«Огромный чех колотил всех. А я, 20-летний русский мальчик, вывернулся и поставил ему огромный фингал»
«Копишь? Или прикалываешься?»
Я очень люблю «Трактор» и Челябинск. Давно туда не ездил — но мне этого города не хватает. Сам удивляюсь, но скучаю.
В Челябинске знаменитый нападающий Валера Карпов (главные свои матчи, кстати, отыгравший за «Магнитку») привез в собственный то ли зоопарк, то ли гостиницу для животных. Знакомил с ежом, с макакой. Макака протягивала крошечную черную ладошку — я со всем уважением пожимал в ответ. До сих пор помню тепло почти прозрачных пальчиков.
По Челябинску, куда мотался как к себе домой, возил меня на каком-то спортивном автомобиле (чуть ли не Ferrari) местный лапшичный король. Близкий к клубу. Каждая яма челябинской дороги отзывалась хорошим ударом прямо в позвоночник.
— А у тебя в Москве какая машина? — поинтересовался на очередном ухабе король, едва не подправив темечком крышу.
— «Королла»! — сообщил я с гордостью. Кажется, даже расправил грудь.
Впечатления не произвело — и я чуть сник. Добавил:
— Новая.
Лапшичный король с необъяснимой для меня горечью вздохнул. Покосился соболезнующе:
— Копишь? Или прикалываешься?
Выбрал из двух вариантов я не сразу. Но выбрал-таки ближайшее к истине:
— Пожалуй, коплю...
В этом городе живет родня чудесного поэта ХХ века Бориса Рыжего — с ними я имел счастье познакомиться. Сестра Лена — это просто чудо. Бездна доброты и обаяния.
А кое с кем не успел — но шанс остается. Вот написал эти строчки, полез проверять — нет, шанса нет, умер этот прекрасный дед полгода назад от коронавируса. Не вытянул организм в 85...
В Москве и Питере есть легендарные фотографы. Звезды профессии. Некоторые доснимались до премии World Press Photo. Это фотографический «Оскар», вручается в Амстердаме. Один такой у Дмитрия Донского, Сергея Киврина, Владимира Вяткина.
У кого-то статуэток две — как у великого, непостижимого Сергея Максимишина. Это космос.
А в Челябинске жил тихий старичок Сергей Васильев. Служил в газете «Челябинский рабочий». На старости лет открыл частный музей фотографии — и имел право. Потому что у него таких «Оскаров» то ли четыре, то ли шесть! Как это оценить умом? Как постичь?
Ну и как не любить Челябинск?
«Антич»
Но в этой серии у «Магнитки» в борьбе за симпатии огромный козырь. Илья Воробьев!
Семья Воробьевых для меня — что-то особенное. Как же я любил этот хоккей Петра Ильича — с его «набросим пиджачки». Значило это — повязать по рукам и ногам. Перебегать, перетолкать, задушить на льду.
Я обожал смотреть на это чудо — когда «Лада» Воробьева-старшего укатывала очередного соперника. У которого звезд в пять раз больше, а сделать ничего не могут. В нашем старом добром «СЭ» 90-х такая игра называлась «Антич». Имела своих почитателей — и я был среди них.
Какого же «Антича» давал Ильич — о-ох!
Вратарь с линзами «минус двадцать»
Какой бы вратарь ни оказывался в команде Воробьева-старшего — тут же становился лучшим в лиге. Крушил рекорды непробиваемости. На всем известного Максима Михайловского народ смотрел новыми глазами.
Приехал в Тольятти невесть как высмотренный в чешском чемпионате Иржи Трвай. Один матч на ноль, другой, третий... Что это? Треть матчей того сезона не пропускал вообще!
Меня командировали в Тольятти — прояснять ситуацию.
— Сам с ним договорись. Он скромный, — напутствовал меня кто-то из клуба.
Подкараулил я Трвая на морозе после матча. Прямо возле старого дворца. Очки с толстенными линзами примерзли к моему носу.
— Интервью? — пожал остренькими плечиками Трвай. — Давай. Хоть здесь...
Поправил указательным пальцем очки на переносице — и я с некоторым недоумением зафиксировал: диоптрии у Трвая покруче моих. Стекла в палец толщиной. А у меня, простите, «минус одиннадцать». Еще и заиндевели по краям — смотрел на меня Трвай словно в прицел.
Через несколько лет Леонид Вайсфельд, работавший в той «Ладе», рассказал историю с вратарями в командах Петра Ильича.
— Один вратарь из Тольятти сбежал, на поиски у меня было семь дней. Привез я этого Иржи Трвая. С виду — студент-ботаник, в очочках. А все тольяттинские таксисты в курсе нашей эпопеи с вратарем. В аэропорту один подходит. Стекла такой толщины, будто у него диоптрии «минус двадцать». Кивает в сторону Трвая: «Это что, новый вратарь?» Да, отвечаю. Тот осмотрел Трвая внимательнее: «Он же слепой, как я!»
— А играл чех здорово.
— 19 матчей на ноль. Его забрали в ЦСКА — и там пропустил гол от ворот до ворот. До этого Михайловский в «Ладе» получил «Золотой шлем». Уехал в ЦСКА и сел на лавку. Взяли Трвая — то же самое. Спрашиваю тренера вратарей «Лады» Болсуновского: «Как Михайловский у вас стал лучшим вратарем страны?» Объясняет: «Макс очень хорошо играет по первому броску». — «А второй?» — «Второго у нас не бывает...»
Привет от Цыбанева
Сегодня Петр Ильич живет вроде бы в Майами. Полагаю — счастлив. В хоккее нашем оставил выдающийся след. Что по результатам (привел Ярославль к первому в его истории чемпионству), что по особенной игре.
Я мечтал познакомиться, сдружиться с Петром Ильичом в былые годы — но корреспондентов Воробьев не жаловал. Говорил сухо, отрывисто. Если говорил вообще.
— А ты передай ему привет от Цыбанева, — посоветовали мне старшие товарищи. — Ильич и оттает. Они тысячу лет дружат.
Цыбанев был известным корреспондентом старшего поколения. Одним из самых-самых в Союзе.
Перехватил я Петра Ильича в Ярославле. Приехал он туда то ли с «Ладой», то ли еще с кем. Не помню.
Ходил вдоль коридора Воробьев мрачнее тучи. В руках — стакан с чаем. Кажется, прилагался даже подстаканник с матовым отблеском — все ж таки старая школа.
— Петр Ильич, — пискнул я. — Интервью бы...
Воробьев на меня даже не взглянул. Отвернулся — и я расслышал что-то сердитое:
— Бу-бу-бу...
Я закусил губу — но не сдался. Тут-то и осенило:
— Привет вам от Цыбанева. Юрия Борисовича.
— От Цыбанева? — Петр Ильич обернулся. Лицо его прояснилось.
— Да, — радостно подтвердил я. — От Цыбанева.
— Да пошел он на ***! — вскричал Воробьев.
От знакомства и дружбы с Петром Ильичом в этот момент я находился в максимально далекой точке. Ничего не попишешь.
— Нашел на кого ссылаться, — шепотом разъяснил все знающий и читающий пресс-атташе ярославского «Локомотива». — Цыбанев сегодня написал заметку про Ярославль. Сравнил клуб с ракетой, а тренеров со ступенями. Отлетела первая ступень — Сергей Николаев. А ракета летит дальше. Вторая ступень — Петр Ильич. Вот он и обиделся...
«Быть знаменитым некрасиво»
С Петром Ильичом мы все ж подружимся и сделаем десяток интервью. Поняв душу Ильича, я знал, как угодить. У всякого есть «кнопка» — и я ее, кажется, нащупал.
— Когда вы с «Ладой» выиграли медали, кто-то сказал: «Самая дешевая бронза в истории».
— Это что значит — «дешевая»? — обиженно отодвигался Петр Ильич.
— Так без звезд вообще. Молодежью.
— Ааа! — обрадовался Ильич и придвинулся обратно. — Это правда! Мы молодежи много не платим. Тот же Семенов в прошлом году получал две тысячи. А на стороне, в той же Казани, платят в десять раз больше.
Я молчал, переваривая услышанное.
— А лично мне везде легко работалось. Я человек не капризный, под руководство могу подстроиться. Если надо.
Напоминать Петру Ильичу, как приехал работать в Германию, а там президентом клуба оказалась дама, я не стал. Не представляю Воробьева, всерьез говорящего о хоккее с женщиной. Ну да ладно.
Я торопился на вечерний поезд — и Петр Ильич, расчувствовавшись, сорвал со стены тренерской вместе с кнопкой листочек.
— Вот. В поезде ознакомишься. Это Алла Пугачева на «Фабрике звезд» читала.
Кнопка едва слышно звякнула, ударившись об пол, — и Петр Ильич не выдержал. Развернул и начал читать сам. Нараспев, глухим голосом:
— Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех...
Ну и так далее. Оно длинное.
Последние строчки Воробьев выговорил с особым чувством — дважды, крест-накрест разрубив воздух ладонью:
— Но быть живым, живым, и только,
Живым, и только — до конца.
Курицу в дорогу мне давали, случалось. Строчки Пастернака — впервые.
Культурный парень
В той же «Ладе» играл сын Петра Ильича Илья. Отличался бесстрашием и фантастической самоотдачей. При не самых значительных габаритах спуску не давал никому.
Как-то я услышал — Илюша дает интервью после матча. Опираясь на клюшку.
Я остановился, замер. Это что ж такое происходит? Речь льется, образы, учтивость! Тот ли это Илья Воробьев, который четверть часа назад ложился под шайбу, да еще норовил кому-то начистить физиономию?
Прошло время. Я приехал на чемпионат мира в Кельн. 2010 год.
Сборной Быкова помогал со всякими техническими вопросами культурный парень в очках. То организовать автобус, то перевести речь Быкова на пресс-конференции.
Ч-черт, какое ж знакомое лицо... Может, это Трвай? Вроде нет. Трвая я помню.
— Так это ж Илья Воробьев! — разъяснил мне кто-то. — Между прочим, он легенда немецкого хоккея. Его свитер где-то там висит — то ли в зале славы, то ли еще где...
Никогда я не погружался в историю семьи Воробьевых столь глубоко. Пожалуй, был даже обескуражен.
В первый же вечер сели с Ильей в холле той самой гостиницы, где жила сборная. Проговорили час — с того момента я был уверен в двух вещах.
Во-первых, очень скоро Воробьев-младший станет отличным тренером. Жизнь меня не подвела — подтвердила ожидания.
А второе — болеть за этого парня я буду всегда и везде. Где бы ни работал.
Как в Голливуде
Выяснилось, что никто Илью помогать сборной не звал — предложил себя сам. Причем через немцев.
— Да, идея была моя. Предложил через немецкую федерацию. Я знаю немецкий и английский — надеюсь, все пройдет хорошо. Играл с некоторыми ребятами из этой сборной, с Витей Козловым вообще с детства знакомы. Думаю, с организацией проблем не будет. Для меня это прекрасный опыт. Помогаю со всеми административными вопросами — начиная от перевода и заканчивая хозяйственными делами. Вот Саше Овечкину новый шлем доставляли откуда-то из Мюнхена, за день до игры должен был привезти какой-то словак. Это самое экзотическое, с чем столкнулся. Пришлось срочно организовать доставку. Решал вопрос с кормежкой в отеле. Чтоб повара подстроились под наши вкусы.
Илья рассказывал, что играл во Франкфурте. Здесь же закончил — и остался жить.
Выглядел он столь юным, что я удивился — стоило ли заканчивать?
Воробьев вздохнул горько-горько:
— Я до сих пор помню дату, когда сыграл последний свой матч, — 9 сентября. Играли с «Ганновером». Это тема для меня печальная. Случилось два подряд очень серьезных сотрясения мозга. Вот тогда красиво, как в Голливуде, увозили на неотложке прямо со льда. Очнулся в больнице, смотрю — майка разрезана ножницами. На тот случай, если совсем уходить буду, чтоб сердце запустить. Выкарабкался — и услышал от немецких докторов: «Третье такое сотрясение — и будешь остаток жизни проводить, как один боксер, в кресле...» Я переспросил: «Мохаммед Али, что ли?» — «Точно. Хоть у тебя все не так далеко зашло». Мне жизни Али не хотелось!
Вот она — обратная сторона хоккея. Я даже не сразу догадался переспросить, как случилось то сотрясение.
Но все-таки спросил:
— Как?
— Да банально, — усмехнулся Илья Петрович. — Человек в меньшинстве выбрасывал шайбу из зоны и сбоку засадил мне клюшкой по голове. На лице у меня все было переломано.
Я попытался вслух представить, какая это боль — если «все на лице переломано».
— Да ну! — оборвал меня Воробьев. — Мне вообще больно не было. Сразу выключился. Двадцать минут лежал без сознания. Больно мне было в 23 года. Между бортов есть соединения, в эту дырочку угодило лезвие конька. Нога осталась на месте, а тело ушло в сторону. Тогда, кроме перелома, полетели все связки, капсула. Вот эта боль была поинтереснее. Полгода ходил на костылях. Тогда по дурости верил и в себя, и во врачей. А годы спустя мне те же доктора рассказали: «Мы не верили, что ты восстановишься». Нога очень необычно сломалась.
Меня самого терзали и терзают головные боли. Спросил об этом и Воробьева:
— Болит голова?
— Да, — кивнул тот. — Противопоказана любая физическая нагрузка. Наверное, когда-то пройдет. А если не пройдет — надо учиться жить с этим.
Драка с чехом
Я предполагал, что он мужественный парень. А теперь уж убедился окончательно: мужества у Ильи — на троих. Это если в человеке есть — то уж есть. Наверное, навсегда.
Его возвращения на лед после сотрясений — лучшее подтверждение. Да и готовность драться со всеми подряд.
— В Германии действительно дрался со всеми подряд! — рассмеялся собственным воспоминаниям Воробьев. — Был огромный чех Увира, легендарная личность. Чемпион мира. Колотил в бундеслиге всех. И я, двадцатилетний русский мальчик, попадаю под него. Насел на меня, я вывернулся, сорвал с него две толстенные золотые цепочки, огромный фингал поставил. Отделал его, словом. После матча иду к машине, Увира навстречу. Лед держит у головы. Протягивает руку — и по-русски: «Поз-драв-ля-ем...»
«Злая собака»
Я встречал много бывших хоккеистов, которые отыграют свое — и «пустые» внутри. Никакого хоккея. Увидел по телевизору — скорее переключают.
— О, это не моя история! — обрадовался смене темы Воробьев. — В предыдущем сезоне отыграл всего девять игр, в этом — две неполные. Очень хорошо сейчас понимаю, насколько люблю хоккей и как мне его не хватает. Когда сидишь дома, смотришь в одну точку, потому что больше ничего не можешь делать, у тебя просто голова болит... Вот это ответ — почему я здесь. Поближе к хоккею.
— Быть вторым тренером при отце — путь не для вас?
— Почему нет? Я специально возвращался в Германию — подучиться еще и тренерским моментам. Не знаю, как в КХЛ, но в тогдашней российской суперлиге физическая подготовка отставала от немецкой. В Германии этому уделяют много внимания. Эта тема меня захватывает. А отцу буду помогать с удовольствием.
Про умение Петра Ильича ставить команде «физику» легенды ходят — уж не разберешь, где правда, где нет. Хоккеисты нежного склада сваливали из клубов — достаточно было слуха, что придет вот-вот Петр Ильич.
Зато для игроков попроще школа была уникальная. Как и возможность прикоснуться к медалям.
— Самое тяжелое упражнение отца? — спрашивал я Илью.
— «Злая собака»!
— Что это? — радовался я.
— По зоне один бегает с шайбой, а другой должен отбирать. Отрезки по тридцать секунд. С людей по семь потов сходило...
Быть может, сегодня «злую собаку» познала и Магнитка. Поэтому и откладывается отпуск до последнего.
Я счастлив, что Илья Воробьев стал таким тренером. Команда которого проиграла первые два домашних матча в серии, пропустив 15 шайб. Но как-то вырулила, взяла свое.
Не знаю, каким он стал, — прежний Воробьев не имел секретов от интересующихся. Рассказывал, как далеко немецкому чемпионату до КХЛ в смысле зарплат.
— «Далеко» — не то слово! Средний хоккеист здесь получает 70-80 тысяч евро «чистыми» в год. Еще клуб снимает квартиру и дает автомобиль. В плей-офф случаются какие-то премиальные. Совсем смешные по сравнению с КХЛ.
Не знаю, удалось ли ему вернуть российское гражданство. Получив когда-то немецкое, наше потерял. А мне рассказывал 12 лет назад:
— Хотел вернуть, хотел. Не получилось. Шагов было много на разных уровнях. Что сделано, то сделано. Паспорт у меня немецкий, а сердце все равно в России. Не зря же я рядом со сборной. Это был драматичный момент — когда сдавал российский паспорт. Разглядывал печать, которую на него шлепнули: «Аннулирован», — и сердце щемило... В Москве я как дома — до Новогорска и сейчас доеду с закрытыми глазами. Речку помню, где купались. От ностальгии никуда не деться.
Таблетки в унитаз
Он поиграл в той «Магнитке», которую тренировал Дэйв Кинг. После старик-канадец рассказал кучу занимательного в книжке.
Илья Воробьев рассказал мне про другую сторону хоккея — как надо было играть в том Магнитогорске, чтоб в нем задержаться. Ведь говорил же Алексей Смертин, что надо было делать, чтоб закрепиться в «Челси» времен раннего Абрамовича: «Найти общий язык с Лэмпардом». В каждом клубе — свои тонкости.
— Книгу Кинга вы читали? — начал я, помню, издалека.
— Часть на английском. Сам Кинг мне подарил и подписал, когда работал в «Мангейме». Мама только сейчас привезла русский перевод, буду его изучать.
— Вы играли у него в Магнитогорске. Кинг написал, что хоккеистов закармливали таблетками. Кто поопытнее, тот спускал их в унитаз.
— Нам говорили, что это витамины. Но я взрослый парень, отправлял их туда же. Знаете, не хочу трогать эту тему, остались хорошие воспоминания о «Металлурге». Хоть меня из него и попросили.
— Почему?
— Я сам виноват. Кингу нравился парень, который отрабатывает и туда и сюда. Я выходил на все вбрасывания, блокировал много бросков. Рабочая лошадь. Начался новый сезон, команда посыпалась. Кинга убрали, а меня следом. Потому что статистика — два плюс два. При этом считаюсь иностранцем. Виноват я сам: перестал с себя спрашивать как с иностранца. Перестал думать о личной статистике. Думал только о команде — но такой подход хорош, когда команда выигрывает.
— Обидно было?
— Очень. Я отдавал душу и сердце. Да и обычно я выбирал команду, а тут меня выгнали — впервые в жизни.
— В Германии у Кинга ничего не получилось?
— Не получилось. Здесь сложно тренировать — ты не можешь отправить игрока во вторую команду, фарм-клубов просто нет. Есть двадцать игроков — и каждого ты должен похлопать по плечу, чтоб он дал результат. Кинг — человек старой закалки. Хоть он как никто разбирался в хоккейных мелочах. Знал всех игроков мира, прямо как Виктор Васильевич Тихонов. Часами мог об этом рассказывать.
