Ламорелло рассказал, как капитан сборной СССР Фетисов уезжал в «Нью-Джерси»

Генеральный менеджер «Нью-Йорк Айлендерс» Лу Ламорелло, 28 лет занимавший этот пост в «Нью-Джерси Дэвилз», в интервью обозревателю «СЭ» подробно рассказал, как происходил отъезд капитана ЦСКА и сборной СССР Вячеслава Фетисова в НХЛ.

«Предлагал Фетисову сбежать под покровом ночи на самолете. Но он отказался». Эксклюзив с легендарным генменеджером Ламорелло

— Мне бы хотелось думать, что у меня одинаковые принципы в общении со всеми. Думаю, что в одном теле заключены два человека: личность и игрок. Хоккеисты все разные, у них различные таланты. А люди все одинаковые. В том смысле, что не важно, какой они религии, национальности, расы, одна вещь у них общая.

— Какая?

— Чувства. Для меня это слово — то, вокруг чего все и крутится. У меня мурашки по коже пробежали, когда вы задали этот вопрос о российских игроках. Потому что я начал вспоминать, как в момент прихода в лигу (в 1987 году. — Прим. И.Р.) я восхищался тем, какой успех был у ваших команд, как они играли на чемпионатах мира, Олимпиадах, других соревнованиях, как они были способны доминировать на площадке. И особенно эта пятерка: Касатонов, Фетисов, Ларионов, Крутов, Макаров... Все это было какой-то династией внутри себя. За одним поколением следовало другое, а успех сохранялся.

А потом я пришел в «Нью-Джерси». Эта команда к тому времени никогда не выходила в плей-офф. Уэйн Гретцки однажды назвал ее командой Микки-Мауса (после поражения «Дэвилз» от его «Эдмонтона» 2:13 в 1983 году. — Прим. И.Р.). У меня была поддержка владельца, и я мог делать все, что необходимо, чтобы стать конкурентоспособным и начать побеждать.

Благодаря дальновидности нашего владельца (Джон Макмаллен. — Прим. И.Р.) в нашем списке задрафтованных хоккеистов был Вячеслав Фетисов. И я задался вопросом: как мы можем забрать его в Штаты? Это для меня в какой-то момент стало миссией.

— И как вы попытались ее осуществить?

— Одним из наших миноритарных владельцев был Джон Уайтхед, в прошлом заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов. Послом СССР в США в то время был Юрий Дубинин. Они были знакомы, и я пытался с ним встретиться. В то время шло много разговоров о том, что советские власти разрешат спортсменам выступать за границей, и я поехал на Олимпиаду-88 в Калгари. Там встретился с Тихоновым, Грамовым (председатель Госкомспорта СССР. — Прим. И.Р.). И они сказали, что Слава стал первым хоккеистом, которому разрешат уехать.

Мы очень долго и упорно работали над всеми деталями. Там, в Калгари, я ни разу не встречался лицом к лицу с самим Фетисовым, но у меня была встреча с Тихоновым, и он дал мне слово. Это слово не оказалось хорошим, честным. И через какое-то время после Олимпиады, летом, я поехал в Россию.

Фетисов и его жена Лада в это время как раз возвращались с Черного моря. В тот момент ему вручали орден Ленина. Он стал первым спортсменом, получившим эту самую почетную советскую награду. И как раз тогда мы с ним впервые встретились — у подножия большой лестницы. Это было как в кино.

Поднимаемся на четыре пролета, входим в большую комнату. Там за большим столом сидят одетые в парадную форму генералы. Я был один, и они мне дали переводчика. Слава там тоже сидел, и они нам сказали, что он не сможет поехать играть в США.

— Прямо при вас?

— Да. При том что у меня на руках был готовый контракт. Я думал, что мы там, в Москве, его и подпишем. И именно тот момент создал между нами отношения, которые по сей день безупречны. Спустившись обратно по той лестнице, мы посмотрели друг на друга. Видно было, как он расстроен. Слава не мог говорить по-английски, я — по-русски, но, прежде чем уйти оттуда, мы уже знали, что в эту мою поездку еще встретимся.

В тот же день в девять вечера он каким-то образом пришел с переводчицей в отель, где я жил. Я знал, что номер прослушивается, поэтому мы не могли нормально поговорить. Написал на листке бумаги ему, переводчица так же, письменно, перевела, он так же ответил. Обмениваться информацией можно было только так. Потому что они не хотели, чтобы он приезжал в Штаты. Дальше начался сложнейший процесс, когда он бросил вызов правительству. Его наказали, посадили в тюрьму, но он не сдался. Он делал вещи, в которые невозможно поверить.

— Под «посадили в тюрьму» вы имеете в виду инцидент в Киеве, где осенью 88-го Фетисов не поладил с местными милиционерами и капитана ЦСКА забрали в отделение? Считаете, что это было подстроено?

— По моему мнению, абсолютно. Но в тот момент Фетисову повезло встретить и заполучить на свою сторону очень известного и влиятельного человека, чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова (в России признан иноагентом и внесен в перечень террористов и экстремистов). Мы познакомились, и он сыграл важнейшую роль в том, чтобы помочь мне наладить со Славой контакт и увидеть, как и что мы можем сделать, чтобы помочь ему. Я использовал все средства, чтобы поддержать его дух. В то время, когда я был в Америке, а он — в Союзе, мы поддерживали связь. А потом, по мере того как сезон шел, я зашел так далеко...

— Как?

— Я поехал в Германию, когда сборная СССР готовилась там к чемпионату мира (в Швеции. — Прим. И.Р.). Меня ждал частный самолет, и я предложил Фетисову, попросту говоря, сбежать. Я попросил Славу, чтобы мы встретились ночью в отеле втроем вместе с Ларионовым, потому что Игорь говорил по-английски.

Мы встретились в середине ночи, обсудили все. Однако Слава ответил: «Нет». И объяснил: «Я должен сделать это правильным путем. Но даю слово, что приеду, как только смогу». Я со своей стороны дал ему слово, что мы сделаем все возможное, политически и как угодно еще, чтобы он стал частью нашего клуба. После этого я старался говорить с ним каждый день.

— Да, Фетисов рассказывал об этом. Добавляя, что вы относились к нему как к собственному сыну.

— Так и было. Я видел, что с ним плохо обращались, что страна в лице ее должностных лиц не уважала его за то, что он для нее сделал. Ему дали слово, что он сможет уехать, а затем не сдержали его. И я делал все, чем мог помочь со своей стороны, подключив все имеющиеся у нас связи. Но вы знаете, как тогда работало министерство спорта (Ламорелло ошибочно назвал его «Совинтерспортом», перепутав с фирмой, отправлявшей советских спортсменов за рубеж, но на самом деле имел в виду Госкомспорт СССР. — Прим. И.Р.). И большую сдерживающую роль играл Тихонов. Отношения с ним были во всей этой истории важны.

Я понял, как другие игроки уважают Славу, когда мы с владельцем «Нью-Джерси» Джоном Макмалленом после игры на нашей арене между «Дэвилз» и ЦСКА в новогодней клубной суперсерии конца 1988 — начала 1989 года вошли в раздевалку московской команды. С нами были оба посла: советский в США и американский в Советском Союзе. Когда мы там появились, игроки сидели на лавках и разговаривали, обсуждали прошедший матч и еще какие-то темы. Фетисов сказал пару слов по-русски. После этого все мигом смолкли и встали, чтобы выразить уважение пришедшим гостям. Всего пару слов! Вот кем был Слава для одноклубников. При том что в той команде был и Игорь, сделавший для хоккея мы знаем сколько, и другие великие игроки.

На этом пути мы проходили через многое. Меня спрашивали: «Зачем вам все это нужно?» Я отвечал, что нам нужен классный защитник, выдающийся хоккеист. Но ситуация обернулась так, что он стал чем-то гораздо большим, чем просто хоккеистом. Он стал тем, кто разрушал барьер. И это был уже не вопрос перехода из одного клуба в другой, из одной лиги в другую. Это был вопрос человеческой гордости.