Владислав Третьяк: "Тарасов сказал мне: "Полуфабрикат, если выживешь – будешь великим!"

 

Владислав Третьяк: "Гретцки увидел мою многоэтажку на улице Правды и спросил: "Весь этот дом – твой?"

ПЕРСТЕНЬ ОТ КЛАРКА И ЖЕЛТАЯ "ТОЙОТА"

– Вы сдружились с Бобби Кларком, были у него дома. Как же так – после подлого удара, которым он вывел из строя Харламова? – вопрос Третьяку.

– Мне об этом некорректно было спрашивать, но он сам написал в книге, что ему такое задание дал тренер. А задание надо выполнять. Тем более холодная война шла, отношения в тот момент были неприязненные.

Но в 76-м мы приехали играть с "Филадельфией", и Кларк нашел меня перед игрой. Подарил шикарный перстень – десять бриллиантов, гербы Советского Союза и Канады, а также слово "унряжка". Он хотел написать – "упряжка", то есть мы все, советские и канадские хоккеисты, – вместе. Потом меня привезли в магазин, одели с ног до головы. Бобби рекламировал какой-то бренд одежды и сказал: "Выбирай все, что хочешь". Денег-то у нас тогда не было. Я выбрал хороший костюм, кожаную куртку. Он оплатил все, а заодно подарил часы. А я ему в ответ – ондатровую шапку...

Потом я многое о Кларке узнал. Когда у кого-то из его родственников произошла автокатастрофа, он взял двух детей, оставшихся сиротами, и они стали его приемными детьми. Много занимается благотворительностью – и вообще очень добрый и порядочный человек.

– Вы говорили, что поехали к Кларку без спроса у кагэбэшников. Но ведь тогда следили за границей за всеми!

– Я бы не сказал. Например, когда команда по магазинам разбредается – как за всеми уследишь? А вот на матчах нас охраняли. Не только наши, но и канадские, и американские спецслужбы. Особенно почему-то в Филадельфии. Мы все в отеле спали на одном этаже. Выходишь – люди стоят и смотрят. Ни в Монреале, ни в Торонто, ни в других городах ничего подобного не было. А в тот раз друг Кларка приехал за мной, и я после дневного сна, в свободное время перед ужином спокойно поехал. Сначала меня отвезли к Бобби домой, я посмотрел, как он живет. А потом уже – в магазин.

– Вам как главному символу советского хоккея можно было чуть больше, чем другим игрокам?

– Нет. У нас дисциплина была одна на всех. Единственное – и я за это очень благодарен Виктору Тихонову – в номере всегда жил один. Хотя тогда у нас это было нельзя: должны были минимум по двое. То ли чтобы веселее было, то ли – чтобы следить друг за другом. По одному жили только тренеры. И я.

Виктор Васильевич знал, что я очень дисциплинированный, и днем перед игрой мне надо обязательно поспать два часа. И вечером лечь пораньше. А когда есть сосед – заснуть не могу, и это мешает подготовке.

– Тарасов это не позволял?

– Нет. Но тогда я был молодой и даже не заикался. Хотя Коноваленко курил, Якушев – книги до двух ночи читал. Не просил о возможности жить одному ни у Кулагина, ни у Локтева. А уже у Тихонова, как самый опытный игрок команды, попросил. И он пошел мне навстречу. С 1978 по 1984-й всегда жил один.

Владиславу ТРЕТЬЯКУ дарят его свитер с Суперсерии-1972. Фото montrealgazette.com

– КГБ никогда не пытался вас завербовать?

– Нет. А КГБ не вербовал знаменитых людей. Как правило.

– Вы единственный советский хоккеист, до которого из-за границы дошла машина, "Тойота". Как это удалось решить? А то, например, Мальцеву за звание лучшего форварда ЧМ-70 в Стокгольме ключи от автомобиля вручили, а вот саму машину – уже нет.

– Историю с Мальцевым не слышал. А у меня было так. На первом Кубке Канады 1976 года спонсором была "Тойота" – и там решили, что лучшему игроку каждой команды вручат по автомобилю. Мы, игроки, об этом даже не знали. Но когда я смотрел по телевизору финальный матч Канада – Чехословакия, увидел, как Андрей Старовойтов (член исполкома ИИХФ от СССР, – Прим. И.Р.) выходит на лед и получает ключи от машины с символической доской. А на ней написано: "Лучшему хоккеисту в команде СССР Владиславу Третьяку – "Тойота".

Я обалдел. Улетали в Москву на следующий день. В 76-м году на иностранных машинах у нас ездили только послы. И "Тойота" мне ее прямо на самолете прислала! Но советская таможня обложила ее диким налогом – 8 тысяч рублей. Говорю: "Вы что, с ума сошли? Это подарок! За 8 тысяч рублей ее брать не буду". Написали письмо министру торговли Патоличеву, и тот разрешил мне взять машину бесплатно, но в течение пяти лет я не мог ее продавать.

И я пять лет ездил по Москве на ярко-желтой "Тойоте"! И получал колоссальное удовольствие. В ней уже компьютер стоял, который показывал, если что-то в машине нет так. Как решал с запчастями? Мне разрешили пользоваться дипломатическим сервисом. Тормозные колодки за границей покупал. Один раз купил, да не те.

Так что все-таки было сложновато, и через пять лет я ее продал. Пересел на "Волгу". Вроде престижно, но после "Тойоты", этой ласточки, – тяжеловато. Привык уже к хорошему.

– На том первом Кубке Канады, где вам досталась "Тойота", сборная СССР по инициативе чиновников играла экспериментальным составом. Не было всего звена Михайлов – Петров – Харламов и многих других. Якушев до сих пор возмущается, что их с Шадриным лишили такого турнира. Но вы – играли.

– Меня сначала тоже не послали, я на сборах не был. Но Тихонов, возглавлявший ту команду, сказал руководству, что без первого вратаря в Канаду не поедет. И меня одного туда отправили. Считаю, что решение ехать без лидеров было большой ошибкой. Это была слабость руководства. Сказали, что Кубок Канады – подготовка к следующим Олимпийским играм. Но нельзя большим мастерам не дать сыграть на турнире с участием всех сильнейших!

Владислав ТРЕТЬЯК (в центре) после матча с "Монреалем".

В МИНОБОРОНЫ ОБСУЖДАЛИ, НЕ СДЕЛАТЬ ЛИ МЕНЯ НЕВЫЕЗДНЫМ

– Ларри Робинсон вспоминал, как на всю жизнь запомнил монреальский "Форум", стоя провожавший лично вас после знаменитых 3:3 в матче "Монреаль" – ЦСКА 31 декабря 1975 года.

– Было! Канадцы всегда ценят игроков команды-соперницы, которые им нравятся, отдают им дань уважения. После 72-го года всегда, приезжая в Канаду, выходил на лед последним. Они об этом специально просили. Чтобы мне досталась самая большая овация.

А еще, помню, объявили тройку лучших игроков матча – Третьяк, Пит Маховлич, Иван Курнуайе. Втроем стоим, счастливые. Я 45 бросков отразил. На последней секунде могли забить четвертую – Попов в штангу попал. Когда мы пришли в гостиницу и включили телевизор, комментатор воскликнул: "Ура, мы с русскими 3:3 сыграли!" – и в ту же секунду в студии посыпалось конфетти. По случаю Нового года.

– Память о том приеме в "Форуме" и заставляла вас мечтать об игре за "Монреаль"?

– Да, я очень этого хотел! Тем более что по стилю "Канадиенс" были к нам ближе всех из клубов НХЛ. Интеллигентная команда. "Филадельфия" – та наглая, силовая. А "Монреаль" и ЦСКА были похожи. Я знал, что стою на драфте у "Канадиенс". Клубы НХЛ всех поставили на всякий случай. Хотя и не думали, что кого-то отпустят.

– Мальцев рассказывал в "СЭ", что однажды вам, ему, Якушеву и Харламову предложили бежать. С подробностями: "Никто больше о переговорах не знал. Из гостиницы отвезли в какой-то офис, с каждым беседовали отдельно. Для побега все было готово. И больше всех, по-моему, сомневался Третьяк".

– Такого не было, чтобы меня куда-то возили! Это Саша придумал. Может, его и отвезли, но меня – нет. На банкетах после чемпионатов мира – да, подходили, предлагали убежать. Даже авиабилеты показывали: мол, прямо сейчас едем в аэропорт и летим! Такое было, например, в 74-м. И в Вене, на ЧМ-77.

Но у меня этого и в мыслях не было. Однажды брали интервью: "Если бы была возможность, в какой команде НХЛ вы бы играли?" – "Если бы была возможность – в "Монреаль Канадиенс". Ну и заголовок вышел, конечно, – "Третьяк хочет играть в "Монреале". После того интервью в Союзе меня хотели сделать невыездным. В Главпуре – главном политическом управлении Минобороны – обсуждался этот вопрос. Но за меня заступился какой-то генерал-полковник.

– По словам Александра Пашкова, Харламов разрыдался, узнав, что Тарасов его в Чебаркуль отправляет. А вы когда-нибудь плакали из-за хоккея?

– Ту ситуацию не видел, поскольку играл еще за молодежку ЦСКА. А плакал один раз. В 63-м году, когда мне было 11 лет. Мы играли последний матч чемпионата Москвы на "Красном октябре", на открытом катке. Счет был 4:4, ничья нас устраивала. И вдруг мне от красной линии бросили, шайба подпрыгнула как лягушка – и в угол. Я пропустил, как Коскинен от Кутейкина в последнем Кубке Гагарина, и мы проиграли – 4:5.

Пришел в раздевалку, мы чемпионат проиграли, слезы на глазах. И вдруг мой тренер Виталий Ерфилов подходит: "Ну что, поздравляю, чемпион!" – "Как?" – "А "Спартак" мясокомбинату проиграл!".

– Это самая нелепая шайба в жизни, которую вы пропустили?

– Мы играли в Воскресенске с "Химиком", вели 2:1. Фетисов поехал за мои ворота и стоит с шайбой. Никого из соперников поблизости не было. Я расслабился, смотрю вперед. И вдруг шайба мне в ногу – и в ворота. Все: "Ура, 2:2!" Поворачиваюсь – Фетисов по-прежнему с шайбой стоит. Оказывается, болельщик с трибуны бросил ту шайбу! Конечно, судья гол не засчитал. Но на пару секунд сердце в пятки упало.

Владислав ТРЕТЬЯК (справа) и Эд БЕЛФОР. Фото AFP

ТРЕНИРОВАЛ БЕЛФОРА ПО МЕТОДИКЕ ТАРАСОВА

– После неудачных матчей в "Чикаго" вы заставляли Эда Белфора возить через весь лед и обратно ворота с вами, сидящим на них сверху. Это, подозреваю от Тарасова?

– Да. Весь "Чикаго" сбежался на это смотреть! Я тренировал Белфора, как когда-то – меня самого. И он молодец, никогда не ныл: "Зачем мне это надо?" Делал все беспрекословно. Впитывал все как губка. Его и звали – второй Третьяк, и 20-й номер он себе взял. А когда выиграл в "Далласе" Кубок Стэнли, прислал мне перстень. С одной стороны – орел (а у Эда как раз и было прозвище – Орел, Eagle), с другой – выложенный бриллиантами 20-й номер, фамилия Третьяк и аббревиатура "СССР". Меня из "Чикаго" пригласили вслед за Белфором в "Даллас", любые деньги давали, чтобы перешел. Но мне из Чикаго уже не хотелось уезжать.

Когда Белфора выбрали в Зал хоккейной славы, он со сцены сказал: "Большое спасибо моей семье и Владиславу Третьяку, который помог мне стать тем, кто я есть". Мы общаемся – жаль только, что из-за некоторых проблем со здоровьем он не сможет сейчас прилететь на юбилей.

– Чем еще Белфор вас поражал?

– У него очень сильный характер. Он марафон бегал, тхэквондо занимался. Правда орел! Если чего-то хочет добиться – добивается. Однажды уже после сезона пошли к друзьям в Чикаго, русским. Стол накрыли, ему водки налили. Белфор выпил прилично, намного больше Гретцки.

Мы вышли на улицу, и вдруг он лег на асфальт и начал отжиматься. А потом говорит: "Влади! Ложись мне на спину!" Я отказывался – всего-таки 90 кило, спину человеку можно сорвать. Но он настаивал: "Ложись! Буду отжиматься. Ты хочешь выиграть Кубок Стэнли?" – "Хочу" – "Только если себя заставлять, мы сможем это сделать!" Я, конечно, немножко сфилонил – ноги на земле были. Но все равно ему тяжело было, и все-таки он отжимался. Красавец!

Еще у Тарасова мы всегда разминались перед игрой с теннисными мячиками. Белфору это тоже нравилось, но он немножко стеснялся партнеров. Положит мячик в рукав, чтобы никто не видел – и идет в туалет, где и разминается с ним. В какой-то мячик уже стал частью ритуала. Я ему свой ритуал передал.

– Самая памятная для вас фраза Тарасова: "Выживешь – станешь великим"?

– Четко помню, как она произносилась. Я всю ночь не спал, поскольку мне еще с вечера сказали, что завтра Тарасов меня на беседу вызывает. Подошел и услышал: "Ну что, полуфабрикат, будем работать. Если выживешь – будешь великим. Не выживешь – извини. Завтра – в шахту". – "Да я еще в школе учусь!" – "Переведешься. Завтра в 10 утра – на тренировку". Выжил...

– Вы единственный олимпийский чемпион, который побеждал на Играх и с Тарасовым, и с Тихоновым. C кем из них вам было комфортнее работать?

– Они были в чем-то одинаковые. В равной степени жесткие и требовательные. И максималисты. Поэтому с обоими было сложно работать. Серебряные медали и с Тарасовым, и с Тихоновым не считались успехом. И при их дисциплине ты все время ходил по грани.

– Даже вы?

– Все! Просто мне было легче – я был дисциплинированный. Но все было очень строго. Опоздание было страшным грехом. Но когда у тебя отец – военный летчик, тебя к этому приучают, и дисциплина тебе дается легко. Не каждый любит подчинение, а я к нему привык с ранних лет. И у меня не было конфликтов с тренерами.

– Тихонов начал с того, что на первом своем "Призе "Известий" приставил к вам в порядке эксперимента какого-то экстрасенса. И вы получили от Чехословакии восемь голов. Когда-нибудь этого человека еще видели?

– Нет. Но всегда рассказываю про него, всем это нравится. Помню, как Тихонов после матча вбежал в раздевалку: "Где этот экстрасенс?" Но того уже и след простыл.

– А с чего Тихонов вообще ему доверился? Разве у вас не все в порядке было?

– Сказал: "Ну, иди с Третьяком поработай. Он у нас мнительный". И, кстати, перед игрой с чехами я чувствовал себя очень здорово. Думал, один их обыграю. Но началась какая-то немыслимая череда рикошетов. То от конька влетело, то от щитка. Четыре шайбы чуть ли не в первом периоде получил! И меня при этом с игры не сняли. В Лейк-Плэсиде при 2:2 заменили, а здесь все восемь пропустил. Бывает.

– У вас действительно элемент мнительности был?

– Да, я был очень мнительный. Потому и готовился особенно тщательно. Болел ли я, плохо ли себя чувствовал – организм уже играл сам. Оправданий быть не могло. Во время клубной Суперсерии-82/83 первую игру в Эдмонтоне из-за болезни пропустил: в самолете ботинки снял, заснул – и простудился. Мышкин играл – уступили. Потом в Квебеке Тихонов попросил сыграть. Температура 38 была – вышел, и мы 3:0 выиграли. А потом 5:0 в Монреале – тоже с температурой. Я больным рекорд установил – 132 минуты Суперсерии не пропускал.

Владислав ТРЕТЬЯК (справа) и Виктор ТИХОНОВ. Фото Анатолий БОЧИНИН

ПОСЛЕ ЗАМЕНЫ В ЛЕЙК-ПЛЭСИДЕ ХОТЕЛ УЙТИ ИЗ ХОККЕЯ

– Вы были в шоке, когда Тихонов заменил вас в знаменитом "чуде на льду" на Олимпиаде-80 в Лейк-Плэсиде против американских студентов?

– Я после этого вообще хотел закончить в хоккей играть. Вместе с Валерием Харламовым. Мы проиграли – и сидели в олимпийской деревне, которая представляла собой тюрьму для малолетних преступников. Там жили лучшие спортсмены мира. По условиям, питанию, организации это, наверное, была худшая Олимпиада, которая когда-либо проводилась.

Харламов говорил: "Я, наверное, больше играть не буду". – "И я тоже". Очень расстроился, потому что меня в жизни никогда не меняли. Даже когда в три-четыре шайбы проигрывали. Были уверены, что все равно добьюсь своего и знали, что даже "плохие" шайбы меня не ломают. А здесь при счете 2:2 пришел в раздевалку – и Виктор Васильевич сказал, что Третьяк больше не играет и выходит Мышкин. Я даже сначала не понял! Да, это был просто шок.

Когда американцы увидели, что я сижу на лавке – по-моему, у них крылья выросли. Они меня страшно боялись, потому что мы обыгрывали канадских профессионалов на всех уровнях – и в сборной, и в клубе. Володе было тяжело так сразу войти – но где-то нам не повезло, все штанги "общипали". Не то чтобы Мышкин плохо играл – он просто не выручил, как и я.

Виноваты в поражении все мы. И тренеры, и команда. Потому что надо уважать соперника. И только после того, как обыграл его, говорить, кто сильный, а кто слабый. Некоторые хоккеисты же себе уже мысленно просверлили дырочки для орденов и медалей. Ведь эту же команду мы перед самым турниром в выставочном матче разнесли – 12:3 (на самом деле – 10:3. – Прим. И.Р.). И ведь болели за них, чтобы они отняли очки у тех же чехов! Уж с этими-то, думали, как-нибудь сладим.

Но, конечно, когда эмоции спали, ни о каком окончании карьеры речи уже не шло. Нельзя было уходить проигравшим. Остался еще на четыре года – до Сараева. Если бы уступили там – играл бы до Калгари-88. Но выиграли – и мотивации играть дальше в Союзе больше не было. А в НХЛ никто не отпускал...

– Тихонов перед вами лично извинился за ту замену?

– Нет. Он не привык извиняться. Позже, в своей книге, он написал, что это была самая большая ошибка, которую он сделал за карьеру. Но почему он так решил – до сих пор секрет. Он так его с собой и унес.

– Паника?

– Не думаю. Мне кажется, Виктор Васильевич не сомневался, что выиграем и без меня. У нас всегда были очень хорошие отношения. Непонятно. Необъяснимо.

– Та замена ваши отношения надломила?

– Они складывались нормально. Повторяю: привык, что если тренер что-то решает – надо выполнять. И не обсуждать. Потому что он отвечает за результат. Я и молчал. Кстати, на следующий "Приз "Известий" Тихонов первым поставил Мышкина, и для меня это тоже был удар. Случилось поражение от чехов, потом поставили меня – и я оставшиеся матчи на ноль отыграл.

– Мальцев в интервью выразил уверенность, что в Лейк-Плэсиде американцы играли против вас под допингом. А вы как думаете?

– Не люблю утверждать то, что нельзя доказать. Обвиняешь кого-то в допинге – докажи. А иначе это досужие разговоры.

Владислав ТРЕТЬЯК. Фото SI

ЧАСЫ "КАРТЬЕ" ЗА ЗВАНИЕ MVP КУБКА КАНАДЫ-81 СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ НЕ ОТОБРАЛА

– Помните момент в августе 81-го, когда узнали о гибели Харламова?

– Да. Мы жили в гостинице в Виннипеге, и нужно было пройти два километра пешком до дворца. У нас в тот вечер там выставочный матч был. Утро, хорошая погода, 25 градусов тепла. Идем – и вдруг рядом останавливается таксист и говорит: "У вас Харламов разбился". Это даже мы с нашим почти нулевым английским поняли. Но до конца не верили, пока не пришли в раздевалку, а там по телевизору все показывают и нам соболезнования выражают.

Мы вообще хотели не играть тот матч, но это было невозможно. Канадцы проявили участие, сами надели траурные повязки, объявили минуту молчания. По телевизору круглые сутки показывали, как он им голы забивает. А некоторые наши ребята даже хотели улететь на похороны в Москву.

- Мальцев рассказывал, что они с Васильевым и Михайловым подошли к Тихонову с такой просьбой. Но, естественно, разрешения не получили. Было такое? И не предлагали ли вам составить им компанию?

– Было, но не предлагали. Понятно, что это было нереально. Когда вернулись в Москву после победы – сразу из аэропорта поехали на кладбище.

– Касатонов мне говорил, что при счете 8:1 уже мало кто помнит: вы вытащили команде первый период, и только потом советская сборная начала канадцев рвать.

– Канадцы сами себя загнали в угол. Они в интервью перед игрой сказали: "Как Третьяк сыграет – так и мы". Так и вышло. Долбили-долбили – забить не могли, а у нас каждый бросок залетал.

– За победу в Кубке Канады вы получили звание самого ценного игрока и дорогие часы.

– “Картье". Смотрю на куб – Гретцки как лучшему бомбардиру вручают кольцо с большим сапфиром. 10 тысяч долларов стоит. А мне – какие-то часы. Думаю: ага, своему – кольцо за десять тыщ, хотя Канада нам 1:8 влетела, а лучшему игроку всего турнира – часики долларов за 200.

Но потом мне начинают объяснять: твои часы тоже стоят 10 тысяч! Браслет – из чистого золота. Я не поверил. Пошел по магазинам сравнить цены – а таких часов нигде нет. А меня в лицо все знают. Иду по улице – показывают на часы: "О-о!" И только перед самым отъездом, в дьюти-фри, обнаружил такие же. Вправду – 10 тысяч.

– Их советская власть не отобрала?

– Нет. Они и по сей день у меня в коллекции.

– В другой вашей "коллекции" – такие супервратари, как Белфор, Гашек, Бродер, Теодор. С двумя последними вы работали с 11-летнего возраста. Как это вышло?

– Моя школа в Торонто существовала 20 с лишним лет. У Бродера, которому действительно было 11, отец был олимпийским чемпионом 1960 года в Скво-Вэлли. Он его ко мне и привел. "Научи моего сына" – "Да ты же сам вратарь". – "Ты лучше". Они оба с Теодором сразу выделялись. Я их тренировал так же, как в свое время меня. Очень радовался, когда они в НХЛ попали – а уж когда стали в ней чего-то добиваться...

– Школы давно не существует?

– В Торонто – нет. Только в Дмитрове. Как в Думе стал работать – всё.

Владислав ТРЕТЬЯК. Фото Александр ФЕДОРОВ, "СЭ"

ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ЛЕТ КАРЬЕРЫ ВООБЩЕ НЕ СМОТРЕЛ НА ТАБЛО

– Личный музей не хотите сделать?

– На днях впервые мои медали, Кубки, кольца, подарки, экипировка были выставлены в Госдуме. Спасибо комитету по спорту, они это сделали вместе с ФХР. Они у меня лежат в сейфе, я их не вижу – а тут впервые их выложили. Есть мысль сделать ресторан – как у Гретцки в Торонто. Это уже достояние страны, а не мое личное. Пусть, как у Уэйна, для людей туда экскурсии проводят. У меня же тоже очень много медалей, орденов, маек, клюшек – но все лежит, никто этого не видит. Это история нашего хоккея.

В Думу же не пройти. Что-то удавалось организовать – например, экскурсию для детей из школы моей внучки. Но понятно, что таких немного. Люди подходят: а почему бы вам не организовать эту выставку, чтобы любой человек мог прийти посмотреть? Да никто не предлагал!

– С клюшками у вас какие-то приметы были связаны?

– Я суеверный. Игровой клюшкой не тренировался. Но только пока выигрывал. Как только проигрывал – клюшку менял. Больше ей не играл. А три хохломские клюшки лучшему хоккеисту Европы, которые мне вручали на "Призе "Известий", сгорели во время пожара на даче.

Еще приметы? Когда выходил на лед – обязательно майку целовал. Все эти ритуалы – для того, чтобы успокоиться. Так же, как и поиграть на разминке с теннисными мячами. Волнение перед игрой есть и должно быть всегда – кем бы ты ни был, чего бы ни достиг. Главное – уметь успокоиться.

Был случай: мне забили гол, смотрю на табло – сколько времени осталось. И опять пропускаю. Это повторялось несколько раз. После этого перестал смотреть на табло. Вообще. Кто-то скажет: "Дурачок Третьяк". А у меня просто импульс идет в голову: четыре раза посмотрел на табло – мне четыре шайбы забили! Последние пять лет карьеры ни разу не смотрел. Хоккеисты это знали, подъезжали, чтобы сообщить время. Билялетдинов говорил: "Владик, пять минут осталось".

– В "Чикаго" вы тренировали Доминика Гашека. Какие воспоминания?

– Он после приезда из Европы провел несколько неудачных матчей за "Чикаго", и его отправили в фарм-клуб. Кинэн направил меня туда его смотреть – как тренируется, как играет. Надо было что-то решать. Поехал в Индианаполис – так он 12 шайб за две игры пропустил!

Гашек меня приглашает: "Можно с вами поужинать?" По-русски Доминик говорил, мне с ним было легко. "Владислав, скажи Кинэну, что я с "Кельном" контракт подписать хочу, уехать в Европу – здесь у меня не получается". Что мне оставалось? Сказал, что поговорю. А Кинэну сообщил, что вся команда плохо играла в обороне. В общем, ни словом не обмолвился, что Гашек плох, и надо его отпустить. Майк его оставил, а потом он хорошо вышел в финале Кубка Стэнли, и его судьба переменилась. Доминика перекупил "Баффало", и он стал одной из главных звезд НХЛ. Он об этом не пишет, но я сыграл большую роль в том, чтобы он не вернулся в Европу.

– Тихонов после Сараева-84 не разрешил вам готовиться к матчам дома, и вы решили закончить карьеру. Как теперь думаете – он был прав?

– Он привел мне в пример Сергея Капустина. Мол, тому Кулагин дал свободу, и он стал хуже играть. "А у меня дисциплина на всех одна", – сказал Тихонов. Где-то он прав. Но потерял вратаря. Какой мне стимул дальше на сборах сидеть? Я старший, мне даже в дверь стучали: "Доброе утро, на зарядку надо бежать". Вроде в 32 я не такой старый, а за сборную уже 15 лет играю. Стимула нет!

Если бы я поехал в НХЛ, меня бы это заставило кому-то что-то доказывать. А тут – 10-кратный чемпион мира, 11-кратный... Какая разница? Четыре Олимпиады, три из них – победные. Что еще можно выиграть? Это же не игра в лото. Тут надо себя заставлять. Но понимая – ради чего.

– Разговор с Тихоновым у вас состоялся еще в Сараеве, или уже в Москве?

– В Москве. И не с Тихоновым, а его помощником Моисеевым. Услышав его реакцию, сказал: "Всё". Виктор Васильевич даже не знал, что я уйду. А я уже закончил военно-политическую академию, у меня уже был отходной маневр, работа. Скоро я даже начальником Тихонова стал!

– Каким образом?

– Возглавил большой ЦСКА по политической части. Выписывал всем характеристики за границу. У меня в подчинении были все знаменитые тренеры по разным видам спорта – помимо Тихонова, Гомельский, Жук, Капитонов... Они на партсобраниях выступали, я их готовил. Подлостей никому не делал.

– Когда смотрели финальные матчи с канадцами на Кубке Канады-87 – 6:5, 5:6, 5:6 – не думали, что ваше место там, на льду?

– Я же был почетным гостем, вбрасывал там шайбы. Матчи были супер. Канадцы до сих пор их вспоминают. Хотя не уверен, что они были абсолютно лучшими. А как же 72-й, 74-й?.. Но то, что одни из самых выдающихся – точно.

– На чьей стороне вы были бы, разразись конфликт между Фетисовым и Ларионовым с одной стороны, и Тихоновым с другой, при вас в ЦСКА?

– Считаю, что вопрос надо было решать цивилизованно. Думаю, Тихонов с Фетисовым должны были как-то договориться. Но видите – даже когда я уходил, с Тихоновым разговора не было. Все решалось как-то неправильно. Как можно было вот так отлучать хоккеиста, который столько сделал для ЦСКА?

– Пару месяцев он тренировался на карандашной фабрике "Сакко и Ванцетти".

– Это неправильно! Когда человек заслуживает – надо прислушиваться к его мнению. Фетисов много сделал для нашего хоккея – почему ему нельзя было спокойно дать поиграть в НХЛ?

Владислав ТРЕТЬЯК (слева) и Николай ХАБИБУЛИН.

ЖЕНА ХАБИБУЛИНА СКАЗАЛА: "БОЛЬШЕ СЮДА НЕ ЗВОНИТЕ"

– Вы тренировали Николая Хабибулина на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити-2002. Ни словом не обмолвились о том, как вас послали во время телефонного разговора перед Нагано-98?

– Не стал. Эта история – на совести его жены, которая была категорически против того, чтобы он ехал в Нагано. Она мне сказала: "Никогда больше сюда не звоните. Он никуда не поедет".

Никогда в жизни мне женщина такого не говорила. С Хабибулиным так поговорить и не удалось, поскольку его не подозвали к телефону. А ведь мы очень хотели, чтобы он там играл! Может, Николай и не знает, что она мне так сказала. Но я был очень удивлен. В Солт-Лейк-Сити у меня с Хабибулиным проблем не было. Я незлопамятный человек, счеты никогда не свожу. Для меня главное – победа.

– Самый легкий по характеру из российских вратарей – Евгений Набоков, который пять лет подряд приезжал в ваш летний лагерь в Торонто?

– Да. Жили душа в душу. Кстати, с Ильей Брызгаловым тоже хорошо общались.

– Бобровский – единственный вратарь из России, который идет на "Везина Трофи". Можете назвать его новым Третьяком?

– С удовольствием. Как он играл на Кубке мира! Смотрел – и вспоминал себя с Канадой в Суперсерии-72.

– Если бы вернуть время назад, что-то в своей спортивной и послеспортивной судьбе сделали бы по-другому?

– Только попросил бы Тихонова, чтобы он не снимал меня в первом перерыве матча Олимпиады в Лейк-Плэсиде против сборной США. И, может, мы победили бы еще на одних Играх.