Побег из трамвая от ЦСКА, роман с Пегги Флеминг, первый советский гол Суперсерии. Истории легенды «Спартака»
«Звоните»
Дожимали мы долго. Потерявший интерес к сегодняшнему дню Евгений Владимирович Зимин отвечал отрешенно — «не сейчас», «никому это не нужно».
Мы б с Сашей Кружковым и бросили эту затею, не будь Зимин звездой такого калибра. Это ему главы посвящены в мемуарах всех наших легендарных.
Звонили снова и снова. Зимин, потерявший жену, а с ней и смысл жизни, не раздражался от нашей настойчивости. Но и не радовался чужим голосам. Мы снова слышали:
— Да ну, какие интервью...
— Но перезвоним через пару недель? — цеплялись мы за что-то иллюзорное.
— Звоните, — отвечал Евгений Владимирович.
Я очень хорошо представлял, как он пожимает плечами. Не вполне понимая: зачем звонить?
Но жил в нем послевоенный московский мальчишка из удивительной семьи.
Быть может, тот мальчишка и не позволял 70-летнему Зимину послать нас куда подальше.
«Ух!»
А потом вдруг согласился!
Так в истории «Разговора по пятницам» часто бывало. Помню, серый кардинал при Викторе Тихонове, ответственный за всю селекцию хоккейного ЦСКА 80-х Борис Шагас отмахивался от любых интервью. Даже зловеще, по-совиному ухал, когда предлагали. Допускаю — это был смех.
Мы утратили надежду — но не готовность звонить снова и снова. До сих пор помню, как набрал из чувства долга, спускаясь по редакционной лестнице.
— Интервью? Ух-ух! — Шагас был привычно в образе. — Ну вот еще! А когда?
Я оцепенел.
— Да хоть... Послезавтра, — выдавил едва слышно.
— Послезавтра? Ух! Ну ты и придумал! Фантазер! — Шагас играл в какую-то странную игру. — А о чем?
— О вас!
— Ух...
Вот в этом смешке мне почудилась легкая озадаченность. Впрочем, оказалось, не почудилось. Так оно и было.
— Во сколько? — вдруг заговорил по-деловому Шагас.
— Ну-у... — замешкался я.
— Вечером! Перед хоккеем, ЦСКА играет! В буфете, а? Знаешь, где буфет? — выплеснул вдруг на меня все оттенки презрительности Борис Моисеевич.
Грех было вступать в торг. Герой мог и передумать. Следовало соглашаться на все — буфет так буфет. Хоть лично я предпочел бы местечко потише. А тон — помягче.
...Я до сих пор не верю, что все состоялось. Интервью то стало первым и последним для великого селекционера. Легендарной, неразгаданной фигуры в нашем хоккее.
На громкой связи
Вот и Зимин растаял — когда уж и не ждали. Ответил с тем же усталым равнодушием в голосе:
— Ну давайте...
— Когда приехать? Куда? — обрадовались мы с Кружковым.
— Нет! — испугался вдруг Зимин. — Никуда приезжать не надо! По телефону, только по телефону!
— Но это долго. Вопросов миллион.
Это Зимина внезапно обрадовало. Раз много — значит, готовились. Раз готовились — значит, не прощелыги какие-то. Хотя ручаться сложно.
— Много — это хорошо! — выговорил отчетливо, без прежней усталости. — Хорошо! Завтра вечером звоните!
Назавтра мы заперлись изнутри в одном из кабинетов редакции. Включили громкую связь. Чудеснейшим образом проговорили часа два. Если не три.
Евгений Владимирович Зимин, легендарный хоккеист, автор первой шайбы в ворота профессионалов, оживал с каждой минутой, с каждым вопросом. Прорывалось порой что-то похожее на усмешку.
Все это было чудо как приятно и легко. Иногда говоришь с кем-то, а про себя считаешь минуты — быстрее бы оно кончилось, это интервью.
С Зиминым мы наговориться не могли.
«Тарасов меня «предателем» назвал!»
Стоило вспомнить любую фамилию из самых-самых — у Зимина тут же отыскивалась история, прежде нами не слышанная.
— Вот Тарасов... — начинали мы.
— Тарасов меня «предателем» назвал! — усмехался совсем юно 70-летний Евгений Владимирович.
— Это за что? — оторопели мы. Память даже версии не подбросила, как и где Зимин мог «предать».
— Я уже на Гостелерадио работал, нужно было записать с ним интервью. Приехал в институт физкультуры, где Тарасов выступал с лекцией. Дождался, когда из аудитории выйдет, подошел. А он сверкнул глазами: «С предателями не общаюсь! Ты изменил тренерской профессии!»
— Оторопели?
— Спокойно объяснил, как из «Спартака» меня убрали. Впрочем, Тарасов и так все знал, это была хитрая рыбина. «Что ж, — говорит, — мне не позвонил? Я бы посодействовал с трудоустройством. Из тебя должен был получиться отличный тренер... Ладно, расчехляй свою аппаратуру». Дал интервью, подробно ответил на все вопросы.
— Так как вас увольняли из «Спартака»?
— Передо мной поставили задачу бороться с ЦСКА за чемпионство. Разумеется, требовалось усиление. А «Спартак» курировал секретарь московского горкома партии Альберт Роганов. Принес ему на утверждение список потенциальных новичков. Восемь фамилий. Роганов вспыхнул: «Молодой человек, не с того начинаете. Берите пример с Бескова, который в первой лиге находит неизвестных игроков, смело вводит в основу — и «Спартак» ниже третьего места не опускается. Вот как надо работать!» А я молодой, горячий, ляпнул сдуру: «Альберт Михайлович, вижу, в футболе вы разбираетесь. Но в хоккее ничего не смыслите».
— Лихо.
— Роганов глаза вылупил. Произнес по слогам: «Сейчас я разговариваю с вами не как со старшим тренером, а как с коммунистом! Если в этом году команда не попадет в призеры, будете уволены!» Я понял — моя песенка спета. Финишировали на пятом месте, и меня сняли.
— Годы спустя могли возглавить «Спартак»?
— Да, в середине 90-х, при Гелани Товбулатове. Но я уже убедился, насколько это неблагодарная работа. Второй раз на грабли наступать не хотелось. Вот на генерального менеджера согласился.
— Вы и сегодня считаете, что правильно поступили?
— Сто процентов! Хоть здоровье сберег, до семидесяти дожил. По тренерским меркам — немало. Нагрузка-то дикая, все время на нервах. Уж на что Тихонов обладал в Союзе сумасшедшими возможностями и составом — и то его каждый год трясло. Понимал — одну осечку простят. После второй будут оргвыводы.
«Да, Жень... Сделал ты ошибку!»
Мы не понимали, как такого игрока прохлопали в ЦСКА. Позволили становиться чемпионом в «Спартаке».
А с другой стороны — вытянул бы он в том ЦСКА? Не сломался бы — при скромности телосложения?
— Вот! — почти благодарно выговорил Евгений Владимирович. — Я вам могу рассказать!
- Говорите же скорее, — обрадовались мы.
— В сборную-то к Тарасову я ездил. Никакого щадящего режима у меня там не было. Ноль поблажек. Тебе дают в руки 25-килограммовый блин, с которым 45 минут не расстаешься. Все в движении, пляшешь с ним, весь в мыле... Ох... А если Анатолий Владимирович сажал мне на спину игрока, то обязательно кого-то покрупнее!
— Ну, не Рагулина, надо думать, — хмыкнули мы в трубку. Представив Александра Павловича с его ширью в плечах.
— Как раз Рагулина и сажал!
— Это ж... 120 килограммов?!
— 110. Ноги подгибались. Но я зубы сожму — и вперед. Ни разу не завалился.
— После такого вам прямая дорога в ЦСКА. Как же вас Тарасов не дожал?
Зимин затих на том конце провода. Мы даже переспросили:
— Але?
— Да-да, я здесь, — выговорил он задумчиво. Будто раздумывая: стоит ли рассказывать? История-то долгая! Хватит ли здоровья?
Но все-таки решился — на наше счастье:
— Вообще-то история смешная. Я уже ехал в военкомат! Офицера ко мне приставили. Трясемся вместе в трамвае — и что-то ко второй остановке передумал я в ЦСКА уходить. Говорю этому сопровождающему: «Ой, паспорт забыл...» — «Так быстрее домой!» Расчет у меня был на то, что за мной не поплетется. Жил я как раз в двух остановках от военкомата.
— Не увязался?
— Я доверительно ему: «Вы в военкомате подождите, а я скоренько». Раз — и с концами.
— В «Спартак»?
— Да.
— Там уже Бобров ждал?
— И Бобров в «Спартаке», и Чернышев в «Динамо». Все ждали!
— А вот давайте представим — если б не выскользнули вы из трамвая? Если б перешли в ЦСКА?
— Тарасов конкретно меня брал в тройку к Альметову и Вениамину Александрову. Вместо Локтева. Закрепился бы, нет — это вопрос второй.
— Кто там оказался в итоге?
— Борька Михайлов — тоже из «Локомотива». Он тогда в Саратов ненадолго уехал, потому что Кострюков меня предпочел. А в ЦСКА Михайлов интересно попал — Женька Мишаков шепнул Тарасову: «Есть парень, попробовать бы...» Тот поверил, взял на испытательный срок.
— Вас Тарасов знал? Рекомендовать не нужно было?
— Я уже в сборную привлекался!
— Ни разу не пожалели, что выбрали «Спартак»?
— Нет, конечно. Год провел в третьем звене с Якушевым и Ярославцевым. Тут Женька Майоров завершает карьеру, ставят меня на правый край к Старшинову и Боре Майорову.
— Первая тройка.
— Кого там только не пробовали! Ничего не получалось. А у меня покатило!
— Хотя в отношениях со Старшиновым и Майоровым все непросто складывалось.
— Да-а! Поэтому у остальных и не получалось — надо было характер проявлять каждый день. Без характера с ними бесполезно даже пробоваться. Два великих гаркнут — все, руки опускаются!
— А вы?
— А я им отвечал. На русском народном, на каком угодно. Продолжалось так примерно полгода.
— Не возникало мысли попроситься в другое звено?
— Зачем?
— Если вас не принимают?
— Это не в моем характере! Я упрямый. Но самое главное — Старшинов и Майоров меня в пас научили играть. Я-то с шайбой возился до последнего. И вдруг однажды летом, на сборе в Алуште, словно прояснение: «А может, они правы? Может, действительно надо больше пасовать?» Я хоть и молодой, а умел критично к себе отнестись. И пошло дело! Отдавал вовремя, поляну отлично видел. Все, претензии закончились. Образовалась великолепная тройка.
— Говорят, Старшинов дрался за вас.
— Как дрался?!
— Кулаками.
— Хоть и не помню такого, но, знаете, допускаю! Старшинов-то помощнее меня, мог заступиться. Силища у него колоссальная. Картина перед глазами: выкатывается на ворота, в правой руке клюшка, шайбу держит — а защитник на спине висит. Здоровенный, тяжелее Славки, прямо навалился. А тот все равно забивает! Больше никто в советском хоккее такой трюк не исполнял.
— С Тарасовым по поводу побега из трамвая объяснение у вас случилось?
— Да, в Канаде столкнулись в магазине. Он: «Жень!» — «Что, Анатолий Владимирович?» — «Помоги вещички для Татьяны подобрать, она просила. Вот, записала на бумажке. Я-то не разбираю ничего...»
— Грех не помочь хорошему человеку.
— С покупками разобрались, Тарасов спрашивает: «Ты куда сейчас?» — «В гостиницу». — «Ну, пойдем. Я туда же». Бредем вместе, сумки его тащу. Внезапно произносит: «Да, Жень... Сделал ты ошибку!» Думаю про себя: «Это какую ж я ошибку сделал? Может, купили что-то не то?»
— Что Тарасов?
— Продолжает: «Вот послушал бы меня, пришел в ЦСКА — уже был бы стопроцентным игроком сборной Советского Союза. А сейчас твое положение шаткое — только доказывать, только игрой». Все открытым текстом. Но я и без Тарасова это понимал.
«Мягкая обложка, 96 страниц»
Евгений Владимирович Зимин был чудесным рассказчиком. Да и человеком замечательным. Это Евгений Зимин забивал в самом драматичном матче за всю историю советского хоккея — когда «Спартак» обыграл ЦСКА и стал чемпионом. А Тарасов увел команду с площадки. Это Зимин забил первый гол в Суперсерии-72. Это на его глазах прямо во время тренировки умер Виктор Блинов, наконец.
Всего этого хватило бы на книжку. Доживал бы свой век в Москве, а не в Нью-Йорке Евгений Рубин, соавтор в литературных трудах Льва Яшина, Валентина Иванова и Бориса Майорова — думаю, и книжка с Зиминым появилась бы. Сделав нас чуть счастливее.
Но Рубин укатил за океан. Издавал там с Довлатовым газету «Новый американец». Был выведен в довлатовских книжках как человек- курьез. Под именем Эрик Баскин.
Я думаю обо всем этом — и мне даже неловко: неужели Зимин ничего не написал сам, так близко подойдя к журналистике? Неужели никто не написал о нем?
Ищу — и нахожу: продает кто-то книжицу под названием «Мастерство в твоих руках» . 1989 год. Мягкая обложка. 96 страниц...
96 страниц! Это про Зимина-то? Да наше тогдашнее интервью было ненамного короче!
Я вспоминаю, как ездил с Зиминым на чемпионат мира в Кельн. Вечерами хоккей, днем порой тоже. А вот с утра делать нечего — что нам, корреспондентам, что всем великим, приехавшим вслед за сборной. Слонялись, зевая, по гостиничному лобби. По Кельну. Глазея на тот самый уцелевший в войну собор и зеленоватую бронзу всадников.
Так я наговорился от души с Виктором Тихоновым. Владимиром Петровым.
Зимин на том чемпионате комментировал. Почему я не напросился на долгий разговор? Почему не закинул идею про настоящую книжку — где расскажем все-все-все?
«Может, Пегги Флеминг и пошла бы за меня»
Впрочем, и в том нашем интервью Евгений Владимирович открывался с неожиданных сторон. Глядя на собственную жизнь, славу и медали будто немного со стороны.
Может, в 70 так и надо.
— У кого-то от Саппоро уцелела олимпийская экипировка, — припомнили мы с Кружковым. — Александр Пашков нам сообщил, что до сих пор носит цигейковый полушубок.
— Из Саппоро? Ох, молодец Сашка!
— Ваш не сохранился?
— Я продал давным-давно, еще при Советском Союзе, какому-то парню. Так что у меня только медаль осталась да сувениры. Да и медали у сына где-то лежат.
— На Олимпиаде со спортсменами из других видов подружились?
— Даже роман случился! С американкой Пегги Флеминг.
— Ну и ну. Великая фигуристка, олимпийская чемпионка 1968-го.
— Почти любовь была!
— Расскажите же скорее.
— Что рассказывать-то? Главное я вам уже сообщил. Как познакомились в Гренобле в Олимпийской деревне, так и гуляли вместе. Пегги мне симпатизировала. По-английски я немножко говорил.
— Она красотка.
— А вы помните? Да, очень интересная.
— После виделись?
— Ни разу не встретились. Так все на Олимпиаде и закончилось.
— Позвали бы ее прямо там замуж — пошла бы?
— Кто ж знает?
— Вы же чувствуете.
— Может быть! Француженка-то хотела за меня выскочить. Так почему эта — нет?
— Какая француженка?
— Был у меня роман...
— Вы открываетесь с яркой стороны, Евгений Владимирович.
— Отправились мы в Женеву играть, а это франкоязычный кантон. Туда же девушка приехала из Парижа на своем автомобиле. Отдыхать. У них-то все запросто — села да поехала. Ну и влюбилась в меня! На банкете встретились, кто-то ее пригласил. Неделю вместе провели. Женат я еще не был. Потом открытками обменивались. Писала мне на русском: «Давай поженимся».
— А вы?
— А я — что? Я в хоккей играл... Даже не представляю, как судьба ее сложилась. Это я еще женат не был.
— Жена у вас, кажется, стюардесса была?
— Да, познакомились в самолете. 1969 год. Сборная летела в Канаду. Года два за Наташей ухаживал. Выкраивал какие-то минуты между сборами, вся жизнь наша на базе проходила. Но она умная была женщина, все понимала.
— Выйдя замуж, летать перестала?
— Нет, я не запрещал. Пусть летает — все равно меня дома нет. Потом пригласили в японскую фирму, уж там до пенсии трудилась. Еще при советской власти «Ниссан» мне привезла из Японии. Первую в жизни иномарку. Наталье жить бы да жить, 66 лет...
«Шайба где-то здесь»
Я перечитываю все это — и снова открываю фотографию Пегги Флеминг. Думаю: Евгений Владимирович, вы не промах!
Выпалил слова восхищения уже тогда, когда услышал. Сейчас с большим удовольствием повторил бы. Ай да Евгений Владимирович. Ваша молодость полна красок.
Но сказать некому — Евгений Зимин на Преображенском кладбище. Пусть под роскошным, утонченном памятником. Что только прибавляет печали.
Знает ли великая фигуристка, что тот симпатичный русский парень, двукратный олимпийский чемпион, ушел в такие же декабрьские дни пять лет назад? Вспомнит ли? Приложит ли платочек к глазам — узнав?
А памятник удивительный. Бронзовый хоккеист, взгляд которого не перехватить. Зимин, чей голос до сих пор у меня в ушах, смотрит поверх голов. Пришедшие навестить ему не слишком интересны. Все мы зрители. А его хоккей не закончен.
Этот взгляд куда-то вперед — туда, где шайба. В его глазах огонь.
Зимин в точности такой, каким и был на льду. Редкий памятник пропитан жизнью настолько, что вздрагиваешь. Обычно все наоборот.
Ты смотришь на него — и веришь в то, что шайба где-то здесь, неподалеку. А игра продолжается.
Я вправду вздрагиваю, озираюсь. Знаю, что никакой шайбы нет. Но все-таки проверяю: а вдруг?
Ее нет. Конечно же, нет. Да и быть не могло. Но ощущения очень странные — будто я что-то не разглядел.
Поэтому снова оглядываюсь туда.
Где кресты, кресты, кресты...
