«Сказал папе римскому: «Советский коммунист приветствует вас в Ватикане». Памяти знаменитого судьи Алексея Спирина
За пуговицу
Таинственная кончина бывшего судьи Алексея Спирина вызвала оторопь. Я, встряхнувшись, задумываюсь вдруг: откуда это недоумение? Человеку 72 года!
Но всякий, причастный к футболу 90-х, поверил в услышанное не сразу. А может, и не поверил вовсе. Спирин? Ка-а-к?!
Алексей Николаевич остался в памяти живчиком, который везде. Спирин и судит, и преподает в МИФИ, и руководит всеми нашими судьями. Поднимается мини-футбол? Спирин там! Ухожен, опрятен, велеречив. Успевает на три московских матча, начавшиеся в одно время. Спирин наслаждался жизнью и собственным в ней преуспеванием. Человек был с таким самоуважением, что глядеть приятно.
Правда, не всем — судейский корпус в 90-е был соткан не из интеллектуальных героев. Высшим образованием похвастаться мог не каждый. Случались в судейском профсоюзе и носильщики из Шереметьева, и чистильщики обуви. Те на интеллектуала Спирина смотрели немного другими глазами.
Зато Спирин, самый знаменитый судья 80-90-х, даже на юных корреспондентов глядел без иронии — и толковал перед их громоздкими диктофонами вполне ответственно. Корреспонденты косились на часы, пытались отстраниться, разорвать путы сладких речей. Время душило — скорее, скорее к телефону, вызванивать стенографистку.
Но Алексей Николаевич держал за пуговицу. Отстраниться было не так просто.
Те корреспонденты выросли — и Спирина вспоминают с оттенком благодарности. Вот как я сегодня.
Значок Mercedes в кармане Бескова
Самые знаменитые судьи той поры ездили на «шестерках» — как Юрий Савченко. Или на «семерках» со сквозной ржавчиной — как Сергей Хусаинов. Помню, помню, как мы едва не врезались в трамвай где-то на Преображенке. Я на пассажирском сиденье выпучил глаза перед багровым трамвайным боком, в панике нащупывая ногой тормоз — и давил, давил в пустоту изо всех сил. Едва на продырявив зыбкое дно тех «Жигулей». На «девятках» ездили самые видные футболисты вроде Кобелева. А машина BMW становилась главным козырем в переговорах «Динамо» с лучшим торпедовским форвардом Тишковым. Перед ключами от BMW Юра не устоял.
Машина была больше чем машина. Ничто так не подчеркивало статус в 90-е, как иностранный автомобиль — и не забуду, как разглядывал я возле стадиона «Торпедо» диковинный аппарат Валентина Иванова. Чуть ссутулившегося, но оставшегося модником и ценителем прекрасного.
— «Ниссан»! — благоговейно произнес Валентин Козьмич, беззвучно подойдя из-за спины.
Я порадовался еще одному таланту главного Иванова страны. Столь беззвучно я не ходил даже в чешках.
Константин Бесков рулил крепким еще «Мерседесом», выкупленном в посольстве. Уходя, свинчивал с капота мерседесовский значок. Клал в карман.
Только-только закончивший с судейством Алексей Николаевич Спирин никуда не торопился. Словно на кораблике плыл по тогдашней Москве на чем-то респектабельном. Воображение отчего-то подрисовывает Volvo. Хотя с его образом доброго барина монтировался бы и розовый Cadillac. Как у Элвиса.
Чуть потупившись, Алексей Николаевич информировал интересующихся, что живет в пятикомнатной квартире.
Мне казалось, гений коммуникабельности Спирин впишется в любую обстановку. Будет пригрет любой футбольной властью.
Оказалось, немного не так. В какой-то момент ушел, отстранился от происходящего. Добровольно пошел на то, чего лет двадцать назад боялся больше всего на свете, — выпал из обоймы.
«Обойма» тотчас сомкнула ряды — не заметив потери.
Лично я Спирина понимаю. Всему свое время. Если в 40 лет в радость было вслушиваться в шорохи судейского мирка, этой причудливой Византии, то в 60 — скучно и даже неприятно.
Посмотрите — видно сейчас Валентина Иванова-младшего, человека симпатичного и толкового? Слышно? Нет. Он ушел из этого дела до такой степени, что отвечает за судей где-то в Катаре. В России, полагаю, это дело ему наскучило.
Я понимаю Спирина, отошедшего от футбола, — но не понимаю, как могли его с такой легкостью забыть. Вот был человек — и нет. Кстати, самый молодой арбитр ФИФА в истории российского футбола. А может, и советского. Получил нашивку в 35.
Каким был Спирин в последние годы — не знает никто. На футболе не появлялся, интервью не давал. Быть может, разобидевшись за что-то на футбольный мир. Знакомые рассказали — вроде собирался уехать насовсем в Турцию к дочке, которая живет там много лет. Быть может, и умер-то там. Тогда объяснима заминка с объявлением о кончине. Я расспрашиваю знакомых судей — никто не знает, где похоронили.
«Выпьем за смелых!»
Если б Спирин захотел — не сомневаюсь, и в новом веке был бы на виду. Он умел. Это ведь Алексей Николаевич зачастил в Сухуми, когда не могла в начале 90-х определиться местная команда, куда ей. Словно в анекдоте — то ли к умным, то ли к красивым.
В конце концов команда «Цхуми» сыграла в первом чемпионате Грузии. «Динамо» Сухуми бодрилось в чемпионате СССР.
Алексей Николаевич охотно участвовал во всех торжественных мероприятиях.
На динамовском банкете поднимал бокал:
— Вы правильно сделали, что остались. Выпьем же за мудрость.
На банкете «Цхуми» Спирин чуть менял смысл — сохраняя сердечность интонаций:
— Вы пошли своим путем. Вы смелые, вы рискуете. Да будет благословенна ваша дорога. Выпьем за смелых!
Не сомневаюсь, что там и там выступал Алексей Николаевич искренне. Он был дипломат.
В первых выпусках компьютерной игры FIFA наряду с великим французом Вотро, безликим Миккельсеном и чешским пройдохой Крондлом был и наш друг Алексей Николаевич.
— Вы там самый строгий! — зачем-то произнес я при встрече. Хотя это было очевидно не так.
— Нет! — воскликнул Спирин, придерживая одним пальцем золоченую дужку очков. — Я там самый мягкий!
Никогда бы не подумал, что человек 1952-го года рождения забавляется компьютерным футболом.
Подсобка театра Гоголя
Тогда, в середине 90-х, выходил чудесный журнал «Галаспорт». Где значился я заместителем главного редактора.
Журнал закрылся — а я еще долго показывал девчатам, знакомясь, обложку: вот! Смотрите, заместитель!
Каждый выпуск мог стать последним. Издавали «Галаспорт» граждане каких-то тайных талантов. Сидели с нами в арендованной подсобке театра Гоголя, говорили негромко. Вроде и на русском языке — но половину слов я распознать не мог.
Зарплата выдавалась измятыми стодолларовыми купюрами. Я даже подумал: их случайно не вырвали из чьих-то рук?
Если б однажды купюры оказались с кровавыми подтеками, я бы удивился. Но не слишком сильно.
Печатался журнал не где-то в Раменском — в Вероне! Что тоже добавило ощущения близкого конца.
Однажды уже сверстанный номер не вышел. Купюры в виртуальном банкомате иссякли. Билеты в Верону можно было сдавать.
— Эх, — произнес с горечью на прощание главный из благодетелей. — Надо было издавать журнал для женщин. Вот он бы пошел.
Подручные главного благодетеля переглянулись с ужасом. Предчувствуя, что журнал для женщин прибьет их кооператив уже бесповоротно.
Мне было еще обиднее, чем им. В том самом невышедшем номере стояла моя заметка про Алексея Спирина. Большое-большое интервью. Я ужасно горевал.
Уже закончивший судить Алексей Спирин открылся для меня с новых ярких сторон. Для начала выяснилось, что Спирин — бизнесмен. Один то ли из директоров, то ли совладельцев самой могучей сети фитнес-клубов в столице. Сидел в офисе на стадионе Юных пионеров.
Ходить в фитнес-клубы позволяли себе самые лощеные люди Москвы. Эта мода была еще не для всех. Алексей Николаевич наслаждался обстановкой и окружением, как только он и умел наслаждаться.
Говорили мы часа четыре. Заверял время спустя заметку Спирин еще дольше. Изредка поднимая от листов глаза, полные недоумения. Однако ж произносил слова, которые с тем взглядом категорически не рифмовались. Годы спустя мне вспоминается, как герой восклицал:
— Как ты понял мою душу! Это блестяще!
Сегодня бы я подумал: ну-ну.
А тогда розовел от наслаждения.
«Вчера Спирин был у мэра. Возможно, завтра мэр приедет к Спирину» — вывел я в предисловии. Искренне веря во все написанное.
Я спрашивал: к чему ему футбол, если есть такое дело? Я даже написал с большой буквы — «Дело».
Спирин кивнул в легкой задумчивости:
— Да. Здесь чище.
Диссертация
Он толковал про насыщенную жизнь и свой суматошный характер. Это он произнес «суматошный». Мне-то так не казалось.
Он продолжал преподавать в МИФИ. Причем не физкультуру.
— Вот приходит к вам студент. Ничего не знает — но просит поставить зачет, — допытывался я.
— Всегда выгоняю! Даже не распекаю. Рассматриваю это как неуважение к самому себе. Мне плевать, лишат его стипендии или нет. Мне собственное время дорого. Как раньше говорили: «Спирин — дорогой судья». А теперь стал «дорогим» преподавателем.
— Что-что? — не понял я.
— В другом смысле, — чуть смутился Алексей Николаевич. — Просто всегда ценил время. Даже на игры улетал так, чтобы тратить не три дня, а один. В ночь. Прилетаю на выезд — и работаю!
— Над чем?
— Почти всю диссертацию написал в поездках. Помню, последние главы дописывал в ереванской гостинице «Двин». А в самолете работал над планом.
— Что за диссертация?
— Посвящена исследованию воздействия некоторых видов излучения на сфериты с эффектом памяти на перманентные материалы.
Я почтительно замолчал.
Спирин взглянул поверх очков:
— Понял?
Какая-то судорога ухватила меня за горло. Зачем-то кивнул.
— Сложная тема, специфическая, — не заметил моего конфуза Спирин. — В то время даже считалась «закрытой».
— Поездили бы подольше — дописались бы до докторской, — заметил я.
— Наверняка! — обрадовался вдруг Спирин моему ходу мыслей. — Я был председателем ассоциации арбитров — так весь устав написал в харьковской гостинице. Прямо в день игры. У меня 80 научных работ и 4 книги. На докторскую хватило бы.
Старухин в луже
Мне было интересно поговорить о судействе — и Спирин счастливо выдохнул от такого поворота.
— Я судил мягковато. Считал, не надо «сушить» игру карточками. Это и плюс мой, и минус. Кстати, первая моя карточка в чемпионатах России — Юре Ковтуну!
— Вот с кого все началось.
— Он мне потом говорил: «Я после вас долго карточки не получал, приструнили». А вот на чемпионате мира не дал карточку за фол на Клинсманне — и получил за это.
— Что ж не дали?
— А Клинсманн получил по ногам — но так картинно корчился! Просто «кино» показывал! А в Италии телевидение сразу раздуло: «Глядите-ка, какой русский либерал». Хотя я показывал карточки и Ромарио, и Бреме, и Кантона.
— Даже Кантона? — меня переполнил восторг. Люди из 90-х поймут, что значил Кантона для нас всех.
— Подзываю Кантона к себе — он идет так устрашающе. Фактурный, физиономия... Но вдруг осекся, все принял как паинька. А были такие лукавые — вроде Старухина!
— Что Старухин?
— Я молодой судья. Отвернулся — а Старухин нашел на поле единственную лужу, чуть ли не мордой по ней проехался. Орет на весь стадион: «Ты, ***, судья, молодой! Будешь смотреть? Мне тут *** оторвали!» Оборачиваюсь — насчет *** не видно, но лицо вымазанное. Ступор! Не знаю, что делать, — а народ хохочет!
Письмо Брежневу
У меня в голове не умещалось — как можно было преподавать в МИФИ, у которого стоял свой ядерный реактор на территории, и кататься по заграницам.
— Я стран сорок объездил. Но проблемы с выездом были большие, — ответил Спирин. — У меня же много «закрытых» работ. Вуз настолько режимный, что нам не только выезжать, а в Москве-то общаться с иностранцами было не рекомендовано!
— Как-то прорвались.
— Все-таки я комсомольский активист, отличник учебы. Заместитель секретаря парткома. Провели беседу — и выпустили. Сначала позволили съездить в ГДР. Помогал на линии в замечательном матче — «Динамо» Берлин против «Црвены Звезды». Но после первых выездов начали на меня строчить анонимки.
— Куда отправляли? В институт?
— Сразу в ЦК КПСС! Брежневу!
— Кто писал?
— Я догадывался. Все из судейской среды. Формулировали так: «Как же Спирин, физик-ядерщик, обладающий доступом к секретным сведениям, ездит? Мало ли что может случиться!»
— А дальше?
— Из ЦК эти бумаги спускали в...
— В санузел?
— В Красногвардейский райком партии. Там люди меня знали. Вызывали: «Что это?» — «Кто-то борется за место под солнцем». Руководство института каждый год давало характеристику на выезд с припиской: «Допускается к многократным выездам во все социалистические и капиталистические страны». Ой, была такая история!
— Расскажите же.
— Мои студенты работали в ВНИИТФА. Это Всероссийский научно-исследовательский институт технической физики и автоматизации. Разрабатывали так называемые ритеги.
— Это что?
— Радиоизотопные термоэлектрические генераторы. Автономные источники энергии для маяков, аэродромных огней... В 89-м я еду на юношеский чемпионат мира в Саудовскую Аравию. Там рассказывают, что в Мекке святой огонь поддерживается как раз одним из таких ритегов. Правда, не нашим, а американским. Я специалист этих дел, мне интересно! Представьте: голая пустыня, идут паломники — и вдруг горит огонь. Откуда?
— Здорово.
— Уговорил одного тунисского судью туда со мной съездить. Приготовили для меня специальную одежду. Обязательно нужно было раздеться до трусов, идти на босу ногу в белой простыне. Все, готовы ехать. В последний момент тунисец говорит: «Паспорт ты взял?» — «Зачем?» — «Там должно быть написано, что ты мусульманин!» — «Какой еще мусульманин? Я коммунист!» Оказалось, в Мекку допускается человек со специальной отметкой в паспорте. Так и не попал.
«Советский, заразный, радиоактивный!»
— Сколько же у вас приключений, — подбодрил я Спирина. - Сколько разъездов. Пятую книжку можно писать.
— Первый мой чемпионат Европы среди юношей — 86-й год. Прилетаю в Афины 28 апреля. Полтора дня после чернобыльской катастрофы. Мы еще ничего не знали, в советских газетах ни строчки. Меня встречают в аэропорту: «О, советский, заразный, радиоактивный!» Что такое?! Мне протягивают Bild. Такая реакционная газета.
Клянусь, Спирин так и произнес — «реакционная газета». У меня потеплело внутри от таких слов.
— Так о чем информировала реакционная газета?
— На первой полосе: «Советское хранилище атомных бомб в Чернобыле угрожает всей Европе, может случиться что угодно! Там ядерные боеголовки!»
— Перепугались?
— Я, слава богу, Чернобыльскую АЭС знал достаточно хорошо. Мои студенты там проходили комсомольскую практику. Говорю: «Да вы что, ребята?! Это научно-исследовательский реактор, занимается чисто научными проблемами...» Звоню в Москву — а там никто ничего не знает.
— Греков-то успокоили?
— Не особо. Был такой Луиджи Лонго, неплохой итальянский судья. Начал перед местными девочками, хостас, выступать: то за голову схватится, то опустит руки ниже пояса. Кричит мне: «О, Алекс, что со мной сделали русские?! Я такой темпераментный — а теперь стал импотенто! Ничего не могу!» Представляете итальянские причитания, мимику? Я не выдержал: «Луиджи, я тебе помогу». — «Чем ты мне поможешь? Я все, импотенто, мне плохо!» Указываю на стул: «Сейчас ножку отломим, тебе привяжем. Все будет в порядке». У него рот открылся, девочки смеются... После встречались, я сразу: «Как, все работает?» — «Да-да, палка от стула пока не нужна». А меня в Италии с его подачи прозвали «мистер Чернобыль».
«Кто-то из соратников решил: многовато для Спирина, не такой уж он выдающийся»
Он странно закончил с судейством. Был отстранен за нелепую историю с дорожными тратами на еврокубковый матч.
Один из коллег написал в своей книжке: «Алексей Спирин в 40 лет завершил судейскую карьеру по причине нарушения этических норм: отчитался за одни и те же командировочные расходы в двух местах — в России и УЕФА».
После мы встретились с этим арбитром, я искренне недоумевал — как арбитр уровня Спирина мог сгореть на такой ерунде?
Тот усмехнулся:
— Есть поговорка: «Жизнь висит на нитке — а думает о прибытке...» Развивать тему не хочу. Кто знает Алексея Николаевича, тот поймет.
Сам Спирин тоже усмехался. Но горько. Рассказывал, что был в тогдашнем рейтинге вторым судьей Европы. Кому-то это не понравилось — вот и устроили провокацию. Оттерли, так сказать, от больших дел.
— У меня были все шансы судить чемпионат мира в США. Уже второй для меня. Наверное, и там бы я котировался высоко. УЕФА меня точно выдвигал. Но кто-то из соратников решил: многовато для Спирина, не такой уж он выдающийся.
— Пора его «закрывать»?
— Да. Два чемпионата мира — много. Такие разговоры ходили. Мои же товарищи по футболу говорили: «Неужели не понимаешь? На чемпионате мира можешь кому-то помешать». Кого-то раздражало, что я на английском и немецком запросто мог общаться и с функционерами ФИФА, и с тренерами, и с журналистами. А в итоге на том чемпионате мира не судил никто из наших. Только Валентин Иванов на линии. Не думаю, что это достижение для российского футбола. Разве что личный успех для Валентина.
— На кого-то обиделись в той ситуации?
— Немного — на Юру Савченко. Мы очень дружили, были просто не разлей вода. Я тогда посчитал, что он мог меня выручить. Пойти и объяснить. Все происходило на его глазах. Он авторитетный человек, его слово могло помочь! А он занял странную позицию. Вроде и за меня, но как-то пассивно. Но время спустя Юра попросил у меня прощения. Мы остались в нормальных творческих отношениях. Что уж обиду держать?
Я не удержался и напомнил Спирину, как он сам, став судейским председателем, отцеплял арбитров. Еще способных работать.
— Да, это было, — не огорчился моей памятливости Спирин. — Мне пришлось попросить Ромуальдаса Юшку: «Ромас, ты прекрасно прошел свой путь в судействе. Но прошу тебя уйти, надо подтягивать молодых». Я дал дорогу Володе Пьяных, Володе Туховскому, Сепиашвили, Шарояну...
— Шароян — чернорабочий по профессии, — вдруг вспомнилось мне.
— Да! — произнес Спирин с таким достоинством, будто чернорабочий — он сам.
«Советский коммунист приветствует вас в Ватикане...»
Спирин прожил фантастическую жизнь в футболе. Если и жил последние годы воспоминаниями — то воспоминаний этих хватало, чтоб не заскучать.
Рассказывал мне про короля Швеции Карла, который...
— Жал вот эту самую руку! — вытягивал Спирин вперед ладонь, придержав накрахмаленный рукав.
Вспоминал про Эдуарда Шеварднадзе и Егора Лигачева. Здесь уже никакая рука не протягивалась. Возможно, не тот масштаб.
Ну и про своего приятеля Блаттера. Или папу римского. Разговор начинался издалека — и вдруг сводился к самым звучным фамилиям.
— Деньги, которые мы получали за судейство, потом сдавали в Спорткомитет. В Москве даже справку требовали о сумме гонорара. Отсудил я на чемпионате мира в Канаде или на Олимпийских играх — там суточные по 100 долларов в день. Больше месяца там находился. Вышло на руки 3200 долларов. Канадцы уважительно: «Ооо, русский миллионер, такие деньги!» Я в ответ: «Миллионер-то миллионер, но дайте справочку, что я отсудил две игры в поле и одну на линии». — «Зачем?» — «Потому что мне из этой суммы оставят 187, а остальное заберут». Западным людям казалось, что я деньги сдаю в КПСС.
— Приблизительно так оно и было.
— Блаттер все время шутил: «Опять справку будешь требовать? Не хочу я кормить вашу КПСС!»
— Смешно.
— Еще смешно вышло, когда я оказался рядом с папой римским. Эта фотография гуляла по нашим газетам.
— Я помню.
— Рядом стоял Блаттер. Я папе говорю по-русски: «Советский коммунист приветствует вас в Ватикане...» Он поляк, все понял. Улыбнулся: «Вы же не как коммунист здесь?» Тут Блаттер встрял, услышал слово «коммунист»: «Опять ты про свой коммунизм говоришь?!» Мы готовились к чемпионату мира в Италии. Нам дали такие тесты по физподготовке, что сдало с первого раза только человек десять.
— Вы — в том числе?
— У меня нормально прошло. А засыпались звезды: Мишель Вотро, Кинью, Миккельсен, мой друг Мишка Листекевич из Польши... Я должен был судить матч Бразилия — Швеция, уже объявили. Начинаю настраиваться на бразильцев. Вдруг раз — все переменилось! Я об одном молился — чтоб не поручили арабов.
— Почему это?
— Ступар как-то неудачно арабов отсудил, у Валерки Бутенко с Алжиром вышло непонятное. Арабы с нашими судьями всегда становятся такие «плачущие», все время ждут поблажек от Советского Союза. Приходит назначение — мне матч Германия — ОАЭ!
— Вот вам и арабы.
— Отсудил вроде нормально. Но как раз в 90-м году началось внедрение правила фейр-плей. Блаттер дает интервью немецкому телевидению — в этот момент появляется на экране момент из моей игры. Араб сносит Клинсманна. Я не даю желтую! Но я-то знал манеру Клинсманна «нырять» — незадолго до этого судил его «Интер»... На повторе выглядело грубовато, признаю. Блаттер что-то сказал — мол, судья поступил мягкотело. В тот же вечер мы с арбитрами проводили вечер на пароходе. Подошел человек из немецкой газеты. Что-то спросил про погоду, перестройку. Ни про какое интервью речи не шло, нам категорически запрещено говорить для печати. До этого репортеры чуть ли не на заборе висели, кричали мне: «Симпатико советико, два вопроса, только два!»
— Так что потом?
— Поговорили и забыли. Вдруг выходит газета: «Русский Спирин объявляет войну Блаттеру!» Что? Откуда? Слава богу, в ФИФА быстро разобрались с этим делом. Газета оказалась бульварная. Позвонил секретарь Блаттера: «К вам у организации претензий нет».
«В договорном матче отменил четыре гола»
Я расспрашивал про самые памятные матчи — и Спирин вдруг начинал говорить про договорный.
— Играли в Днепропетровске «Днепр» с «Металлистом». Я много эту пару судил — но договорились они лишь раз. «Днепр» должен был выиграть. Володя Лютый раз за разом выходит один на один, защитники расступаются. А я на линии поднимаю флажок — «вне игры»! Уже харьковские ребята ко мне подходят: «Пропустите хоть раз. Вы что, не догадались?» «Ничего не знаю», — отвечаю. Четыре гола отменил!
Спирин умер, и корреспонденты из бывалых — в газете «Правда» таких называли «старший корреспондент», — тут же выковыряли из памяти еще один матч. Еще бы — такой не забыть!
Играли «Торпедо» с «Динамо». Один Савичев в динамовской штрафной заплел ноги брату-близнецу — а наш друг Алексей Николаевич указал на «точку». В истории советского футбола — один из самых легендарных пенальти.
Разумеется, я расспрашивал Спирина. Не думая, что этот матч — его боль. Для меня-то — юмореска!
Спирин чуть побледнел.
— Об этом матче я многое мог бы рассказать. У него своя тайна. Но с себя вины не снимаю. Самоуверенным очень был!
— Это как? — притворился олухом я.
— Помчался с утра в институт, крутился в лаборатории. На минутку заскочил домой, потом бегом на игру. Жуткое стечение обстоятельств. С той позиции, с которой глядел на эпизод, я и не мог ничего увидеть.
— С лайнсменом-то переглянулись?
— Мне помогал Саша Кириллов. Потом признался — тоже не видел! Но в тот момент секретным жестом подтвердил: да, пенальти. Ко мне подбежал капитан «Динамо» Витя Лосев как главный пострадавший. Мы были в хороших отношениях. Говорит: «Алексей, ты не прав. Пойми, нам не хочется тебя терять, ты совершаешь ошибку».
— Так расскажите предысторию той игры.
— Никому и никогда! — произнес Спирин каким-то не своим голосом.
Итальянский стриптиз
Он действительно был выдающимся арбитром. Судил невероятные матчи. Нынешним и не снятся такие. Например, Англия — Германия.
— На ту игру летел с Калягиным и Евстигнеевым. Пригласил их на матч. Все прошло прекрасно, а после пивная фирма Guinness устроила фантастический банкет. Евстигнеев ко мне подходит: «Леша, спасибо тебе! Мы были единственными русскими на этом матче — такое удовольствие получили...»
— Помогали вам иностранцы?
— Нет, Сережка Хусаинов и Вадик Жук. Тоже вспоминают этот матч. Еще помню случай — Альдо Моро, председатель совета министров Италии, был большим поклонником «Интера». Прислал к нам, судьям, своего адъютанта. Решили сделать своеобразный сюрприз. Повели на стриптиз!
— Боже. Вас, заместителя секретаря парткома?
— Я ничего не понимал. Идем, красная лестница, такие же фонари. Вроде все пристойно, бар. Вдруг слышим: «Это представление специально для наших русских гостей!» Появляется целый взвод девчат. В советской военной форме, с автоматами. Маршируют: раз- два, раз — два... Думаю: опять начинается!
— Что «начинается»?
— Это же разгар войны в Афганистане. Здесь тоже подтекст — мол, «русские атакуют». Какие-то приемы с оружием. Вдруг начинают раздеваться! Полностью!
— Вы краснее партбилета сделались?
— Разумеется. Рядом Велоди Миминошвили и Кирилл Доронин. Они тоже багровые. Ответственный за наш досуг итальянец подсаживается, счастлив: «Как вам?» «Никак, — отвечаю. — Вези нас в номер, отдыхать пора». У меня перед глазами сразу всплыл миллион инструкций: «не допускать, не ходить, повода не давать».
«На это место ступала нога католикоса Вазгена!»
Всякий судья прошел через череду искушений. Всякому что-то сулили. Я спрашивал — Спирин отпираться не стал.
— Еревану на меня не везло. Хотя никакого предубеждения к «Арарату» у меня не было. Стоит приехать — даже дома проигрывают! Стали очень серьезные подарки оставлять в номере. Я все возвращаю. Говорят: «Ну, помоги, что тебе стоит?» Наконец отчаялись. Повезли меня в храмовый комплекс Эчмиадзин под Ереваном. Указали место: «Встань здесь!» Хорошо, встаю. Красота несусветная. «Все, — говорят, — можешь выходить». Сами руки потирают.
— Что такое?
— Говорю: «Что радуетесь?» — «Все, теперь ты наш человек!» — «Это еще почему?» — «На это место ступала нога католикоса Вазгена!»
— Ну и?
— На следующий день проиграли «Днепру» 1:3.
— Но кому-то с вами везло?
— «Зениту» в чемпионский год. Отсудил четыре матча — все четыре выиграли.
— Представляю, какие столы накрывал после матча легендарный администратор Юдкович.
— Я вам расскажу про самый потрясающий стол в моей судейской жизни! — внезапно перешел на «вы» Алексей Николаевич.
Я насторожился. Оказалось, зря.
— Судил переходной матч из второй лиги в первую. В Батуми «Динамо» играло против Самарканда. Выиграли, на всю Грузию репортаж вел Котэ Махарадзе. Летим в самолете, Котэ Иванович произносит: «Надо же! Вот самолет — на «с» начинается. Нам светит солнце, сидит Спирин, сидит Савченко, жена моя Софико...» Скоро будет еще одна «с»!
— Это что же?
— Прилетаем в Москву — ведет в гостиницу «Советская», там ресторан. Какой же был стол! Но не это самое интересно.
— Я терзаюсь в нетерпении.
— В самолете Махарадзе все узнали, это ясно. Все же с гостинцами летят в Москву. Подходят, здороваются — и достают кто вино, кто чачу... Эти знаменитые грузинские бурдучки из кожи, вокруг пояса... Что полет сумасшедший, я понял, когда к этому застолью присоединился экипаж. Как раз Тбилисоба была, народный праздник. А в Москве дни российско-грузинской дружбы. Нас на какую-то свадьбу затащили, чуть ли не посаженными отцами сделали.
— Потрясающе.
— Меня вообще в Тбилиси любили. Как я 28-летним пацаном в матч дублеров против «Кубани» поставил пять пенальти, так и оценили. Кстати, все пенальти по делу. «Советский спорт» тогда обо мне хорошо написал. Что бы в Тбилиси на поле ни происходило — судья Спирин был вне критики. Даже «Арарату» дома при мне проиграли.
Сороковой день
Дорогой Алексей Николаевич!
Если вы там, наверху, меня слышите — знайте: я рад, что мы были знакомы. Так хорошо разговаривали когда-то. Ваша жизнь полна была странствий и приключений. Пожалуй, ее можно назвать прекрасной. Я бы очень хотел свою прожить так же. Столько же впечатлений накопить к 72 годам. А уйти так же тихо, беззвучно.
Если б Москва узнала про вашу кончину — думаю, пришли бы проститься многие.
Но раз уж случилось как случилось и узнали мы о вашей смерти на сороковой день — добрейшая вам память. Каждому футбольному судье пожелаю пройти такой путь. Только не каждому хватит сил и ума.
