось, не по собственному твердому убеждению, а в знак солидарности с уважаемым коллегой, с которыми они общими усилиями создали легендарную сборную СССР, не знавшую себе равных с 1963 года.

Теперь невозможно точно ответить, насколько был искренен "крестный отец" советского хоккея, когда подал в отставку, ссылаясь на усталость и состояние здоровья. Я не терапевт, не психоаналитик и не рентгенолог. Но со стороны, а точнее, из ложи прессы, при виде мечущегося вдоль скамейки тренера с горящими глазами, тренера, способного одной-двумя хлесткими фразами "реанимировать мертвого", то есть окончательно упавшего духом игрока, или же заставить его забыть о невыносимой физической боли, отчаянно перемахнуть через борт и броситься в бой, - при виде всего этого создавалось впечатление, что человек с загадочной буквой "Т" на свитере еще горы может своротить. Смею только предположить: если бы мировой чемпионат проводился в столице любой другой страны, а не в Праге, где на стенах зданий Вацлавской площади еще оставались следы от пуль, выпущенных из автоматов советских солдат летом 68-го, не в Праге, где самым популярным лозунгом разъяренной толпы оставался все тот же, четырехлетней давности: "Танки ваши клюшки наши!" - Тарасов бы не расстался со своим вторым, помимо ЦСКА, любимым детищем. Будучи же действующим офицером Советской Армии и членом КПСС, он, разумеется, поддерживал политику партии и правительства. А раз так, значит, на радушный прием в столице ЧССР ему рассчитывать не приходилось.

Однако Тарасов, вероятно, полагал, что расставание со сборной продлится недолго. Шансов победить чехословацкую команду в Ледовом дворце парка имени Юлиуса Фучика было поменьше, чем, скажем, в шведской коробке "Юханесхофа" или же австрийского "Тиволи". И интуиция снова не подвела "старого хоккейного волка". Наша сборная, хотя и в упорнейшей борьбе (до сих пор помню, как Гена Цыганков на последних секундах бросает шайбу в ворота - и несколько соперников грудью встают на ее пути), но все-таки уступила пальму первенства хозяевам площадки. И казалось, все были готовы к тому, что Всеволод Бобров и Николай Пучков уступят места на тренерском мостике Чернышеву и Тарасову. Но Сергей Павлов, руководивший тогда в стране физкультурой и спортом, посчитал иначе, доверив Всеволоду Михайловичу подготовку сборной к сражению с заокеанскими асами.

И тут происходит удивительная вещь: Тарасов, на словах страстно мечтавший помериться силами с канадскими звездами, на деле, будучи фигурой весьма авторитетной в любительском хоккее, всячески препятствовал появлению в официальных престижных международных турнирах даже экс-НХЛовцев. Как, например, на Олимпиаде-68 в Гренобле бывшего защитника "Торонто Мэйпл Ливз" Карла Бревера, находившегося в преклонном для хоккея возрасте, но в свое время - с 1962 по 1964 г. - трижды подряд выигравшего Кубок Стэнли. И вот выясняется, что Тарасов готов согласиться на роль одного из ассистентов Боброва, только бы не лишиться первой и последней возможности участия в историческом противостоянии.

Павлов не гарантировал Тарасову возвращения в сборную по крайней мере до ее поездки в Северную Америку, но обещал похлопотать за него в конфиденциальной встрече с Бобровым. Всеволод Михайлович внимательно выслушал аргументы собеседника, а в ответ выдвинул свой, на который многолетний комсомольский вожак всего Союза лишь молча развел руками. "Дорогой Сергей Павлович, в наши дни даже водку на троих в России уже не пьют, а вы хотите, чтобы одну хоккейную команду сразу три человека тренировали", - с подчеркнуто серьезным видом произнес Всеволод Михайлович, и через мгновение оба рассмеялись.

Историю эту мне поведал Бобров, когда незадолго до смерти я навещал его на Соколе. Между тем не исключаю, что, если бы Боброва с Тарасовым связывали хотя бы товарищеские отношения, Всеволод Михайлович прибег бы к услугам Анатолия Владимировича. Но поскольку в свое время между ними пробежала черная кошка и с тех пор они друг друга, мягко говоря, недолюбливали, решение Боброва лично для меня было вполне понятным и объяснимым.

К тому же Бобров, на мой взгляд, по популярности не уступавший звездам кино (недаром побила все рекорды моды кепка "а-ля Бобров"), был потрясающим хоккейным тренером (подчеркиваю - хоккейным, а не футбольным), что особенно проявилось во второй половине 60-х, когда его "Спартак" блистал в союзном первенстве, не уступавшем, как теперь очевидно, чемпионату НХЛ. А решающие матчи за золотые медали в Лужниках по накалу страстей были вполне сравнимы с финальными поединками розыгрыша Кубка Стэнли, что в принципе вскоре подтвердили встречи наших команд с канадско-американскими профессионалами на клубном уровне.

Однако ни в домашней обстановке, ни тем более в обстановке одноместной больничной палаты красногорского военного госпиталя, где, по словам Боброва, "просто не дадут умереть" (произнося их, он окидывал взглядом десяток медицинских приборов и установок, окружавших его постель), ни я, ни писатель Александр Нилин, которого автор этих строк в тот день познакомил с Всеволодом Михайловичем, не осмелились спросить: "А почему же все-таки вы оставили в Москве Фирсова? Неужели только потому, что однажды в молодости, покинув "Спартак", он все остальное время верой и правдой служил ЦСКА, неизменно восхищаясь гениальностью Тарасова и оставаясь, даже будучи действующим хоккеистом, его правой рукой?"

Если же отбросить дипломатию и называть вещи своими именами, то причина отсутствия Фирсова в команде Боброва заключалась в том, что тренер не верил в игрока, столь много сделавшего для авторитета отечественного хоккея на международной арене и радовавшего уникальной игрой миллионы людей в разных уголках земли. Не верил, что Фирсов будет так же выкладываться на площадке, как делал бы это в присутствии Тарасова. Наверняка Бобров располагал большей информацией, чем мы с коллегами. Но мне трудно себе представить Фирсова, играющего вполсилы, вполнакала. Хотя бы потому, что я таковым никогда его не видел - ни в свитере ЦСКА, ни в форме сборной.

Не берусь судить, насколько бы усилил нашу команду Васильич осенью 72-го: теперь это только теория. Но могу констатировать, что не каждый бы на его месте согласился через час после окончания трансляции на Союз монреальского матча поделиться со сцены телевизионного театра ЦПКиО им. Горького впечатлениями от ошеломляющей победы тех, с кем он еще вчера выходил на лед.

Впрочем, многочисленная публика, собравшаяся в невыносимую жару под открытым небом, аплодировала Фирсову столь же восторженно, словно он был напрямую причастен к оглушительному успеху советского хоккея.