Анисина и Джигурда, Москвина и Чайковская, Плющенко. Мощные истории про легенд фигурного катания
Олимпиада катится себе, даря мгновения счастья. Я, научившись к 40 годам наслаждаться всякой секундой, сейчас словно на балу. Даже хоккейное поражение от чехов (я же предсказывал!) радости не убавляет. Наоборот! Плевать на счет. Игра-то какая! Голы!
А Степанова? Вот это девочка! Ехала на Олимпиаду никем — что дружески подчеркивала Елена Вяльбе, — а теперь вон оно как вышло. Самая завидная невеста России. Покорила сначала сумасшедшим финишем, а потом и улыбкой весь мир. Все как у Гагарина.
Юле Липницкой, девочке в красном платьице, после сочинской Олимпиады прислал восторженное письмо Стивен Спилберг. Представляю, какими письмами со всего мира завалят сейчас Степанову. Быть может, и Спилберг снова возьмется за перо. Выведет слова восхищения.
А где-то неподалеку идет своя жизнь, Олимпиады не касающаяся. Какие-то события. В обычные дни каждое из них стоило бы страничек пяти в вашей любимой рубрике «Голышак вспоминает». Но сейчас как-то проходит боком.
Вот в эту секунду Голышак вспоминает март 53-го — когда одновременно с товарищем Сталиным, день в день, скончался великий композитор Прокофьев.
Ну, умер и умер — никто не подумал объявлять. До того ли? Даже похоронить удалось с трудом. Вся Москва оцеплена, на улицах толпы, патрули! Помог композитор Тихон Хренников, состоявший в похоронной комиссии Сталина. Один он сумел организовать грузовик в центр Москвы. Ни Хачатуряну, ни Ойстраху, ни Шостаковичу такой вопрос было не решить.
Все похоже на день сегодняшний: Олимпиада закрыла тяжелой тенью всё-всё-всё.
Аромат прелой бумаги
...в Москве 100-летие отметил знаменитый гроссмейстер Юрий Авербах. Он живой! Кончится Олимпиада — напишу про Юрия Львовича побольше. А пока мимоходом два факта — он был тестем легендарного Марка Тайманова. Марк Евгеньевич давным-давно не с нами, хоть тоже пожил будь здоров. Первый свой турнир Авербах выиграл еще до войны — в 1938-м. А в 50-х именно его советская власть отправила расследовать загадочную смерть чемпиона мира Алехина в Эшториле...
Все это — про живого человека. У вас в голове укладывается? У меня — нет. Хотя с Юрием Львовичем общались регулярно. Даже удачно его фотографировал. Тоже покажу.
В Тбилиси умер Илья Датунашвили — а в Подмосковье Николай Маношин. Почти ровесники, год разницы. Футболисты, пожалуй, первого ряда из 60-х.
Помню, отыскал на дачном чердаке полуистлевший номер «Футбола». Осень 66-го. Что-то дед в него завернул.
А я развернул бережно лет тридцать спустя. Как раз расписывался подвиг Датунашвили — за 27 минут забил пять мячей «Арарату». Немедленно получил квартиру в Тбилиси — и, кажется, даже попал на обложку того самого «Футбола». Кто знает, что значительнее — с «Футбола» начинал день генсек Брежнев. Дальше шел «Советский спорт». Потом — все прочие газеты.
А для меня футбольный подвиг Датунашвили имел особый запах — те распадающиеся листочки в руках, мутная фотография, аромат прелой бумаги...
Дом со сверчком
А Маношин, тончайший футболист «Торпедо» и ЦСКА 60-х, — слышали б вы, как он рассказывал! Счастье, успели к нему в поселок Жаворонки. Сделали «Разговор по пятницам».
Это был солнечный день. Чудесный, уютный дом. Кажется, даже со сверчком.
В имении по соседству тех самых Жаворонков — близкие друзья. Валентин Гафт и Ольга Остроумова.
Николай Алексеевич прихворнул, чувствовал себя скверно. Рассказывал лежа. Просил поправить подушку.
Потом стало и вовсе худо, поднялся на второй этаж передохнуть. А мы остались с женой Галиной Дашевской. Наверное, последней действующей актрисой из легендарной труппы театра Моссовета. Что это был за состав — не хуже, чем в «Торпедо»! Георгий Жженов, Любовь Орлова, Фаина Раневская, Ростислав Плятт...
Расспрашивали обо всем. Потом и Николаю Алексеевичу стало полегче, поднялись к нему. Договорили — припомнил могучий старик еще тьму историй. Одна другой восхитительнее.
День был прекрасным. Да и жизнь тоже. Разъезжались затемно — расставшись друзьями.
Пройдет года полтора-два — бодрая, яркая Галина Самуиловна погибнет под электричкой в тех же Жаворонках. До сих пор в голове не укладывается этот ужас. А теперь нет и Николая Алексеевича.
Закончится Олимпиада — непременно напишу про них побольше.
Отец Владимир, друг Вани Ткаченко
Мимоходом узнаю — не стало отца Владимира. Того самого доброго батюшки из села Федоровское Ярославской области, про которого столько слышал. Это он общался с хоккеистами ярославского «Локомотива» — возможно, благодаря этому священнику Ваня Ткаченко начал заниматься благотворительностью. Никому не рассказывая. Значит, и его вклад в тех самых спасенных детских жизнях.
Год назад расспрашивал папу Вани Леонида Владимировича. Удивлялся:
— Иван даже тем, кто знал о его добрых делах, запрещал рассказывать. Я не мог понять — почему?
— А я вам расскажу. Он с отцом Владимиром контачил. Тот внушил: по христианским понятиям, если ты занимаешься благотворительностью — правая рука не должна знать, что делает левая. Если подаешь — то подаешь. Что отдал — то твое. Что взял — то чужое.
— Что за отец Владимир?
— Священник. Окормлял «Локомотив». Приходил, что-то освящал, крестил детей, венчал. Вел беседы с ребятами. Ваня-то человек такой, сразу с ним сдружился, помогал ему. Церкви этой тоже.
— Где она?
— Недалеко отсюда — село Федоровское. За Волгой. Стоит прямо в поле, рядом лесок. Отец Владимир так в ней и служит. Ездим время от времени — так он ругается: «Редко приезжаете!» — «Дела мирские все тянут...»
Нет теперь и этого прекрасного человека. Ни одна газета не узнала, ни одна не вспомнила. Вот только мы сейчас.
Москвина
Но Олимпиада идет. Фигурное катание захватывает, чарует. Не хватает слов, чтоб описать восторг.
Странно, что прежде как-то не волновало — ну, есть и есть. А сейчас дошло!
Торжественно обязуюсь — отныне в «Разговоре по пятницам» людям из фигурки места будет больше. Разовые наши с Кружковым набеги на людей из фигурного катания неизменно заканчивались восторженным перешептыванием: вот это да! Вот это рассказы!
Сколько ходили к фигуристам — ни единого провала. Ни единого интервью на «троечку».
Да ладно — «рассказы». Еще и акробатические этюды. Когда совсем их не ждешь.
Помню, приехали на питерскую окраину, где в новом дворце работали фигуристы Тамары Москвиной. От метро «Елизаровская» шагать и шагать.
Герои «Разговоров по пятницам» — люди яркие. Удивлять умеют. Но я так сразу и не вспомню, кто удивил бы сильнее.
Дворец мы отыскали. Москвина, та самая Москвина, оказалась милейшей женщиной. Никакого пафоса. Наоборот!
Странно говорить — но через минуту мы стали друзьями. Все это было очень странно. Великая Москвина, далеко за 70...
Впрочем, про возраст нам и в голову не пришло спросить — Москвина на эту тему вывела сама. Указала на меня:
— Вам сколько лет?
— 43, — с печалью пригладил я седые виски.
— Я с вами разговариваю — и мне 43! А вам? — указывает на корреспондента Кружкова.
— 40.
— Вот и мне 40...
Мы пытались угнаться за ней, шагая по пролетам нового дворца. Не успевали! Легкой птичкой взлетала она на этаж — пока мы сопели где-то позади. Только голос Тамары Николаевны дробился на тройное эхо:
— Молодые люди, где вы?
«Моооолодые» — доносилось до нас. Был в этом какой-то сарказм.
— Лифта нет, — дожидалась нас Москвина.
Видимо, не нам одним демонстрировалось проворство на лестнице. Вот лифт и вычеркнулся сам собой из генплана.
А Москвина тем временем говорила даже не нам, а как-то в пустоту. О самой себе — в третьем лице.
— Вот исполнится 80 — будет и лифт, — с присущим чувством юмора заметила она.
Растаяв, мы делились впечатлениями от этого города и его людей. Вспоминали, как сразила нас днем раньше олимпийская чемпионка 56-го года по гимнастике Тамара Манина.
— Ей 83 — водит автомобиль, садится на шпагат...
В глазах Москвиной мелькнула искорка — не ревнивая, нет. Задорная!
— Шпагат? Это что! Я могу сейчас стойку сделать.
— Стойку? — бесцветными голосами переспросили мы. Толком не понимая, о чем речь. Что за стойка? На голове, что ли?
— Да на предплечьях! Неужели не знаете?
Пожимаем плечами. Впервые слышим.
— Да вот как! — горячится Москвина. Скидывает туфельки, ложится на пол.
Наш фотограф Даша Исаева хоть и поражена на меньше нашего, а объектив вскинула. Не оцепенела.
А Москвина... Что она делает?! Возможно ли это? Приподнимается на руках, удерживает тело параллельно земле. Отрывает ноги от пола — и держится вот так. Еще и подмигивает нам.
— Фотографируйте, фотографируйте! — командует. — Потом напишите крупно, сверху — 76 лет!
Господи. Ей в самом деле было 76!
Бодро приняв вертикальное положение, усмехается:
— Ну что, молодежь? Надо же вас чем-то поразить...
В тот день Тамара Николаевна нам и коньяку плеснет в крошечной тренерской комнатке, и кусочек сала завернет в дорожку. В ее тренерской неловко повернешься — непременно что-то заденешь. Себе Москвина определила самое скромное местечко, что отыскалась во всем дворце. Все-таки эти старые ленинградцы — люди особенные. Какой-то Серебряный век.
— Вы ж не на машине? — подытожит. — Я вас довезу до метро. Машинка у меня скромная. Но бойкая.
«Фольксваген» Москвиной срывается с места так, что из-под колес дунуло на всю округу паленой резиной. Кто ее догонит?
— У нас с Игорем Борисовичем сегодня вечером party... — усмехалась Москвина на светофоре. — Едем в Английский клуб.
Игорю Борисовичу Москвину, мужу и великому тренеру, было в ту пору 88. От работы рядом со льдом Тамара Николаевна его берегла — но от посещения Английского клуба удерживать не решилась. Хочет? Пусть!
Высадив нас возле метро, Москвина умчалась за поворот. Оттуда прощался с нами «фольксваген» ревом реактивного самолета.
Игоря Борисовича полтора года как нет. Москвина по-прежнему в работе — и точно так же гоняет, скорее всего, по Питеру. Так же удивляет гостей чем-то акробатическим. Только называет, не меняя позы, другие цифры.
То интервью сделало нас счастливыми. Бог даст — еще вернемся.
Плющенко
За Евгением Плющенко, перед ванкуверской Олимпиадой объявившим о возвращении в большой спорт, мы гонялись по всему Питеру. Прямо с сумками — только выйдя из московского поезда. Это было весело — раз помнится через столько лет!
Потом написали: Евгений и рад был бы с нами встретиться, всей душой, — но обстоятельства, обстоятельства...
Мы на каток «Юбилейный» — его нет. Хоть объявление обещает присутствие героя. Московский мобильный заблокирован, питерского номера у нас не было. Звоним Мишину, выясняем. Мчимся на Крестовский остров, в элитную клинику. Где разговор любезный, но недолгий: «Отсюда недалеко до ресторана «Русская рыбалка». Ждите там, буду через полчаса...»
Так мы узнали, что такое Южная дорога. Такси не отыскать — лишь дорогущие автомобили свистели мимо. Их водители косились на голосующих брезгливо. Что объяснимо.
Где-то, может, и была белая ночь — но только не на Южной дороге. Темень и ливень, все не в масть. Да и черный Mercedes c Плющенко, Яной Рудковской и телохранителем скрипнул тормозами у ресторанного крыльца часа через полтора.
— Вы меня простите, ребята. Задержали в больнице. — Евгений выглядел чуть озадаченным.
— Зато ездите быстро.
— Ага. Такая машина, медленно не получается — AMG Mercedes. Шесть литров.
— Прежде автомобиль был помоднее, Мaserati.
— Нынешняя лучше — 517 лошадей, сделана просто отлично.
— Водителя держите?
— Нет. Я водителей не признаю — за рулем сам. Могу вам сейчас открыть один секрет, никогда еще корреспондентам об этом не рассказывал. Хочу купить уменьшенный автобус, нестандартный. Чтоб в нем обязательно был душ, туалет, кухня и спальня. Возьму всю свою компанию. Отправимся путешествовать по России и Европе.
Сколько мы наслушались к тому моменту про высокомерие Плющенко, переменчивый характер... Да ничего подобного! Душа-человек!
Радовал историей, как ходил по каким-то питерским лесам с металлоискателем. Отводил душу на месте мертвых деревень. Перечислял, какие монетки из 1700-х годов нашел, какие фляжки времен Первой мировой...
Рассказывал так вкусно, что я, вернувшись в Москву, нашел себе компанию кладоискателей. Человеческий автомобиль сменил на сердитый джип. Подобрал металлоискатель. Спасибо вам, Женя, — это лучшее хобби.
Листаю сейчас то интервью из 2009-го — ну сказка же! Почему в хоккее, в футболе так не говорят?
Рассказал Плющенко, как в 2002 году вынужден был нанять охрану.
Мы слушали — и жизнь великого фигуриста повернулась вдруг для нас какой-то удивительной, неожиданной стороной. Прежде казалось — сплошной праздник.
«Ого!» — подумали мы с Кружковым, услышав про охрану. Переглянулись.
Ну-ка, ну-ка, что там дальше?
Евгений не заметил, каким взволнованным стало наше дыхание. Вспоминал усмехаясь:
— Поводов-то хватало. Как-то на стоянке возле «Юбилейного» мне пооткручивали гайки на колесах — одно отвалилось на полном ходу. Счастье, что избежал аварии. Начались угрозы по телефону. Звонили и говорили, что приедут в Петербург. Выяснилось, что угрожали из Новосибирска. Семья каких-то сумасшедших. Реально больные люди, стояли на учете. Их быстренько вычислили и закрыли.
— «Закрыли»?
— Ну, отправили подлечиться...
— Колеса не они же откручивали?
— Нет, конечно. Это случилось перед Олимпиадой. Кто и за что — понять невозможно. Предположений было много. Все равно странно! Денег я никому не должен. Наоборот, должны только мне. Время спустя еще один странный инцидент — уже в Москве. В ноябре возвращаюсь со съемок на Первом канале. В машине кроме нас с водителем — охранник и мой менеджер. Я обратил внимание, что за нами долго едет милицейский патруль. Потом включил сирену, обогнал и преградил дорогу. Всех вытащили из автомобиля. Достали из карманов кошельки, деньги, телефоны, ключи. Машину перерыли вверх дном, простучали даже мои коньки. «Ребята, что вы ищете?» — не выдержал я. «Наркотики, оружие, взрывчатку», — раздалось в ответ. Сорок минут мы торчали на холоде, пока длился обыск.
Проговорили мы тогда часа два. Еще что-то доспрашивали по телефону из Москвы.
С того момента переживаем за Женю Плющенко, чем бы он ни занимался. С надеждой на новые встречи и разговоры.
Анисина
Вот точно так же переживаем за Марину Анисину. Одного интервью хватило, чтоб влюбиться. Попасть под это обаяние.
На сочинской Олимпиаде в «Айсберге» узнавал ее любой. Желтая шуба, рыжие волосы — красота!
Кто-то, охнув, подскакивал с объятиями, как странная девица на каблуках. Оказавшаяся парнем — легендарным американским фигуристом Джонни Вейром.
Но какой же кайф с ней разговаривать! Мы сидели и думали — вот стала она олимпийской чемпионкой в 2002 году в танцах на льду, выступая за Францию. Но какая ж она француженка? Чудесная русская девушка. Зеленоглазая богиня, как в ту пору формулировал ее супруг Никита Джигурда...
— Вот Олимпиада завершится — будем с Никитой играть в одном спектакле, — задумчиво озвучивала планы Марина. — Недавно вернулись из Лос-Анджелеса, снимались в комедии «Что творят мужчины-2». Скоро премьера. Мой дебют в кино, и сразу — в Голливуде! Масса впечатлений. Очень помогает Никита, у него огромный опыт.
— Сколько знакомств, надо думать.
— Только с Брюсом Уиллисом два раза встретилась. Причем в разных частях света. Сначала увидела его на вечеринке в Голливуде, затем в парижском ресторане. Мне говорят: «Обернись». Смотрю — опять он!
Мы расспрашивали про Олимпиаду, помня старые рассказы Марины — каким стрессом для нее все это становилось. Что-то особенно драматичное выписали на бумажку — чтоб не забылось: «Не могу есть, теряю сон, замыкаюсь в себе, ни с кем не общаюсь, за ночь раз двадцать пять прокатываю в уме программу...»
— Всю карьеру я была на диете! — воскликнула Марина, не дослушав. — После завтрака в течение суток могла вообще не открывать холодильник. Ограничиться кофе с молоком да маленькой шоколадкой. Что касается остального, то у каждого свой подход. Кому-то хочется отвлечься, поболтать. А мне перед стартом была необходима максимальная концентрация. Отстраненность. Целиком уходила в свой мирок. В 2002-м это состояние длилось не меньше месяца. Прилетели заранее, чтоб акклиматизироваться. Солт-Лейк-Сити расположен в горах, 1300 метров над уровнем моря. Кататься там тяжело. Один кружок проехали — ног уже не чувствую. Все, думаю, приплыли. Но как-то освоилась, ничего...
Расспрашивали про яркого мужа. Куда уж без Никиты. Ну и про француза Гвендаля Пейзера, звезду фигурного катания. С которым Марина каталась — и молва поженила не раз.
Анисина едва заметно поморщилась от древних домыслов: «В моей жизни его и так было слишком много. Гвендаль мне как брат. Я очень хорошо его знаю. Он мне понятен. И неинтересен как мужчина. Хотелось чего-то нового, необычного...»
Тут-то самое время расспросить про Джигурду. Глаза у Марины увлажнились — и стало нам понятно: вот здесь настоящая любовь. Не шутки. Здесь вам и новое, и необычное.
Достала телефон, отыскала что-то.
— Вот что Никита написал в первые дни знакомства. Каждое утро приносил мне по произведению. Вообще много стихов посвящено мне. Сейчас готовит специальный сборник. Слушайте:
«Мне не главное завлечь
тебя в постель,
Я хочу сознание твое
Завертеть, как божью карусель,
Чтобы ты познала бытие,
Бытие и духа, и души,
Той души, в которой ты и я
Мы едины и хотим вершить
И Любовь, и Жизнь, и План Огня...»
Чайковские
Вот удивительная история — известный киевский журналист перебрался в Москву, возглавил журнал «Физкультура и спорт». Прославившись еще сильнее. Его книжки о фигурном катании, случалось, даже не попадали в продажу — разлетаясь по подписке миллионными тиражами.
Он был очень знаменит, что и говорить. Вдобавок женился на великой Елене Чайковской. Больше пятидесяти лет они, Анатолий и Елена, вместе.
Мы говорили в Строгине, в школе, которая называется «Конек Чайковской». Название, кстати, придумал друг семьи Александр Ширвиндт.
Время от времени заглядывала к нам Елена Анатольевна, улыбалась: «У вас все хорошо?»
Вся история советского фигурного катания медленно, сладко открывалась перед нами. Какие имена, какие люди! Какие истории!
Вот 1975 год. Что тогда было? А вот что.
— 1975 год — крайне для нас с Мадам тяжелый. Тогда произошла катастрофа с Горшковым. В Копенгагене он и Мила стали пятикратными чемпионами Европы. Заканчиваются показательные выступления — являются представители Внешторга. Просят Роднину с Зайцевым и Пахомову с Горшковым сфотографироваться на фоне «Столичной» водки. Реклама нашего продукта для заграницы. Родниной и Зайцеву было проще, они привыкли к поддержкам. Любым!
— Пахомовой и Горшкову труднее.
— Не то слово. А тут Саше пришлось часа полтора таскать Милку на руках, поднимать. В неотапливаемом зале. Ребята окоченели.
— Закончилось простудой?
— Если бы! У Саши лопнуло легкое!
— Ой.
— У него был давний порок в легком после недолеченного гриппа. Образовались мелкие пузырьки. И произошел разрыв — на кровеносном сосуде! Он думал, что это воспаление плечевого нерва. Болит под лопаткой, пусть и сильно...
— Терпел?
— Да. По сценарию я с ними лечу в самолете, а на самом деле просто встречал в аэропорту. В автобусе Саша сесть уже не мог. Ехал стоя. Дома занимались самолечением — массаж, горячие ванны... Вещи абсолютно противопоказанные!
— Можно было и загнуться.
— Мучился дня три. В конце концов Мадам не выдержала, сказала: «Собирайся!» Наш товарищ заведовал всем здравоохранением Москвы, он и посоветовал: «Обратитесь к Володе Сыркину в Пироговку. Лучший в стране специалист по сердцу и легким, консультирует людей с самого верха».
— Так-так.
— Зима, в Москве оттепель, грязь по колено. Все затянуто низкими облаками, настроение ужасное. Этот Сыркин даже слушать Сашу не стал — постучал пальцами, как доктора старой формации. Приподнял голову, внимательно посмотрел на нас: «У него легкое настолько заполнено какой-то жидкостью, что сердце сместилось вправо...» — «Что делать?» — «Выход один — немедленно ехать в больницу путей сообщения на Волоколамке». Суббота! Ночь! Мрак!
— Беда.
— Подключили другого нашего знакомого — министра транспорта СССР Бориса Бещева. Встречались каждую неделю у них на даче, рассказчик он был потрясающий. Вспоминал, как работалось министру путей сообщения при Сталине. Я все уговаривал: «Борис Павлович, напишите воспоминания!» «Нет, — отвечает. — К мемуарам не готов».
— Горшкову-то помог?
— Звоним Бещеву — тот сразу: «Езжайте в больницу, вас примут». Горшков чуть ли не при смерти. Позже выяснилось, у него в легком смесь крови с сукровицей — почти два с половиной литра!
— Слушать-то страшно.
— Надо вызывать нашего великого хирурга, академика Михаила Перельмана. Он на даче ночует. Сашу укладывают в койку, Перельман является ранним утром. Состояние больного уже катастрофическое. Требуется срочное переливание крови. А она у Горшкова редкая, отрицательный резус. Запасов такой крови нет, донора — тоже.
— Вот это детектив.
— Зато у Мадам резус отрицательный. Легла на прямое переливание!
— Сколько отдала?
— Пол-литра. Потом отыскался донор, привезли могучего парня. Сразу дал много крови. А Перельман сделал фантастическую операцию на легких! В учебниках она описана как хирургическая авантюра. Которая завершилась безукоризненным успехом. Провернуть это мог лишь гениальный хирург. Так Саше спасли жизнь.
— Прекрасная история.
— Еще не конец. Врачи говорили — восстанавливаться Горшков будет не меньше года. А только-только стало известно, что танцы включили в программу Игр, есть шанс стать первыми олимпийскими чемпионами. Едва ли не на второй день Саша начал подниматься, заставлял себя делать упражнения. Все ходили смотреть на него безумными глазами!
— Немудрено.
— Через три недели чемпионат мира — решили отправить туда Пахомову с Горшковым, чтобы выступили с оригинальным танцем танго. Я летел в Колорадо-Спрингс с ними одним самолетом, видел его страдания. Каждый шаг Горшкову давался тяжело! Город на высоте 1800 метров. А каток еще выше! Как-то среди ночи позвонил из Москвы Виталий Смирнов: «Это правда?!» — «Что?» — «Горшков умер?» Мадам убеждала его, убеждала — нет, пришлось звать к телефону самого Сашу...
**
Какое же счастье, что мы застали этих людей. Расспросили. Но сегодня думаю: ну почему за столько лет существования «Разговора по пятницам» так редко подходили к звездам фигурного катания? Почему не поговорили с Игорем Москвиным — до последнего дня остававшимся ярким, остроумным, красивым мужчиной? Почему не поговорили до сих пор с Татьяной Тарасовой? С Жулиным, Родниной, Мишиным? Почему даже попытки не сделали пробиться к Тутберидзе? Может, эта дверь окажется незапертой. Сколько уж раз такое бывало.
Но эта Олимпиада, пекинская, много для меня прояснила. Добавив в блокнот несколько имен.
Будем пробовать!
