Письмо Ларионова против Тихонова. Вторая часть исследования Рабинера

Первую часть исследования Игоря Рабинера – читайте здесь

Полный текст письма Игоря Ларионова Виктору Тихонову в "Огоньке" – читайте здесь

Откуда возник "Огонек"

Кто же предложил Ларионову именно “Огонек” как трибуну? И открытое письмо как форму выступления? Да и вообще, как сформировались демократические взгляды Игоря – человека, много лет игравшего в армейской хоккейной системе?

Прежде чем мы найдем ответы на эти вопросы, приведу рассуждения Алексея Касатонова из его автобиографии:

– У каждого – свой круг общения, взгляды человека во многом зависят от того, с кем он беседует, какую информацию получает. Например, я вырос в традиционной для советских времен семье, проводил время с людьми, которые о политике не задумывались. Вот и не пытался подвергать сомнению основы той идеологии, просто выходил на лед и честно делал свое дело. По молодости мы все были очень патриотичными, а у Ларионова была другая компания, и постепенно сложились свои взгляды: более свободные, демократичные. В том числе и на быт игроков, стиль руководства.

Лично я авторитет Тихонова для себя никогда под сомнение не ставил, а его жесткую дисциплину считал необходимым условием побед, которые мы одерживали. Игорь считал иначе. Что ж, это – его право. Ларионов – самостоятельный человек, великий хоккеист, двукратный олимпийский чемпион, трехкратный обладатель Кубка Стэнли. Он очень многое сделал и делает для России сейчас, даже живя в Штатах.

Когда мы с ним встречаемся, обедаем, ужинаем, то делаем это с удовольствием и взаимным уважением. Казалось бы, мы с Игорем должны быть двумя антиподами, но в конечном счете у нас сейчас отличные отношения. Мы прекрасно понимаем, о чем говорим. На любые темы. У него была своя позиция, и говорил он о ней прямо, четко, отстаивал свою точку зрения, имел на это полное право, пусть даже она была противоположна моей. Кстати, тему этого письма никогда с Игорем не обсуждали. Но, уверен, каждый остался при своем мнении...

***

И правда – круг общения у Ларионова был совсем другой. Один человек из этого круга и придумал идею статьи в “Огоньке”.

Письмо Игоря Ларионова в "Огоньке".

Анатолий Головков, соавтор письма Ларионова:

– Письмо не было моей инициативой, идея пришла сверху. Однажды меня вызвали к заму главного редактора Льву Гущину, и он спросил: “Ты не мог бы вот такую штуку сделать?” Я, при том что был без понятия о спорте, ответил: “Хорошо, сделаю”. А инициатива Гущина шла от просьбы одного странного московского человека по имени Лев Орлов. Он был близок с Фетисовым и обладал известностью в определенных кругах. Когда-то кагэбэшники, следившие за ним, застукали Орлова за просмотром невинного по нынешним временам фильма “Эммануэль” и дали ему семь лет строгого режима за порнографию. Из лагеря Лева вышел бескомпромиссным борцом за правду.

Слава как-то пожаловался ему на то, что с ними творит Тихонов. А Орлов хорошо знал и Гущина, и меня – мы жили близко на “Беговой”. Мы с Левой сдружились в трудной ситуации в Чернобыле. По просьбе известного режиссера Юрия Подниекса я делал там кусок для его фильма “Мы” и никак не могли найти оператора. Левка согласился с нами поехать, у него была своя американская камера. Так и сдружились.

Я бывал у него дома, он в том числе лечил спины хоккеистам. Его в лагере научили, как работать с позвоночником, и все к нему ходили лечиться. В том числе, судя по всему, и Слава – так они и сошлись. И, когда Фетисов пожаловался Орлову на Тихонова, Лева позвонил Гущину. Так началась эта история. Одним из главных условий была абсолютная конфиденциальность. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы тот же Тихонов каким-то образом узнал о письме заранее и поднял волну. Он сделал бы все, чтобы материал не вышел. Поэтому вплоть до появления журнала в киосках о письме Ларионова знали только Коротич, Гущин, я и ответственный секретарь.

После того, как я согласился в ней участвовать, мы первый раз встретились с Ларионовым и Фетисовым дома у Орлова. Познакомились, поговорили, что-то выпили. Левка со свойственным ему гонором восклицал: “Головков – это лучший журналист!” Я его осаживал: “Да кончай ты. Какой лучший?” – “Говорю вам: он все сделает нормально!”

Ларионов:

– Лева Орлов, по-моему, со Славой дружил. Он подтягивал людей, которые могли помочь нам с отъездом в НХЛ. И у него были связи с “Огоньком”. А нам надо было искать каналы, чтобы эта тема была освещена более масштабно. Орлов был тем человеком, который просто мог двинуть материал в большое издание. Через него я познакомился и с заместителем главного редактора журнала Львом Гущиным (с Коротичем лично общаться не довелось), и с Толей Головковым.

***

Неожиданно выяснилось, что при подготовке материала Головков беседовал и с… Тихоновым.

– У меня такая манера – не верить словам и все проверять, – рассказывает Головков. – И, собирая информацию, выслушивать все стороны. Если есть конфликт между тренером и хоккеистами сборной СССР, надо послушать не только их, но и его. Хоккеисты мне наговорили кучу всего. То, что вошло в письмо Игоря, – одна десятая часть того, что они с Фетисовым мне рассказали.

Я всегда собирал максимум фактуры – у меня портфель был такой, что никакие суды нипочем. “Огонек” был таким журналом, что сказал слово – и несешь за это полную ответственность. Тираж в годы, когда я там работал – с 87-го по 92-й – колебался от 4 до 6 миллионов! Суды у журнала были, но меня они не коснулись. Самое позорное тогда было – если тебя уличают в неправде. Кое-кто вылетал из журнала за нечистоплотность. Я ужасно боялся подобных обвинений и поэтому брал интервью у всех, кого только можно. Готов был с дворниками и сторожами на базе ЦСКА говорить, не говоря уже о врачах и массажистах. Только чтобы собрать достоверную информацию. Эта папка “Хоккей” у меня долго хранилась...

Поэтому я пошел на тренировку поговорить с Виктором Васильевичем, зная, что положу его про запас. Он был очень раздражен. “Можно с вами поговорить?” – “Откуда вы?” – “Из “Огонька”. – “Вот, понятно, еще и “Огонек” вмешался. Что вам надо?” – “Да вот, жалуются на вас ребята из команды”.

И тут для начала он меня, как школьника, отчитал. “А что вы вообще знаете о хоккее? Кто вы такой? Вы на льду хоть раз были? Хоть одну тренировку такую прошли?” Орал на меня, а ребята катались и посмеивались. Подмигивали друг другу: “Смотри, как сейчас чувака разделают”. Он стоял прямо у бортика, я – за ним. Я признался ему, что не очень хорошо разбираюсь в хоккее. “Вот именно – не разбираетесь, а беретесь за статью!”

Но в итоге все-таки поговорили. Я спросил: “Может, я зря пришел?” – “Нет, правильно вы пришли, потому что они вот такие-то, делают то-то… Вы думаете – когда столько лет команда на вершине, это все просто?” Вдруг вылезла старая обида на Анатолия Тарасова: “Вот говорят – Тарасов, Тарасов. А ведь нынешнюю команду я сделал. При чем тут он?”

На самом деле Тихонов стал мне даже симпатичен после этого разговора. Вызвал уважение. По крайней мере, я понял его логику. И в том, что он постоянно держал хоккеистов на базе. Дескать, они же пьют, так как же он может их отпускать за день или два до игры, не зная, в каком они вернутся состоянии?

Виктор Васильевич был хоть и жестким человеком, но идеалистом. На что он напирал? “Представь себе – вот ты командуешь сборной. И у тебя забирают в Америку лучших игроков. Кого ты повезешь на чемпионат мира, на Олимпиаду? С кем ты останешься? Поедет сборная общипанная – и мы проиграем!” Он не говорил: мол, мы, коммунисты, обязаны – и все такое. Ничего подобного. Он делал упор только на спортивную составляющую. Даже про погоны ничего не говорил: дескать, капитан Ларионов или майор Фетисов по воинской субординации обязаны делать то, что приказывает полковник Тихонов. Бил в одну точку: “Я тренер сборной, отъезд в НХЛ ослабит команду, и это неправильно”. И был по-своему прав, с точки зрения советского тренера.

Он говорил: “Да, я против их отъезда. Но я же думаю о спорте, об успехах нашего хоккея! Ведь за нами стоят миллионы людей, которые за нас болеют!” И я не мог ему возразить. Будучи большим правдолюбцем и борцом с коммунизмом, я встретился с человеком, который работал на этот коммунизм. Но работал он на него не из каких-то меркантильных соображений, а отталкиваясь от своей совести и чести.

Тогда я его недопонимал – да и сейчас не на его стороне. Но теперь понимаю, чем он руководствовался. И, исходя из его логики, он был прав. Говорили мы минут 40. Прямо там, на катке. Но в конце разговора он попросил, чтобы я его не цитировал. “А то обычно дашь интервью – и все меня перевирают”. Это, собственно, в мои планы и не входило. Мне просто надо было его выслушать и постараться понять.

***

О месте проведения интервью его герои вспоминают немного по-разному. Все-таки тридцать лет прошло.

Головков:

– Встречались с Игорем и Славой несколько раз. И у Левы Орлова, и у меня дома на “Беговой”. Но главная часть интервью была записана на базе – кажется, в Новогорске. Там, в комнатах у ребят, я разговаривал сначала с Фетисовым, потом с Ларионовым – уже на диктофон. В ту пору – кассетный. Включаешь, боишься, чтобы пленка не замоталась… Пили чай и трындели два часа. Четыре кассеты записал, а потом еще не для печати долго говорили. Начали часа в четыре и закончили перед ужином. “Все, мы пошли на ужин. Тебя взять не можем”. Обнялись сердечно, и я отвалил.

Тихонов видел меня на базе, фыркал – но о чем шла речь, ему известно не было. Хотя у меня еще мелькала мысль – не слушают ли. Гэбэшники, уверен, слушали. Хоккеисты ведь мотались по миру, а это значит – потенциально опасный контингент, могут за границей остаться. Но в КГБ на тот момент было много прогрессивных людей, прекрасно все понимавших и сочувствовавших Игорю и Славе. Так или иначе, я не заметил, чтобы за мной следили. Когда-то мы снимали кино у немцев, я получил “Опель” – и ни по дороге туда, ни обратно “хвоста” за собой не увидел, хотя в других ситуациях всякое бывало.

Ларионов:

– Где беседовали? Я был у него дома на Беговой. Хотя и на базу, по-моему, Толя приезжал тоже. Кажется, в Новогорск.

***

О форме открытого письма Профессор говорит:

– Такого формата к тому времени еще не было. Это была идея людей из “Огонька”. Журнал рекомендовал, как лучше поступить. Они профессионалы, и я к этой рекомендации прислушался. И вообще, Толе был благодарен. Человек пошел на то, чтобы взяться за такой непростой материал. Одно дело – писать об архивных делах, о людях, которых уже давно нет в живых. А другое – текущий спорт, изнанка которого была наглухо закрыта от посторонних. Ему нужно было выслушать понять все проблемы, а потом их адекватно донести до рядового читателя.

Головков разъясняет, как родилась идея именно письма:

– В первый момент была мысль написать статью против диктата Тихонова. За моей подписью. Но тот же Лева Орлов говорит: “Ну дашь ты ее. Но кто ты в хоккее?” – “Никто”. – “Вот так. Так пусть сам Ларик статью подпишет!” Так что и эта идея – его. Спрашиваю Игоря: “Давай так. Ты наговоришь, я превращу это в письмо, ты его прочитаешь и подпишешь”. – “Давай”. Так и сделали. И слава богу. Иначе журнал ввязался бы в очень рискованную историю. А тут даже цензура ничего не нашла. Потому что это письмо хоккеиста, им подписанное. Не придерешься!

Реакция Тихонова? Ее отсутствие!

В общем, препон при отправке материала в печать не возникло. Спрашиваю Головкова, просил ли Ларионов готовый текст на вычитку, и слышу:

– Не он попросил, а я сам привез готовый текст. Тогда не было интернета, чтобы прислать его по электронной почте. Игорь внимательно все прочитал. Правил ли? Нет, просто сказал: “О'кей!” Даже править ничего не стал! И подписал в двух экземплярах. Один для архива, его показал начальству, что письмо подписано. Его положили в сейф. А второй перепечатали у машинистки, сделали врез и отправили в печать.

Все мои куски Коротич читал сам и подписывал. Всегда меня вызывал, никогда не передавал правку через секретаршу. “Слушай, есть три места, давай посмотрим”. И не то чтобы какая-то крамола – стилистика. Чаще всего я говорил: “Виталий Алексеевич, нет проблем”. – “Я могу быть уверен, что ты сделаешь?” – “Сто процентов”. Тогда он подписывал в углу, я вносил правку и материал уходил в печать. Насколько помню, в открытом письме Ларионова не было вообще ни одной правки. Собрались в узком кругу, обсудили подачу на полосе. Повторяю, акция была тайная, и даже на редколлегии она не обсуждалась.

Премия? Нет, ее не было. Кусок просто отметили на летучке как лучший в номере, это было приятно. Летучка отметила его как очередное достижение “Огонька”. Но вряд ли тогда кто-то мог подумать, что поднимется такая волна…

Виктор Тихонов. Фото Дмитрий Солнцев

Ларионов:

– Я получил от Толи текст, прочитал и одобрил его. Внес небольшие коррективы, но в целом все было написано именно так, как я хотел, мысли мои были переданы аккуратно и точно. Разумеется, фразы про культ личности, только тихий и бескровный, про административно-командную систему в хоккее – я их не говорил. Но Головков написал, а я завизировал. В прессе тогда вовсю шла информация о Сталине, это активно читалось и оказывало влияние на молодежь, понимавшую, сколько всего мы не знали. А Толя как журналист добавил элементы своего языка, доступные и нормальные. Ничего против этого я не имел.

Головков:

– Разумеется, фразы про “культ личности, только тихий, бескровный”, про “административно-командную систему, которая трещит по всем швам” – мои, Игорь их не произносил. Да весь текст мой от начала до конца. Но только в том смысле, что я его писал. Игорь – гениальный хоккеист, но он же не литератор. Он пацан из Воскресенска, а сейчас, как я вижу из его интервью, – по мироощущению еще и вполне себе американец. А в той ситуации каждый из нас сделал свое дело – он наговорил, я превратил в литературный текст.

***

Превратил он – более чем убедительно. Прекрасно помню по себе, тогда 15-летнему болельщику, какой оглушительной сенсацией стало открытое письмо Ларионова. Головков рассказывает:

– За “Огоньком” тогда занимали очередь с раннего утра, когда киоски еще не открылись. Несмотря на миллионные тиражи и огромную подписку. Так что резонанс вы себе представляете. Болельщики стали заваливать “Огонек” письмами. Сейчас на письма, особенно приходящие по почте, мало кто обращает внимание, пишут в основном сумасшедшие. А раньше авторами были наивные замечательные люди, и по таким поводам они писали мешками!

Я начал свою карьеру в “Огоньке” именно в отделе писем. Работал там вместе с Валей Юмашевым, который позже стал главой администрации президента Ельцина и его зятем. А в ту пору его, очень тихого молодого человека, в редакции звали Мурзиком. Перейдя в отдел внутренней политики, я по старой памяти захаживал в отдел писем, и меня всегда интересовало, какие публикации получили наибольший читательский отклик. И в мой редакторский кабинет на стол каждый день вместе с кофе приносили самые яркие письма.

Мнения разделились. Мне кажется, тогда наметился раскол в обществе, который произошел уже позже. И, что удивительно, пошел он по этой линии – болельщиков сборной СССР по хоккею. Кто-то считал, что они живые люди и имеют право на свободу, кто-то – что они отстаивают честь государства, выигрывают для него трофеи, и все должно быть по-прежнему. Даже в Израиле, где я сейчас живу, то письмо помнят прекрасно. В городе, где я живу, многие приехали из Союза году в 90-м – 91-м. Они все помнят…

***

Никак не отреагировал на письмо только один человек, связанный с хоккеем. Виктор Тихонов.

Известный журналист, а впоследствии функционера клубов НХЛ Игорь Куперман говорит:

– Меня удивило, что Тихонов нигде ни единым словом не обмолвился об этом письме в прессе, не ответил и не вступил в полемику. По-моему, у нас в журнале была идея попросить Виктора Васильевича высказаться, но она не материализовалась.

Удивительнее другое: Тихонов промолчал не только публично, но и даже лично.

– Как Тихонов отреагировал на письмо? – спрашиваю Ларионова.

– Никак. Молчанием. Я только Фетисову, Макарову и Крутову сообщил, что готовится материал в “Огоньке”, но даже им не сказал, о чем. Сначала должно было выйти – а потом уже пусть все читают. Я же понимал, что поддержка будет не от всех. Многие ребята были “замазаны” ожиданием квартир, других благ. Любая словесная или какая-то иная поддержка могла выйти им боком. Она могла быть за столом – но не в прессе. Им бы сказали: “Парни, раз вы за одно с ним, идите к нему, и пусть он делает для вас то, что мы обещали”. Так все это работало.

Материал вышел после того, как мы в Давосе выиграли Кубок европейских чемпионов. Выходим из зоны контроля в Шереметьеве – и администратор команды, которого позже расстреляли, за голову хватается.

Никаких собраний или чего-то подобного не было. Может, просто не успели. Потому что через 5-6 дней мы уехали на выезд в Челябинск и Свердловск, где я сломал ногу, после чего оказался вне команды фактически до декабря. После перелома лодыжки мне давали на восстановление 8-10 недель, я же вернулся через четыре.

Диссидент Лев Орлов, Вячеслав Фетисов и соавтор письма Ларионова Анатолий Головков (слева направо).

***

Если Ларионов утверждает, что “Огонек” вышел после победы в Кубке чемпионов, и команда узнала о случившемся по прилете из Давоса, то у Касатонова в его мемуарах “Адмирал хоккея” – по деталям другие воспоминания. Но в главное – отсутствии реакции со стороны Тихонова – они совпали:

– Об открытом письме Ларионова Тихонову, четко помню, узнал на тренировке. Кто-то принес журнал в раздевалку на старом тренировочном катке ЦСКА, я заранее об этой “бомбе” не знал… Старший тренер в тот день на лед не выходил. Пришел чуть позже в хорошем настроении: видимо, о письме еще не знал. Мы, опытные ребята, кто уже успел ознакомиться с текстом, ждали его реакции, но не дождались.

В момент выхода письма было важно и интересно, как ситуация будет развиваться дальше. Что станет с нашей пятеркой? Ведь, если у Тихонова возобладает первая реакция, то он должен будет отрезать от нас Игоря. Какими будут последствия? Тренер этого не сделал. Он подавил в себе эмоции и понял, что главное – это результат команды, и ради него обидами можно пожертвовать. А может, он был мудрее и понимал, что война идет не столько с ним, сколько с системой. Системой, в которую он, Тихонов, верил.

То есть это уже политическая борьба, но Виктор Васильевич думал о команде и понимал роль Игоря в пятерке. Чтобы не допустить развала системы и выхода на первый план личных амбиций для сведения счетов, он спустил ситуацию на тормозах. Ведь это только говорят, что незаменимых нет. Яркая фраза, и не более того. На самом деле “незаменимых нет” только в тех случаях, когда замена уже подготовлена. Здесь же ее не было, потому что ситуация с этим письмом была абсолютно нештатной, а на льду Ларионов не давал поводов для мыслей о замене.

У тренера же всегда есть план, кого и когда выводить на определенный уровень. Ларионову к тому моменту замена еще не готовилась. Тихонов просчитал и то, что в команде его наказание будет неоднозначно воспринято: если он отрежет Игоря из звена, вообще все может рухнуть. В деталях реакцию Виктора Васильевича не помню, но то, что не было взрыва, однозначно. Это – единственно правильное, что он мог сделать.

Факт, что тогда Тихонов не ответил ни наказанием Игоря, ни в прессе. Хотя “Огонек” ему вроде бы это предложил, но он, поразмыслив, отказался. Возможно, как раз из-за своего в целом настороженного отношения к журналистам. Он знал, что, если втянется в публичную полемику, победить в ней будет невозможно. Потому что он – один, а недовольные найдутся всегда. Ведь большой спорт – это тяжелая и в психологическом, и в физическом, и в любом другом отношении жизнь.

***

Уже в декабре Ларионов, восстановившись рекордными темпами, поедет вместе с командой на суперсерию в Северную Америку. Правда, там в первом же матче получит перелом ребра, с которым, однако, доиграет до седьмого матча. А рентген все это время не будут делать, потому что… дорого, а советская делегация к тому времени жила в режиме жесткой экономии. Ларионов рассказывает:

– Никто не ожидал, что я так быстро вернусь: травма была слишком серьезной. А у меня была особая методика восстановления, основанная на тибетской медицине, – мумие плюс три недели голодания, чтобы опухоль быстрее сошла. Спасибо ее автору Юре Володину, работавшему в научной группе при футбольном ЦСКА. Я потерял пять или шесть килограммов, зато это помогло быстрее залечить травму. Во время “Приза “Известий”, пока Тихонов был в сборной, занимался в ЦСКА с Борисом Михайловым и с теми, кто не прошел в сборную. После недели тренировок Петрович сказал: “Все в порядке, даю тебе разрешение играть.

***

Следует обратить внимание, что Тихонов не стал мстить и делом – в декабре взял Ларионова в Северную Америку на клубную суперсерию, хотя мог бы этого не сделать, объяснив травмой.

Тогдашний пресс-атташе сборной СССР по хоккею Леонид Трахтенберг в интервью для рубрики “СЭ” “Разговор по пятницам” рассказывал моим коллегам Юрию Голышаку и Александру Кружкову:

– Я оказался меж двух огней. Группа хоккеистов во главе с Фетисовым и Ларионовым мечтала об НХЛ. Тихонов против. В той ситуации я не мог поддержать ребят. На наши отношения это не повлияло. Лишь Фетисов обиделся, много лет не общались. Когда “Огонек” напечатал открытое письмо Ларионова, в котором Игорь сравнил Тихонова со Сталиным, журнал сразу предоставил ответное слово Виктору Васильевичу. Я написал двадцать страниц. Но в последний момент он попросил снять материал: “Если начну отвлекаться на все статьи, времени ни на что не хватит. А мне команду к чемпионату мира готовить...” В этом так и не вышедшем интервью Тихонов никого не поливал грязью, не сводил счеты. Просто объяснял, почему не хочет отпускать игроков в Америку. Текст лежит у меня дома. Заголовок врезался в память: “Я один стоял у стены”.

***

Виктор Тихонов (второй слева) и Игорь Ларионов (второй справа). Фото Игорь Уткин

Воспоминания Татьяны Тихоновой с тем, что говорит Трахтенберг, совпадают:

– Виктору советовали (в том числе и я) ответить на обвинения в прессе. Потом и я поняла, что это было бы серьезной ошибкой, хорошо, что он не дал. Он, правда, написал ответ, подготовил два варианта. Мы оба этих варианта с ним обсуждали. Но потом какой-то умный человек его остановил. Возможно, Олег Спасский. Логика такая – лучше не встревать в это дело, потому что, если дать ответ, то будут еще открытые письма и интервью. Начнется цепная реакция.

***

Вот в этом Тихонов стопроцентно оказался прав. Хотя сам он в “Разговоре по пятницам” изложил несколько другую версию, которую больше не подтверждает никто. Тут стоит сделать скидку на то, что к моменту интервью Виктору Васильевичу было под 80, и какие-то вещи он мог подзабыть:

– Когда в разгар перестройки меня в газетах стали обвинять черт-те в чем, я разозлился. Разыскал журналиста, который за подписью Ларионова опубликовал в “Огоньке” знаменитое письмо. Говорю: “Я улетаю на чемпионат мира. Как вернусь – давайте встретимся, и тогда отвечу вам по каждому пункту ларионовских обвинений”. Отказался! А в это время по телевизору шел фильм про Ломоносова. Тот в трудную минуту сосредоточился на работе. Вот и я подумал: ну их к лешему. Если на все статьи отвлекаться, времени ни на что не хватит. Лучше работать буду.

***

Эта версия не кажется правдоподобной еще и потому, что открытое письмо вышло в октябре, а на чемпионат мира Тихонов улетал в апреле. Полгода разницы, на всякий случай.

Головков категорически отрицает слова как Тихонова, так и его супруги, о разговоре с тренером уже после выхода публикации в свет:

– Как только публикация вышла в свет, Коротич сказал: “Давайте предложим Тихонову в ответ тоже сказать свое слово. Пусть будут высказывания с двух сторон. Я и в ЦК советовался, там тоже считают, что было бы справедливо дать ему слово”. Все согласились. Лев Гущин сказал: “Я сам ему позвоню”. Но спустя время передал слова Тихонова: “Я бы воздержался от ответного слова. Не надо. Пусть будет как будет”. Мол, у нас своя кухня, своя семья, мы разберемся в своем кругу.

Знаете, почему он так сказал? Понимал, что потом будет еще одна волна, и все пойдет по нарастающей. А он хотел работать. Что же касается слов Тихонова в интервью, что якобы он сам хотел выступить, но ему не дали – то это, конечно, неправда. Это защита чести мундира спустя годы. Виктор Васильевич вполне мог либо сам приехать в журнал, а Коротич не стал бы ему отказывать; либо пригласить представителя “Огонька” к себе. Причем ему на сто процентов дали бы право выбирать журналиста для работы, будь то я или кто-либо другой. Но ничего не было. Может, Тихонов был растерян, потому что впервые так получил по голове. И все же склоняюсь к версии, что он не хотел усугубления ситуации.

***

Учитывая, что версию с подготовленным, но снятым уже почти из печати ответом подтверждают сразу несколько источников, включая вдову тренера и пресс-атташе сборной, именно их свидетельства, а не высказывание Тихонова, вызывают наибольшее доверие.

И все же – почему не было санкций по отношению к Ларионову? Это ведь одна из самых больших загадок этой истории, вроде бы совершенно не ассоциирующихся с личностью Тихонова. Вот что думает по этому поводу Куперман:

– Думаю, потому что Игорь не отказывался играть – в отличие от того же Славы, так и сказавшего в интервью “МК”: “Не хочу играть в команде Тихонова”. Ларионов эту грань не перешел. А выигрывать надо было. Если вспоминать ту знаменитую историю, когда перед ЧМ-86 в Москве Ларионов год был невыездным, центра в звено к Макарову и Крутову так и не нашли. Помню, пробовали Виктора Тюменева, переводили с края другого звена Михаила Варнакова. Но не шло. А играть и выигрывать – надо было. Эмоционально Виктор Васильевич реагировал на выступления против него, но это не влияло на возможность играть.

Вячеслава Быкова, кстати, Тихонов не ставил в первое звено ни разу. Видимо, резонно рассудив, что, если уж сломано одно звено, ломать еще одно не стоит. Тем более что с Быкову и Хомутову наконец-то нашли отлично подходящего им партнера – Валерия Каменского. До того с ними пробовали Герасимова, Васильева – получалось так себе.

Сам Ларионов признает:

– Открытых санкций не было. Шло обычное тихое давление, жизнь под прессом. Надо было делать свою работу, и я как профессионал ее делал. А после суперсерии интервью “МК” (под заголовоком “Я не хочу играть в команде Тихонова”. – Прим. И.Р.) дал уже Слава Фетисов, и закрутился новый сюжет. Закончился он тем, что после сезона мы уехали в НХЛ.

***

Разницу отношений Тихонова к Ларионову и Фетисову мне разъяснил находившийся в ту пору в команде человек, который согласился говорить на условиях анонимности. “В Ларионове Виктор Васильевич никогда не видел союзника, а в Фетисове – видел, – сказал он. – За несколько месяцев до конфликта им после Олимпиады в Калгари вручали ордена, и Слава сказал: “Тихонов – отец наш”. Игорь такого не говорил никогда. И единственным человеком, с которым Виктор Васильевич не общался на ЧМ-89, был именно Ларионов”.

"Если бы был Сталин – вы бы все такого не писали"

Спрашиваю, какую роль открытое письмо Ларионова сыграло в истории хоккея и страны. Куперман восклицает:

– Это был прорыв! Тридцать лет о том письме вспоминают! В конце концов, опубликовать такое было просто опасно. Мы же помним, чем позже обернулось для Фетисова его интервью “МК”. Если бы два первых звена не отказались ехать без него на ЧМ-89, то его бы там не было. То же легко могло произойти и с Ларионовым. Перестройка перестройкой, а человеческий фактор никто еще не отменял. Со стороны Ларионова это был очень смелый шаг.

Послушайте, даже после выхода в “Спортивных играх” моего интервью с Игорем, намного менее нашумевшего, я как-то был в Управлении хоккея и столкнулся с одним из сотрудников ЦСКА, близких к Тихонову. Он сказал: “Если бы был Сталин, вы бы все такое не писали”. А еще раз, когда я приехал на тренировку, Тихонов показал мне папку: “У меня на тебя все есть”. Папка была увесистой.

У него было досье на каждого журналиста. Было неприятно. Что уж тут говорить о Ларионове! Когда мы встретились в первый раз после выхода открытого письма, я только сказал ему: “Ну ты даешь!” И пожал руку за смелость.

После этого письма игроки перестали быть зажатыми, к их голосу пришлось прислушиваться. Кто-то должен был подать пример, и это могли быть только люди из первой пятерки. Либо Ларионов, либо Фетисов. Не то чтобы они считались записными бунтарями, но – прогрессивными людьми. Крутов и Макаров же были такими, как говорил Горди Хоу: “Я хочу только играть в хоккей”.

Игорь Ларионов (слева). Фото Федор Алексеев

***

Сам Ларионов уклоняется от высоких слов:

– Не хочется слишком высоко эту историю поднимать, ставить такие большие оценки. Просто это был человеческий долг, потому что происходившее терпеть было невозможно. Хотя, помню, после выхода письма позвонил Гена Хазанов и сказал слова благодарности. Назвал молодцом.

Какие-то вещи ты можешь закрыть успехами, колоссальной игрой, творчеством, шедеврами, которые мы творили. Но нельзя отделять от этого человеческие моменты, то, какой ценой все это доставалось.

В первый же свой сезон в сборной я видел отношение к тройке Михайлов – Петров – Харламов. Как у ребенка, который в детстве был унижен, и это отложилось в его памяти, – так было и у меня. Смотрел и думал: “Если к таким людям так относятся, то что будет со мной?” На это письмо я пошел, понимая последствия – но другого пути не было. Какой смысл говорить, когда ты уже отыграл и закончил? Это надо делать, пока ты в обойме, чтобы поменять какие-то вещи к лучшему. На благо всего хоккея.

– Никогда не жалели, что решили это письмо напечатать?

– Нет. А о чем там жалеть? Даже мысли такой не было.

***

Татьяна Тихонова в своих мемуарах все мотивы письма и остальных составляющих бунта против ее мужа сводит к банальному:

– Ни о каком спортивном интересе, чести, патриотизме, идеалах свободы и демократии, новом вызове и новой мотивации речи не идет – только деньги, очень большие деньги! В меньшей степени все это касалось Алексея Касатонова и Владимира Крутова. Зато прямо относилось к двум основным зачинщикам бунта – Игорю Ларионову и Вячеславу Фетисову.

Конечно, им в этом плане здорово помог тогдашний главный редактор “Огонька” Виталий Коротич. Он поместил открытое письмо Ларионова в журнале. Хотя никакое это не письмо Ларионова. Писал не он, а, если не ошибаюсь, журналист Анатолий Головков. Виктор потом с ним встречался. Он ему объяснил: “А мне дали редакционное задание, я и написал”. Человек в хоккее ни бельмеса не смыслил, но бучу заварил. Получил задание, что надо Тихонову дать как следует по заднице. Вот и выполнил задание.

Я долгие годы мечтала встретить Коротича и сказать ему в глаза, что о нем думаю. Как мог руководитель такого популярного журнала не проверить, что на самом деле стоит за всеми этими “разоблачениями”? Как он мог опубликовать все эти рыдания и стоны? Дескать, они, бедные, вынуждены сидеть на сборах и терпеть, когда Тихонов ломает их через колено.

Ломает через колено! Да они именно благодаря этой “ломке” еще столько лет в НХЛ играли. И столького там добились! И стали, между прочим, богатыми людьми благодаря тому, что Тихонов их готовил и тренировал. А как же их не ломать, если пьянки регулярные – это чуть ли не норма жизни.

***

Последнее к Ларионову не имеет никакого отношения. Что он без лишних оправданий и доказал, доиграв в НХЛ до 43 лет. А в 41 забив гол в третьем овертайме победного для его “Детройта” финала Кубка Стэнли. Однажды он даже свое вино назовет – Triple Overtime…

Гораздо более философски и глобально смотрит на те события Касатонов. Со своей, само собой, колокольни:

– Весь этот конфликт был конфликтом своего времени. Тогда в стране как раз начиналось время открытых писем, выборов рабочими директоров заводов, а спортсменами – старших тренеров. Повсеместно нарушалась субординация, на которой держится любое эффективно работающее производство, спортивная команда и т.д. Всюду начинался русский бунт, как известно из классики, бессмысленный и беспощадный. И к чему это привело?

Просто каждый должен заниматься своим делом: тренеры – тренировать, игроки – играть. С конца 80-х не только в обществе, но и в спорте пошла мода на демократию, открытость, уважение прав личности. Последнее – верно, и точки соприкосновения с коллективом тренер, чтобы добиться наилучшего результата, искать должен не для того, чтобы ему потакать, а чтобы извлечь на поле или на льду все лучшее, что есть у каждого.

Однако я уверен: в спорте демократия – это ерунда. Есть рабочая и корпоративная этика, есть законы, которые всю жизнь работали и которым нужно следовать. Тренер – это тренер, игрок – это игрок, и не было, и не будет законов, по которым игрок оказался бы важнее тренера. Ни одну команду такая анархия до добра не доводила.

Мы, хоккеисты, регулярно ездили играть за границу, причем в капстраны, почти для всего населения СССР закрытые, отдыхали в Ялте в лучшем санатории Советского Союза, за свои победы получали квартиры, машины, воинские звания. Для нас делалось все. Естественно, за все эти благо игрокам надо было чем-то платить, в частности, свободой личного времени: дома мы ночевали меньше ста дней в году.

В своем письме Ларионов вспоминал примеры жестокого отношения Тихонова к хоккеистам, то, как тренер не отпускал их к семьям в тяжелые моменты, связанные с чьим-то здоровьем. Такие ситуации действительно иногда возникали, хотя и далеко не каждый раз. Но это была система не одного Тихонова, она действовала у любого тренера в любом виде спорта, если речь шла о высших достижениях и высших требованиях. Такое было время и такая страна, что по-другому не работал никто ни в спорте, ни в других сферах.

Головков убежден:

– Ларионов – выдающийся человек. Такой в тот момент должен был появиться в спорте и сделать то, что сделал. Это письмо стало замечательной историей. Оно показало всем, что свобода бесценна. Он бросил вызов всей системе и выиграл. Он сказал: “Я не буду больше делать, как вы хотите. Я хочу быть свободным”. И вряд ли он в тот момент точно знал, как сложится его судьба. Благодаря этому все хоккеисты получили свободу выбора. И он сам, и они уехали из страны, где большинство считало: “Ну что ж, сынок, нечего есть? Ничего, переживем. Главное – Родина. Какая свобода? Мы и так свободны”. Он сам из всего этого вырвался, как Гагарин, и помог своим коллегам по профессии сделать то же. Об этом никогда нельзя забывать.

Горбачев и Яковлев поддержали Ларионова

На письмо Ларионова обратили внимание в высших советских кругах. Об этом рассказал Головков:

– Скандал был такого уровня, что не мог не дойти до самого верха. Это был один из самых заметных скандалов в стране в 1988 году. Это сейчас кажется, что смешно говорить – подумаешь там, хоккеист взбунтовался. Теперь все решают деньги. А спортсмены спокойно едут играть за клубы в Америку, а потом возвращаются в сборную. Но тогда были совсем другие времена. Вызов системе бросила одна из важнейших деталей “Красной машины”. Такого никто никогда не видел.

Какой была реакция власти? Александр Яковлев, благоволивший Коротичу, сказал: “Класс! Все хорошо, вы на правильном пути”. А много лет спустя, по-моему, в 1999 году, на юбилее “Новой газеты”, мы встретились с Горбачевым. Он прекрасно нас всех знал и читал. Кстати, это миф, что Михаил Сергеевич не пьет. Мы с ним прекрасно попивали вино и пели хором его любимую песню “Летят перелетные птицы”.

Тогда я и спросил архитектора перестройки: “А помните, Михаил Сергеевич, ту историю с открытым письмом Ларионова Тихонову?” Он сразу откликнулся: “Да-да! Ну вы тогда устроили шум! Дело дошло до Политбюро, на котором эта история обсуждалась. КГБ подключился: “Что мы себе позволяем? Товарищ Горбачев, так еще немножко, и мы остаемся без спортсменов”. Я им ответил: “Когда-то мы же должны менять ситуацию и давать людям право на выбор!” Во время того разговора я поблагодарил Горбачева и сказал: “Спасибо, что поддерживали нас. Если бы не вы, нас бы тоже не было.

***

Соавтор письма Ларионова Анатолий Головков (слева) и экс-президент СССР Михаил Горбачев.

Пересказываю историю про Горбачева Ларионову. Тот, конечно, удивляется, но отвечает:

– Мне рассказывали еще об одной истории, хотя сам я ее свидетелем не был. Был прием олимпийцев в Кремле у Горбачева. Меня там не было, но ребята видели и слышали, а потом мне пересказывали, как Горбачев подошел к группе хоккеистов и завел разговор – и тут в него включился Тихонов. Попросил о возможности переговорить о письме Ларионова в “Огоньке”. Генеральный секретарь ЦК КПСС мягко и дипломатично его переадресовал: “У вас есть министр спорта Грамов, вы к нему можете обратиться”.

***

Думаю все же, что тут Ларионова дезинформировали, и эта история – легенда. Потому что известная мне встреча Горбачева с олимпийцами была только одна, и состоялась она летом 1988 года, когда руководитель страны вручал олимпийским чемпионам ордена. А письмо вышло в свет в октябре. Не стыкуется.

Следующим летом Фетисов, Ларионов, Макаров и Крутов отправятся в НХЛ. Головков вспоминает:

– Когда Игорь уезжал, была тайная вечеря. Меня туда позвали, и я явился с бутылкой. Ларионов с Фетисовым подошли: “Толян, ты такую бучу поднял! Мы даже не ожидали. Проси что хочешь”. – “Да ничего мне от вас не надо. Езжайте – и дай вам бог удачи”.

Через какое-то время Ларионов возвращается в родной СССР, где уже жрать нечего, а в магазинах есть только уксус и свиные пятачки. Звонит: “Надо встретиться. Я тебе подарок привез”. И является ко мне с четырьмя огромными коробками. Крутыми, западными. Они и в дверь-то не пролезали. “Что ты мне привез?” – “Это потрясающая штука. Акустическая система для машины. Слышно, как дома из лучшей стереосистемы!”

А я и “Опель”-то свой продал к тому времени, потому что надо было на что-то жить. Хоть и работал, но жизнь в стране стала трудная. Сидел без денег, ничего у меня не было, подрабатывал документальными сценариями, за которые тоже платили копейки. И систему ту ставить было некуда. Коробки с этой аппаратурой пролежали у меня полгода, а потом приехал муж сестры из Риги: “Боже, что это? Откуда?” – “Ларионов подарил”. – “Ларионов?! Да я даже коробки сберегу, в гараже поставлю!” Игорь сделал подарок от души, но уже на своем уровне. А я жил совсем на другом…

От знакомства с Игорем осталось очень приятное впечатление. Хороший и благодарный человек. Увидите его – передайте от меня большой привет. Скажите, что с теплом вспоминаю наши встречи. Я и на хоккей после этой истории посмотрел по-другому. Выходит команда на лед, и я уже примерно представляю, что происходит в раздевалке. Наслушался на целую книжку.

После того его приезда с аппаратурой мы больше никогда не виделись. К сожалению. Жизнь такая. Ничего мне от этих ребят не надо было – кроме того, чтобы они стали свободными и счастливыми людьми. Они и стали – свободными, надеюсь, счастливыми, да еще и богатыми. И слава богу!

Два мира, две эпохи

Когда Тихонова год как не было в живых, я спросил Ларионова: “Кем вы сегодня считаете этого человека для своей жизни?”

– У нас с ним в последние годы все было нормально. Просто Виктор Васильевич – человек своего времени. Что было – то было, и не надо говорить, что все было плохо. Тихонов был эпохой для своего времени. Он не знал, как делать по-другому. Но, уехав в Северную Америку, я доказал, что и без его контроля смог отыграть еще 15 сезонов на высшем уровне. И для меня это было достаточно важно – доказать, что не всегда этот коллективный подход работает для всех, что можно по-другому готовиться и ощущать себя в жизни. Безусловно, команда – это самое главное, и в то время это было особенно актуально. Но я получил то, что хотел получить, – свободу выбора, и воспользовался ею по назначению.

Так мы с Тихоновым никогда тему открытого письма и не обсудили. Я редко приезжал в Москву, и у меня не было возможности заходить к нему в ЦСКА. Да и какой смысл копаться в прошлом? Тихонов не понял бы меня, я – его. Он по-прежнему считал, что все должно быть так, я – что иначе. Обнялись, пожали руки, поговорили пару минут – и все.

Безусловно, каждый тренер влияет на карьеру игрока. И Тихонов является частью как моего личного становления, так и становления “Красной машины”. Но карьера игрока начинается в детском хоккее, и очень многое зависит от того, попадаешь ли ты в тот момент в правильные руки, точно ли понимает человек, что от тебя может получить. А попадая дальше, в ЦСКА, ты эти свои качества рядом с хорошими игроками просто начинаешь по-новому раскрывать.

Каждый тренер, который был со мной рядом, на меня повлиял. И первый тренер в “Химике”, и Юрий Морозов, и Тихонов, и Боумэн, и Куинн. К каждому из них отношусь с уважением и пониманием. Конечно, был и разные моменты, и, если сравнивать Тихонова и Боумэна, то работать со Скотти мне было приятнее. Потому что это было именно то, чего я хотел.

***

...В декабре 2006-го состоялся матч на Красной площади между сборными ветеранов России и мира. Под курантами Спасской башни великая пятерка последний раз играла в полном составе. А тренировал ее – Тихонов.

Глядя на это, актер Александр Абдулов восклицал: “Тот, кто все это придумал, – гений!” Константин Цзю с ним соглашался: “Обалдеть можно!” А Тихонов добавлял: “Такого больше никогда не будет. А пятерка Ларионова – просто блеск!”

Мы общались с Виктором Васильевичем прямо там, на Красной площади, и такого числа комплиментов о Ларионове и всей пятерке он не говорил, думаю, никогда. “Игорь обнял меня, сказал: “Отлично выглядите, Виктор Васильевич!” Время проходит, все мудреют, все становится на свои места...”

В той игре Профессор сделал хет-трик. И Тихонов назвал его “однозначно лучшим игроком матча”. И не уставал произносить словосочетание “пятерка Ларионова”. Если бы произнесение этой фамилии было ему неприятно, формулу Виктор Васильевич нашел бы какую-то другую. А так из его уст звучало: “Все они просто живые хоккейные классики”, “Взаимодействие у звена Ларионова не поддается никаким эпитетам”, “Игорь вообще сохранился здорово”.

И самое главное: “У нас уже все в порядке”.

Но пройдет какое-то время, Тихонов будет давать интервью коллегам Голышаку и Кружкову для “Разговора по пятницам”. Те расскажут, что Фетисов в интервью говорил: мол, все старое забыто, к Тихонову никаких претензий (что последующие его интервью опровергнут). А Ларионов, например, не прощает ничего.

“Я Ларионова тоже не прощаю”, – строго отреагирует Тихонов.

И поди тут пойми, когда мэтр говорил как есть. А может, в обоих случаях – как чувствовал на конкретный момент. Теперь уже не узнаешь.

На чемпионате мира-1989 в Стокгольме, где великая пятерка в последний раз сыграла в полном составе, и, естественно, сборная СССР завоевала золото, Тихонов и Ларионов не разговаривали. Я решил перепроверить эту информацию, и Игорь ее даже усилил: “Мы не разговаривали с октября. То есть после письма. И до конца сезона”.

И вот представьте: вслед за таким вызовом, как открытое письмо в самом популярном журнале страны, великий тренер и великий игрок не общаются на протяжении практически всего сезона, – но первый берет второго на все турниры, и тот на них играет в свой лучший хоккей.

Это и есть высший уровень профессионализма – и тренера, и игрока. Не переносить личное отношение на игру, быть выше обид и выкладываться по максимуму ради своей гордости и чести, партнеров, болельщиков и страны, – вот то, что делал Игорь Ларионов. И то, как работал Виктор Тихонов.

Один даже в СССР был человеком западного образца, другой – абсолютно советской фигурой, но вместе они создавали великий отечественный хоккей. И люди, которым посчастливилось этот хоккей видеть, никогда его не забудут.?

Первую часть исследования Игоря Рабинера – читайте здесь

Полный текст письма Игоря Ларионова Виктору Тихонову в "Огоньке" – читайте здесь