«Один канадцев обыграл. Швырял их как хотел». Величайший спортсмен Советского Союза
Самая красивая улыбка Москвы
Боброву — 100!
Ловлю себя на мысли — едва ли кто из великих покойников для меня настолько живой. Хоть и не успели поговорить, разминулись в датах. Но захватил как-то людей, с ним игравших. У всякого светлело лицо, стоило вспомнить Боброва. Для каждого Всеволод Михайлович остался гениальным мальчишкой. Как бы ни были измочалены голеностопы — легконогим.
Человеком не с этой планеты. А такие уходят до срока. Умирают до первой седины.
Я говорил с этими людьми взахлеб — и сегодня счастлив, что успел, захватил.
Рассказы Трофимова и Ныркова. Шувалова и Бескова. Видел слезы вдовы Елены Николаевны — будто ее Сева только вчера уехал последний раз с этой самой дачи под Истрой...
Но Боброву сегодня 100. Все с ним связанное — из прошлого века. Даже из прошлой жизни.
Все это мне очень странно. Его вдова Елена Николаевна — по-прежнему молодая, роскошная женщина. Стоит улыбнуться — я понимаю, почему Всеволод Михайлович когда-то выбрал ее. Пожалуй, это самая красивая улыбка Москвы.
Жив сводный брат Борис, выросший рядом с Бобровым. Пусть и отказывающийся наотрез от всяких интервью.
Я размышляю обо всем этом — и додумываюсь до совсем странного. Ведь доживает же кто-то до ста лет! Я общался с Владимиром Зельдиным, приезжал в его гримерку Театра армии. В 100 лет тот был фантастический бодряк. Выдерживал такие спектакли, которые я не выдержал бы и в 28. Так если доживают, если реально — почему не Бобров? С его-то феноменальным здоровьем?
Вполне мог жить и сегодня. Рассказывать что-то лично.
Но глупейшая случайность, врачебный недосмотр оборвал ту жизнь...
Надменный лорд с тоской в лице
О жизни Боброва написаны книги. Да он сам издал две — библиографическую редкость «Самый интересный матч» и «Рыцари спорта». Про него, ушедшего, вышел том в серии «ЖЗЛ». Много ли там спортсменов?
О жизни Боброва сняты фильмы. Евгений Евтушенко декламировал мне, размахивая вилкой, прямо за банкетным столом в тайной комнатке книжного магазина «Москва»:
Защита, мокрая от пота,
вцеплялась в майку и трусы,
но уходил он от любого,
Шаляпин русского футбола,
Гагарин шайбы на Руси.
И трепетал голкипер «Челси».
Ронял искусственную челюсть
надменный лорд с тоской в лице...
Прерывался, что-то вспомнив, — сверкал голубоватыми глазами поверх очков:
— Бобров успел прочитать эти стихи. Был мне очень благодарен. Они сейчас выбиты на его мемориальном комплексе в Сестрорецке. Стихи в камне!
О Боброве сняты фильмы — и не только документальные.
Но все это — о жизни. О смерти и последних днях великого Всеволода Михайловича не написано и не рассказано вовсе.
Сегодня устраним пробел.
На «Волге» — до Ватикана
Как-то заглянул к своему соседу по дачным угодьям Анатолию Сеглину. В ближайший поселок, на улицу Генеральскую. Взяли бутылочку, разложили редисочку, огурцы.
Вы не помните Сеглина? Ооо!
Сеглин — легендарный администратор хоккейной сборной СССР. До этого — большой футболист и хоккеист. Это он был главным тренером хоккейного «Спартака». Он же считался одним из лучших хоккейных судей Европы — но, отвечая однажды за фиксацию голов в кабинке за воротами, прямо там прикорнул. Во время матча чемпионата мира. Проспал гол!
Представляете биографию? Лихой мужик! На своей «Волге» мог выехать из Тарасовки — и доехать до Ватикана. Или Шотландии. В Ватикане, кстати, разбили ночью стекло в его автомобиле — украли старые, засаленные штаны...
Но речь не об этом.
Никто так не бил Боброва на поле, как Сеглин! При этом оставались лучшими друзьями!
Анатолий Владимирович, 84-летний старик, в тот вечер расплакался от воспоминаний. Стучал костылем по половице:
— Вот под этим полом я как-то трубы менял. А Сева Бобров мне помогал резьбу нарезать, соединять, — у него левая-то рука посильнее была, он левша...
Шесть зубов — одним ударом
У меня перехватывало дух. Я дотрагивался до той самой половицы. Чувствовал тепло — и казалось мне, что это жар бобровской руки...
Говорили обо всем на свете. Я знал, что Сеглин — человек лихих поворотов в судьбе. Но не подозревал, до какой степени.
Та встреча стала последней — через полгода-год Сеглин умер. Знаю, что похоронен на Армянском кладбище в Москве. Где-то недалеко от писателя Андрея Платонова и актрисы Надежды Румянцевой. Найти могилу не могу.
— Не могу понять — как же вы так с Бобровым сдружились, если лупили его клюшкой наотмашь?
— Так мы с ним ходили, куда хотели. И с кем хотели. Пили тоже сколько хотели.
— Всеволод Михайлович «Арагви» уважал?
— «Арагви» мы все уважали. Раньше «Спартаком» выиграем, бывало, матч на «Динамо» и сразу после отправляемся в «Арагви» или «Советскую». В «Арагви» директором был такой Николай Иванович, — болельщик страшный! На стадионе встречаемся: «Всех жду у себя». Столы шикарные накрывал, что говорить. Выпивки — сколько хочешь. Но только хорошие игры отмечали — всякие говенные, против «Торпедо» какого-нибудь или «Локомотива», пропускали...
— На такси потом разъезжались?
— Ничего подобного, все на своих машинах. Если не заводится — всей компанией расталкиваем. Мы еще в 43-м году подружились — со встречи на стадионе «Сталинец»!
— Ого.
— «Спартак» играл против ЦДКА. Я в запасе сидел, минут за тридцать до конца меня выпустили.
— А у ЦДКА — Бобров.
— Вот именно. Меня так и напутствовали: дай-ка ему хорошенько. Начали мы сразу же сталкиваться. Потом по ресторанам начали встречаться — то в «Арагви», то в «Якоре». Был такой рыбный ресторан на Садовой. Подружились.
— Почему?
— Потому что он зимой, как и я, в хоккей играл, в мяч. Оч-ч-чень здорово играл в мяч! День и ночь могу про него рассказывать. Держит клюшку в одной руке, левой, ведет мяч. Ага, думаю, сейчас-то его припечатаю. А он, раз, и клюшку в другую руку перебрасывает... Как останавливать?
— Только бить?
— Конечно. Иначе уйдет. А потом вообще жуткий случай произошел. Бобров собирался со сборной на первый чемпионат мира, в Хельсинки. 54-й год. И вот встретились мы в тренировочном матче — Электросталь, за которую я играл, против сборной СССР. И Боброва, был момент, я жестко встретил.
— Что ж вы не в сборной были?
— Тоже должен был ехать, но Тарас меня терпеть не мог. Потому что и его бил. Только вижу — чем-нибудь, да задену.
— Так что с Бобровым у вас произошло?
— С другом моим, Борей Соколовым, Бобра в том матче «встречали». Но и он не промах — только заметит, как мы его с двух сторон зажимаем, так проскакивает. И забивает. Потом оборачивается: «Я все равно вас обыграю!»
Он и в шайбе так над нами потешался. Приехал из Кисловодска, где травму залечивал, шайбу в глаза не видел — так в первом же матче восемь голов «Спартаку» забил! А потом перешел к Василию Иосифовичу — за деньги, за погоны... Но в том матче Бобер за все со мной рассчитался!
— Это как?
— Отловил я Бобра, принял на плечо — ему больно, это ясно. А тот после момент улучил, когда я расслабился, — и ка-а-к клюшкой дал по нижней губе!
— Теперь и вам больно.
— Если у меня шесть зубов разом вылетело — как думаете, больно? Во рту языком их чувствовал. Бобра, конечно, с поля выгнали, а я в больницу полетел. Зубы назад вправлять.
— На «скорой»?
— Нет, у меня свой «Москвич» стоял у стадиона. На нем. Вставили мне зубы обратно, но дерьмово получилось. Потом друг-доктор посмотрел на это дело: «Что их жалеть, — давай вырвем все?» Ну и вырвал. Протез поставил.
Драка в ресторане гостиницы «Москва»
— Бобров-то покаялся?
— Слушай дальше. На следующий день сборной уезжать на чемпионат мира — а Всеволода Михайловича не берут.
— Из-за этого?
— Только из-за этого! Дескать, хулиган, бандит, все такое... Я лежал с загипсованным лицом — так Бобров ко мне пришел. Коньяк принес, водку. Я хоть загипсованный, все равно обе бутылки с ним убрал, через сосочку. Шепчу ему: «Я тебя прощаю!» — «Надо написать...» Написал я бумагу, что претензий не имею, Бобров ее в Спорткомитет отвез. Подружились мы после этого с Всеволодом Михайловичем. Он поехал на чемпионат мира и стал лучшим игроком. Всю Канаду один обыграл. Я по телевизору передачу недавно смотрел про этот чемпионат — плакал! Бобер канадцев швырял как хотел!
— Бобров вообще лихой мужик был. Подраться не дурак.
— Ооо, конечно! Сколько я его выручал после этих приключений... Как-то, поддатый, отлупил кого-то в ресторане гостиницы «Москва». Знаешь, с чего пошло?
— С чего?
— С ерунды. Наступил кому-то в лифте на ногу. А тот мужик вспылил: «Да я тебе сейчас дам!» А Севке таких вещей говорить нельзя было, — вот и врезал. С размаху. Потом мне звонит: «Я в милиции, гостиница «Москва». Толя, приезжай, выручай...»
Я на машине туда лечу. Стараюсь выручить. Того мужика уговариваю, деньги сую. Не берет, дурак... Всеволода Михайловича наказали тогда. Чуть ли не сняли «заслуженного» на какое-то время. Ну и другие случаи были.
— Какие?
— Ехал как-то по Ленинградскому шоссе на машине, недалеко от стадиона «Динамо». Автобус в него въехал, машину расколотил. Тут же милиция. А я на Октябрьской жил, ехать всего ничего. Кому звонит?
— Вам, конечно.
— Мне. «Толя, скорее сюда, твой друг приехал — начальник ГАИ...» Приезжаю и договариваюсь: рапорт Боброва и водителя автобуса меняем местами. Одного делаем пьяным, другого — трезвым. А я уже в Спорткомитете работал, туда «телега» на Боброва пришла: «пьяный, безобразил»... А я возразил: не надо говорить. Надо документы читать, вот рапорт. «Да это вы все вдвоем подстроили!»
— По поводу похождений первой жены была еще какая-то драка в Марьиной роще.
— Было такое, хоть насчет его «женских» дел я не очень хорошо знаю. Санина у него была первая жена, певица из оперетты. «Сдали» ее...
— То есть?
— Сева домой приехал, а она с кем-то в ресторане гуляла. Ему и позвонили, где да с кем. Помчался туда, дал всем без разбору, а с ней потом разошелся. Говорят, драка была приличная, но я не видел. С Бобровым-то обязательно были два-три приятеля, которые драться умели. Хулиганского типа. Но Всеволод, хоть похулиганить умел, в жизни был идеальный человек. Сколько лет потом тренировал и в шайбе, и в футболе, — только всем помогал...
— Широкой души человек был?
— Знал бы ты, насколько широкой! Каким он в застолье был! Но я о другом хочу рассказать — как сюда, на дачу, ко мне приезжал. Трубы ведем, а он левша был, — так и закрутил сам, и резьбу нарежет. Воду мне сюда проводил. Вот так, заезжая ко мне, и «заболел» дачей. Он уже женился на Лене, а свою дачу никак завести не мог. Она сама из Киева.
Постоянно ко мне сюда приезжал с женой. Надо, говорю, доски перенести. И тащим — вдвоем. Надо острогать что-то — первый хватается. Большой молодец.
— В самом деле, часто у вас бывал?
— Как сказать-то... «Часто»... Раз десять в месяц. Все время. Звонит: «Сейчас я приеду!» Раков обожал — привезет, бывало, ведро. Приятель из ресторана неподалеку пиво нам давал. Потом уедет, тренировку проведет, — на следующий день звонок: «Что делаешь?» — «Да ничего». — «Сейчас приеду!» И — по новой. Компанейский человек.
Встаем утром — телефонный звонок: «Сева умер».
— Как Боброва не стало?
— Врачи наши, как обычно, прохлопали. За этим столом сидели с ним вместе за два дня до смерти. Моя жена сидела, его... Всеволод Михайлович уже отстроил себе дачу у Истры, вместе с ним незадолго до этого отыскали хозяина Истринского водохранилища и организовали хороший участок. Говорит мне: «Завтра ты должен ко мне приехать, обмоем дачу. Баня есть, все, я тебя жду — даже белье свежее приготовили для тебя...» Потом жена его перезвонила, на следующий день — подтвердила: «Сева вас ждет». Встаем утром — телефонный звонок: «Сева умер».
А как все произошло? Он работал, тренировался и почувствовал — что-то с ногой. Белаковский, доктор, повез его в Красноармейск. В генеральскую больницу. У тех в субботу ни врачей, никого. А Всеволоду нужно было срочное переливание крови. Поехали куда-то — не оказалось нужной крови. Потом в больницу на Арбате — нашли кровь, но некому ввести. А Бобров утомился: «Да ну вас на х!!!» Махнул рукой и уехал.
День спустя оторвался тромб, и все. За секунду человека не стало. Потрясающий был мужик, хоть и армейский. Все смеялся надо мной: «Ты в «Спартаке» получаешь 120 рублей, а я за погоны — 2 тысячи. На пенсию уйду — буду получать 3 тысячи, а ты — 100 рублей...»
Как погиб ВВС
— Мог погибнуть еще раньше. Гибель ВВС в авиакатастрофе и сейчас темная история.
— Я летал под Свердловск два раза. На то место.
— Мне рассказывали — разбились из-за Бочарникова, капитана ВВС. Тот приказал лететь в непогоду.
— Да ну! Ерунда! Кто такой Бочарников, что он решал? Распорядился лично Василий Сталин. Летчики-то два аса были. Оба — Герои Советского Союза, всю войну прошли. Что им этот шторм? Смешно! Летели на личном самолете Василия Иосифовича в Челябинск. Ну и не справились. Уцелели только Витя Шувалов, Бобров и Саша Виноградов. Я все знаю — почему!
— Так расскажите же скорее.
— Вот почему Сашка Виноградов уцелел? Мы подрались в предыдущем матче, и его дисквалифицировали. Хоть друг мой был Саша, а вот конфликт вышел. Получается, жизнь ему спас кулаками. Судьба! Отличный игрок по прозвищу Борель... И в футболе большой мастер, и в хоккее. С ним-то мы дружили еще до Боброва. Договорились друг к другу в зону не приезжать. Говорю: «Если появишься — получишь!» А он мне в ответ: «Сам получишь, если приедешь...»
Как-то в самом деле — врезал мне! Но клюшку потерял, а я его клюшку схватил и не отдаю. «Толька, отдай!» — «Не дам!» С ВВС мы всегда так играли — кто попадался под горячую руку, тот попадался. Без разбору.
— Бобров вообще к самолету не явился. Тоже знаете — почему?
— Как не знать? Была у него компания. Всеволоду говорят: «Завтра надо лететь в шесть утра!» — «Я этот самолет видел во сне. Наливай еще...» Прилично выпил. Увезли его домой, а дорогой он все приговаривал: «Ни за что не полечу!»
Даже солдаты за ним приходили — тащить до самолета. Говорит — не донесете, мол. Отказался. Не хотел лететь этим рейсом, уперся!
— Вот и не верь в вещие сны. А почему Шувалов уцелел?
— Витя поехал поездом. Трое живых остались — как у них рассудок только не помутился от пережитого... Я на похороны летал, но там никого не опознать было. В гробы камни клали, все в кучу. Даже мусор, там людей не разобрать было. Даже Тарасов примчался — родного брата, Юрку, опознать не смог.
— Похоронили ВВС прямо в Свердловске, недалеко от аэропорта?
— Под Свердловском. Всех до единого.
«Мише отрубило кусок голени. Не вышел из болевого шока...»
...Несколько лет назад я приехал к Елене Николаевне Бобровой в то самое имение, где с мужем Всеволодом пожить толком не успела. Только отстроились — сразу умер.
За красивую любовь эта прекрасная женщина расплатилась такими потерями, что я поражался — как она все это вынесла?
Сначала погиб муж, потом обожаемый сын Мишенька...
Она собирается с духом — и находит силы все рассказать:
— Миша погиб в 28 лет. В пяти километрах от дачи. Все это место проезжают. Друзья Миши хотели поставить обелиск, но я не позволила. Когда проезжаем мимо, сигналим, меня до сих пор слезы душат. Я не видела его в тот момент — но представила, как это было... Все время представляю!
— Почему-то остались жить в этом месте.
— Я не могу уехать из поселка — это было любимое место Севы и Миши. Сын в последний день своей жизни ремонтировал дачу. У нас работали четверо литовцев. Суббота, я с утра наделала сырников. Накрыла стол на улице, всех угостила. Миша ребятам дал отдых: «Такая жара, идите купайтесь. Я тоже сегодня хочу отдохнуть...» В этот день его «Мерседес» должны были пригнать из ремонта, а дурацкий мотоцикл забрать. Этот японский мотоцикл не его был, чужой!
— Что было дальше?
— Литовцы искупались, возвращаются: «Миш, нужно кое-что купить. Съезди в магазин, и мы тебя больше не тревожим. Сами будем возиться». Этот хозяйственный магазин рядом, до сих пор существует!
— Видел его.
— В область плотный поток, суббота. Какой-то парень, три месяца как за рулем, пошел на обгон — а Миша навстречу. Тому уже деваться некуда. Миша хотел уйти, но не смог, его зацепило... Ой, страшно...
— Сыну ногу сломало? Умер от шока?
— Отрубило кусок голени. Не вышел из болевого шока.
— Как вы узнали?
— Наш старенький сосед проезжал мимо. Внучка его прибегает: «Тетя Лена, с Мишей что случилось!» Помчалась туда. Только увидела, как его забирают, сын был без сознания. Успела его поцеловать. Все...
— Вы-то как выжили после такого?
— Думала, не выживу. Невозможно было жить. Меня преследовала мысль — я должна уйти вместе с Мишей. Не знаю, что за сила во мне проснулась, но я трезво взвешивала «за» и «против». У Мишки остался ребенок, два годика, ничего не понимает. Тот самый Бобров, о котором мы все мечтали. Когда Миша родился, обсуждали: «Вот сейчас будет Михаил, потом Сева, новый Всеволод Михайлович...» Понимала — этого ребенка подниму только я.
«Летчика Кожедуба спасли. Севу — нет...»
— Всеволод Бобров в этом доме успел пожить?
— В 76-м мы эту дачу выстроили за три месяца, а в 79-м Сева умер. Уезжал ранним утром как раз отсюда на тренировку ЦСКА, за ним приехал солдатик. Подошел сосед: «Всеволод Михайлович, захвати с собой в Москву». Вместе сели в машину. Мы с женой соседа вышли провожать, вдруг эта Аза Трофимовна побледнела: «Лена, какой ужас! Ты не видела?» Оказывается, прямо перед колесами проскочил огромный серый заяц. Соседка охает: «Такая плохая примета, точно не к добру...»
— Всеволод Михайлович этого не слышал?
— Нет, конечно. Они уехали. А я значения не придала.
— Плохо ему стало через несколько часов?
— Сева бил по воротам, разминал голкипера. Говорит новенькому массажисту: «Что-то в ноге сильно кольнуло, в самом низу...» — «Ложитесь, Всеволод Михайлович, я вам ногу помассирую». Это шел тромб. Вот и размассировал.
— Подогнал к сердцу?
— Когда Севу привезли в больницу, пульс зашкаливал. А все вокруг успокаивали: «Не страшно, это игровое. Сейчас отдохнет — и все пройдет...» А тромб шел наверх. В пять утра Севе стало лучше. Подозвал женщину-врача: «Сейчас поправлюсь, приглашу вас на дачу. Лентя у меня гостей любит».
— Называл вас так?
— Ну да. Через некоторое время опять потерял сознание — и больше в себя не приходил.
— Врачи уже все понимали?
— Врачи говорили, что состояние плохое. Но они «борются и есть надежда». Решились мне позвонить в восемь часов, а умер Сева без двадцати час... Я до трех сидела в фойе красногорского госпиталя, они не знали, как сообщить.
— Вы-то понимали, что плохо дело?
— Да ничего я не понимала! Чтоб Сева — и умер?! Что угодно, но только не это. Аритмия у мужа была, но мы боролись. Как-то не придавали этому значения. Алкоголем никто из нас не увлекался. Можно выпить, если гости придут.
— За что-то вы обижались на легендарного доктора Белаковского.
— Конечно, обижалась! Он ехал свою жену забирать в красногорский госпиталь — и Севу туда отправил. Хотя начальником госпиталя Бурденко был генерал Кравков, который очень мне симпатизировал.
— Красногорский госпиталь считается плохим?
— Нет, не плохим. Просто был тогда совсем молодым госпиталем. В тот же день, когда случилось несчастье с Севой, то же самое произошло с летчиком Кожедубом. Пошел тромб. Его моментально привезли в Бурденко, уложили на операционный стол и удалили часть аорты. Прожил больше десяти лет.
Навстречу Наина Иосифовна: «Что вы все плачете, уже надо успокаиваться»
— Из похорон мужа что-то помнится? Или все — как во сне?
— Все в тумане. Я осталась с двумя детьми. Без денег вообще — мы все вложили в эту дачу. Помню, хоронили Всеволода Михайловича через три дня после выступления во дворце ЦСКА Мохаммеда Али. Ринг не успели разобрать, гроб поставили прямо туда. Только канаты свернули.
Место дали на Кунцевском. Неподалеку от нас — мать Ельцина. Как-то с нашей могилы украли бронзовый мяч — иду к директору вся в слезах. Навстречу Наина Иосифовна. Меня видит: «Что вы все плачете, уже надо успокаиваться».
— Вы знакомы?
— Несколько раз виделись. Думала, рыдаю по мужу или по сыну. Говорю: «Обворовали могилу Всеволода Михайловича». А у них, оказывается, с могилы уже утащили вазу, у адмирала рядом спилили бронзовую чайку...
— У Всеволода Михайловича памятник необычный.
— Вы видели, да? Не понимаю, когда расписывают — «Чемпион мира, олимпийский»... Кому это надо? У нас просто: «Всеволод Бобров». Этого достаточно. В бронзовую клюшку вмонтирована настоящая игровая клюшка Севы. Потом я занималась похоронами Валерки Харламова, его положили совсем рядом с Севой.
— Дружили с Харламовым?
— Да я была последней, кто видел Валерку живым!
— Что за встреча?
— Было шесть часов вечера, мы с Валеркой стояли вдвоем около тренировочного катка. До этого ходили слухи, что Харламова в Канаду не возьмут. А тут все стало ясно окончательно.
— Почему?
— Валерка же заболел. Мы с ним стоим, ребята садятся в автобус, уезжают. Мы остаемся на крыльце. Это была пятница — и он, глядя вслед автобусу, говорит: «Твою мать, из-за какого-то рожистого воспаления меня не взяли в команду...»
