«Я успел нырнуть в кусты. А пьяного Лобановского милиция повязала». Интервью Вячеслава Колоскова
Ибердус
Видим Колоскова у лифта, окликаем. Выглядит Вячеслав Иванович блистательно — как и 20 лет назад, и 30. Когда руководил всем нашим футболом. Был никаким не «почетным», а самым что ни на есть действующим президентом.
Мы верим и не верим, ради какой даты приехали в Дом футбола. Это Колоскову-то — 80?!
— Смотритесь вы потрясающе.
Восклицание наше Колоскову понравилось. Замечает лукаво:
— Чтобы так выглядеть — выпивать надо умеренно. Но регулярно.
Пить, впрочем, в этот день мы будем только зеленый чай. Вячеслав Иванович заваривает лично — и наставляет:
— Никогда, никогда не заливайте кипятком! Уходит все ценное!
Мы слушаем, скользя взглядом по фотографиям. На одной из них наш герой с Олимпийским орденом во всю грудь. Это вам не «Знак Почета» к юбилею.
— Есть орден, есть... — улыбается Колосков. — Серебряный, не золотой. Получил в 1992-м, еще при Авеланже.
— Красивый какой. Когда надевали в последний раз?
— Разве что на Олимпийское собрание. К этому ордену прилагается маленькая реплика. Как значок. Вот его могу прикрепить.
— Что за девушка на фотографиях?
— Племянница. А вот карточки — две внучки, от младшего сына. Здесь они маленькие, а так-то уже выросли. Одной — 16, другой — 13.
— А что это мизинец у вас посинел? Орудуете на даче зубилом?
— Это не дача. Дом у меня в Рязанской области. Та самая деревня Ибердус, где родился мой отец. Я там эвакуацию пережил.
— В голове не укладывается — вы войну застали.
— Как война началась — мать сразу туда увезла. До десятого класса проводил каждое лето. Потом была долгая пауза — и снова стал ездить только после института. Родовая земля! Отец мой в ней копался, дед и прадед!
— Забрасывать нельзя.
— Вот у этого дома ворота закрываются на здоровенный засов. Что-то заело после зимы — дергал-дергал, палец и прижал.
— Вы же церковь построили. Там?
— Да. Но не построил. Мы ее просто-напросто привели в порядок. Построили до нас — в 1905 году. Стояла без окон, крыши, колокольни и креста. А мы всё сделали. При советской власти был колхозный склад. Картошку хранили. А церковь была богатейшая! Родственник рассказывал — однажды раскрыли ворота и начали растаскивать. Кто сколько мог унести икон — столько нес. Деревня большая, триста дворов. Всем хватило!
— Говорите — «мы». Кто-то помогал?
— Саша Тукманов и мой сын.
— Надо же.
— Жена моя, Татьяна, кандидат философских наук. Двадцать пять лет была директором Музея Ленина. Их музейные ребята организовали раскопки. Оказалось, село появилось еще в каменном веке. В школьном музее теперь наконечники копий, костяной нож. Есть захоронения, капища и прочее. Все нашли на горочке у Оки. Недалеко Мещерский заповедник.
— Паустовский описывал.
— Да, у него много рассказов про Мещеру. Было еще племя — мещера. На их наречии «Ибердус» означает «деревня у реки».
— Выходит, сейчас вы человек сельский.
— Вполне.
— Слуцкий нам рассказывал, как вручную разгрузил на даче самосвал навоза — это был день самого тяжелого физического труда в жизни. У вас такой день есть?
— В армии!
— Что было?
— Служил в Подмосковье, под Одинцовом. Там главный штаб Ракетных войск, наш полк связи его обслуживал. Осенью разгружали вагоны с лесом. Ничего тяжелее я не знаю.
— Можем представить.
— Нас поднимали по тревоге часов в одиннадцать вечера. На машины — и вперед! Ноябрь, снег с дождем, бревна в обхват. Надо вытащить из вагона, перенести и уложить в штабеля. Так — почти всю ночь. На земляных работах хоть можно отдохнуть. Копнул пять раз — присел. Перекурил. А здесь как? Только крик: «Давай, давай!»
— После такой ночи падали?
— В семь утра открывалось кафе. Мы туда заходили, выпивали по сто грамм водки — и обратно в часть.
Костыли
— Кстати, о водке. В лифте советовали — чтобы выглядеть, как вы, нужно выпивать умеренно. Но регулярно.
— Так и есть! Впервые махнул на выпускном в школе. Жили мы в бараке без воды, газа и туалета. Топили печь. Дрова хранились в сарае. Вот в этом сарае с приятелем открыли кубинский ром. По стакану!
— Не подурнело вам после стакана?
— Смутно помню этот вечер. Потом долго-долго не прикасался к спиртному. В армии понемногу начал, график был свободный. Играл за свою часть на первенство Ракетных войск. С приятелем — Сашей Кузнецовым, воспитанником московского «Динамо». Еще нам разрешили играть за звенигородский «Спартак» на первенство Московской области. Как отпустят в Звенигород — после матча наливка из черной смородины. Сладкого хотелось. А регулярно стал выпивать, когда уже в институте преподавал.
— Там сам Бог велел.
— ГЦОЛИФК тогда находился на улице Казакова, до Курского вокзала с коллегами шли пешочком. По дороге четыре точки, где в автоматах продавали красное вино. На жетоны.
— Молодежь не поймет про жетоны.
— Опускаешь жетончик — сто пятьдесят грамм неплохого портвейна. «Три семерки». Или винцо — «Лидия», «Букет Абхазии». Идешь, разговариваешь... Я до сих пор помню и вкус того вина, и те беседы. Про которые древние греки говорили: «Пить, чтобы общаться, а не общаться, чтобы пить». Первая точка была в парке Баумана, вторая на Земляном Валу, следом магазинчик напротив вокзала. А около метро — еще точка.
— Нормально вы заправлялись.
— Ну а ежедневно выпивать начал с приходом в Спорткомитет. Жил у тещи с тестем. Тот возвращался с работы — и мы за ужином непременно грамм сто пятьдесят пропускали.
— Если с тестем — понятно, почему вас жена не выгнала.
— А еще я двадцать семь лет был в исполкоме ФИФА, из которых четырнадцать — вице-президентом! Пятнадцать лет в УЕФА!
— Там тоже практиковали — за ужином?
— Столько поездок — хочешь не хочешь, а выпьешь. Смотрю — мне это не мешает жить. До последнего времени — пока не случилось несколько операций — я на регулярной основе себе позволял. Триста шестьдесят пять дней в году.
— Эх. Хороша была ваша жизнь, Вячеслав Иванович. Скажите главное — что пить?
— Сначала предпочитал виски. Но уже лет пятнадцать — исключительно водку.
— Сейчас — ничего?
— Только в субботу и воскресенье. Дозы уже не те, организм поизношен. Грамм сто водки за обедом — предел. За ужином не прикасаюсь вообще.
— Почему?
— Если выпью — плохо сплю.
— Вы бывали на фантастических приемах. Самое удивительное спиртное, которое попробовали?
— Помню не удивительное, а дорогое. Несусветно дорогое!
— Тоже вариант. Итак?
— Это было, было... Дай бог памяти... Да, Корея! Чемпионат мира. Не помню, что за сорт виски, но порция стоила пятьсот долларов.
— Сколько в порции?
— Сорок грамм.
— Боже. Командировочные убили?
— Тут никаких командировочных не хватит. Угощали! Ну и уточнили — эксклюзив. Видимо, есть кусочек земли в Шотландии, где выращивают этот ячмень. Совпадают какие-то атмосферные вещи. Надо быть тонким знатоком, чтобы почувствовать особенный вкус. Я не такой.
— Не впечатлил?
— Виски — он и есть виски. Кто-то любит malt — неразбавленный. Немножко пожестче. Это был как раз malt. Помню, видел в Японии небольшой арбуз — пятьсот долларов!
— Тоже диковинный сорт?
— В том-то и дело. За которым гоняются. А выпивать мне сейчас и здоровье не особенно позволяет, и не с кем.
— Как же так?
— Кто-то ушел из жизни, кто-то бросил. Да и поводов особых нет. Но вот после вас поеду в одно место — выпью свои сто грамм.
— Что за место?
— Не скажу.
— У вас же нет секретов от друзей.
— Да обед по случаю юбилея. Встречаюсь с людьми, которые организуют мои торжества, музыку...
— Вот и объясните нам — как правильно отпраздновать 80 лет?
— Как у вас с возможностями?
— Не слишком.
— А знаете, я тоже широко отмечать не буду. Обычно на юбилеи приезжали люди с мест, привозили какие-то кубки. Вроде того, что стоит у вас за спиной. Я давно от этого отказался. Планирую два этапа. Первый — 15 июня, загородный ресторан «Калужская застава». Соберутся только родные и близкие друзья. А 19 июня, в субботу, Александр Мирзоян устраивает мне в Подольске на базе футбольного клуба «Витязь» праздник. Сначала матч ветеранов, затем фуршет.
— Кстати — когда последний раз в футбол играли?
— Если по-настоящему, не у себя во дворе, то... Юношеский чемпионат мира в Австралии когда был?
— 1993 год.
— За два дня до вылета в Сидней я порвал переднюю крестообразную связку. Играя в Лужниках за команду правительства Москвы. Слякоть, в единоборстве с Тукмановым тянусь левой ногой — и вдруг слышу: тр-р-р... Треск!
— Никакой Австралии?
— Соскочить нельзя — я председатель оргкомитета чемпионата мира. Сразу откачали кровь, замотали. Сутки мучился в самолетах. Но до Сиднея добрался. Провел оргкомитет, а на следующий день уложили в клинику. На счастье, попался доктор, который сделал тысячи таких операций! Руководитель всемирной организации хирургов — специалистов по коленному суставу.
— Надо же. В какой-то Австралии.
— Вот именно потому, что в Австралии — этот человек долгие годы работал главным врачом местной сборной по регби. Для него связки — семечки! Лично прооперировал. Еще и фильм сделали, сняли весь процесс. Кассету я отдал в ЦИТО Сергею Миронову. Пусть учатся. Смотрите, нога у меня лежит на каком-то приборе, доктор нажимает кнопочку — коленный сустав начинает разгибаться. Уже в день операции!
— Вот это профессионализм.
— Наутро приносят костыли: «Вставай!» — «Вы что, с ума сошли? Как я могу?!» — «Вставай!» Никакого гипса нет. Просто повязка. Иди, говорят, потихонечку. Врачи рядом: «Наступай. Но аккуратно». День ходил. Потом тащат лесенку: «Поднимайся и опускайся!» — «Я же упаду!» — «Мы подстрахуем...»
— Ну и методы.
— А на пятый день выписали. Но с футболом я завязал.
— Про еще одни костыли в вашей жизни мы наслышаны. Как ковыляли на собственную свадьбу.
— Это у меня был перелом обеих лодыжек. Еще большой берцовой. Тоже футбол!
— Да пропади он пропадом, такой футбол.
— Мы уже подали заявление с Татьяной. Она работала вожатой в пионерском лагере, я — физруком. 25 августа конец смены, а 23-го матч с мужиками из соседнего пансионата. Валерка Бутенко играл за нас. Подает справа, я на линии штрафной. Кладу корпус — сейчас, думаю, замкну. Ка-а-к под меня подкатились!
— Сразу было понятно — дело плохо?
— Если нога вывернулась в другую сторону?! Носилки, «скорая», Склиф. А на 31 августа свадьба. Не отложишь же?
— Если любишь — безусловно.
— Гипс — от паха до голени. Скобу сделали. Ну и отправился в загс на костылях. Женщина, которая речь говорит, обомлела. Просто язык проглотила.
Подарки
— Вы вспомнили недавние операции. Что стряслось?
— Щитовидку немного почистили. Паховую грыжу. Оперировали простату. Всё поймали на грани рака, уже имелись предпосылки. ПСА у меня был 11 — при норме 2-3. Еще чуть-чуть — и... А в 2019-м удалили желчный пузырь. Органов становится все меньше. Что не мешает выпивать и нормально себя чувствовать.
— Онкологии у вас не было?
— Нет. Тьфу-тьфу. Иначе я так не выглядел бы.
— А то слухи по Москве ходили всякие. Мы переживали.
— Не переживайте. Всё предотвратили.
— Коронавирус проскочили?
— Месяца четыре назад вакцинировался. Не только сам — еще всю семью заставил. Усадил в машину, отвез и привил «Спутником». Заняло 15 минут.
— Говорят, доктор Ярдошвили привился. Прожил два дня.
— Думаю, это совпадение. Саша — опытнейший врач. Мы вместе работали еще при Советском Союзе... У меня — никаких побочек. После первого укола в тот же день смотрю телевизор, чувствую — что-то жар изнутри идет. Хотя температуры нет. После второго вообще ничего не было.
— В Дом футбола приезжаете часто?
— Раза три в неделю. В зависимости от встреч.
— Кабинет вам полагается. А зарплата?
— Это называется не «зарплата», а «пенсия Российского футбольного союза». Те же 80 тысяч, с которых уходил в 2005-м. На конференции приняли «регламент почетного президента». Прописано — мне положен кабинет, материальное содержание и право принимать участие в исполкомах с совещательным голосом.
— Содержание-то вам урезали до 5 тысяч.
— Было. При Мутко. Даже вспоминать не хочу. Потом вернули.
— С Дюковым встречались?
— Да, по его инициативе. Месяца через два после назначения. Обстоятельно поговорили. Донес до Александра Валерьевича три вопроса.
— Это какие?
— Главная проблема сегодняшнего российского футбола — тренеры. Недостаточные знания на всех уровнях! Переведена немецкая методика, голландская. Но это никому не нужно. Ощущение, что им даже конспекты не требуются. Разминка, удары по воротам, двусторонка... Всё, до свидания. Появится кто-то вроде Головина — пляшем вокруг него. Больше ничего!
— Вторая тема?
— Регионы. В 1992 году у президентов региональных федераций были ручка, блокнот и в лучшем случае спорткомитетовский телефон. Нищета полная! Искали возможность помочь. Сейчас тоже надо помогать. Ну а третья тема — наши представители в ФИФА и УЕФА.
— Нужны они нам?
— Обязательно! Привел свой пример: благодаря контактам с Юханссоном Москва получила финал Лиги чемпионов, финал Кубка УЕФА, решили вопрос по дисквалификации Аршавина. На Евро-2008 вместо трех игр дали две.
— Если бы не вы, было бы три матча?
— Разумеется.
— Юрий Белоус рассказывал про самый необычный в жизни подарок — вручил вам когда-то бронзовую корову весом пятьдесят кило.
— Коровы у меня нет.
— Ну как же так.
— Дома какой-то бык есть. Темного цвета, рогатый, тяжелый. Наверное, его Белоус имел в виду.
— Еще необычные подарки случались?
— Гриша Суркис на 75-летие прислал здоровенную фигуру. Клюшки, футбольный мяч, шлем, мое лицо вылеплено...
— Как интересно.
— Да, ярко сделано. Сама бронзовая, а постамент из дерева. Эмблемы ФИФА, УЕФА, РФС и украинской федерации. Стоит у меня на видном месте. Вообще-то я значения подаркам не придаю.
— Не с пустыми же руками отправлялись к Юханссону на дни рождения?
— К Юханссону мы как-то летали вдвоем со Степашиным. Орден Дружбы вручили. А так... Виски!
— В самом деле. Лучший подарок.
— Привезешь бутылку. Хорошую, дорогую. Тем же вечером ее и разопьешь. Обычно проводился специальный исполком, посвященный Christmas.
— Рождеству?
— Ну да. Шикарная концертная программа, экзотические места. Вот это чиновники мирового уровня любят. А дни рождения для них побоку. Проходящий момент.
— Страшит вас возраст? Цифра 80?
— Абсолютно не страшит. Вот если бы у меня были серьезные заболевания — может, и задумывался бы: сколько осталось? Не пора ли завещание писать? Прощаться с кем-то? Но местечко на кладбище уже есть!
— Вкус к костюмам у вас бесспорен. Интересно, что с кладбищами — какое присмотрели?
— Востряковское, где в свое время хоронил отца. Договорился с руководством — мне выделили большой участок. Сразу сказал, что торопиться не буду. Там уже лежат папа, мама, тесть, теща, сестра моей супруги. Все вместе. Хорошее, красивое место.
— Соседи неплохие — Кобзон, академик Сахаров.
— Совершенно верно, соседи отличные. Кобзон — с другой стороны, а Сахаров — с нашей. Так что мне придавать значение возрасту? Планы уже на сентябрь, на январь 2022 года...
— Ой, как любопытно. Какие на январь?
— Мы лет семь подряд ездили в Испанию. Городок неподалеку от Малаги — Фуэнхирола. Отель, первая линия возле моря. Набережная — километров двенадцать. Вот из года в год с семьей — туда!
— Прошлый пропустили?
— Да, из-за пандемии. Надеемся слетать в следующем.
— Вот вы говорите — завещание. Мы уже задумываемся — не пора ли? А вы в 80 не написали.
— Не написал.
— Полагаете, плохая примета?
— Это тоже. Да и завещать нечего. Дом в деревне и автомобиль. Всё!
— Что за автомобиль?
— «Тойота», джип. Не «Прадо», а попроще. «Хайлендер», что ли?
— Сами за рулем?
— Только в деревне. До рынка, на озеро. В городе или сын возит, или водитель.
— Значит, не прав был Толстых, говоривший когда-то: «Если Колосков побежит за границу, за ним полетит «Антей» с имуществом»?
— Нет у меня огромного имущества. А не было бы особых условий в ФИФА и УЕФА, жил бы совсем скромно. В институте сначала сто пять рублей получал, потом сто двадцать. В Спорткомитете дошел до двухсот тридцати.
— Интереснее, сколько зарабатывал президент РФС.
— Самый большой оклад — 80 тысяч рублей.
— В ту пору — две с половиной тысячи долларов.
— Возможно. В 2005-м с такой ставки и ушел.
Байкал
— Самые большие приключения, которые подарила вам дорога?
— Была ситуация. Но не я за рулем. В Москве проходила сессия Олимпийского комитета. В составе МОК семь представителей ФИФА. Я договорился с Виталием Смирновым, в то время руководителем ОКР и вице-президентом МОК, чтобы в один вечер собрать всех и вывезти за город. На пикник. Поскольку знал этих мужиков, я и отвечал за программу.
Беру автобус национальной сборной, наш красивый «Мерседес». Забираю всех из «Интерконтиненталя» на Пресне, — и на Клязьминское водохранилище. Там у наших друзей чудесное шале. Цыгане, барбекю, вино... Отличный вечер.
— Кто был?
— Авеланж с супругой, Блаттер, его помощник Вальтер Гагг. Члены МОК из Японии, Бразилии, Гонконга, Италии. Погуляли, все замечательно. Расселись в автобусе, пора домой. Надо проехать через строящийся дачный поселок. Песчаная дорога. Умещается один автомобиль — или туда, или оттуда. Вдруг навстречу легковушка. Наш водитель думает: дай-ка съеду. Ну и съехал.
— Перевернулись?!
— Нет. По песочку скатились вниз. Автобус-то тяжелый. Встали намертво. Блаттер, Авеланж и я вышли из автобуса. А напротив — скоромная дачка. Внезапно открывается дверь, появляются две женщины, лет по сорок. С подносом. На нем початая бутылка водки, стаканы. Ну и закуска. Колбаска, сырок.
— Невероятно.
— Говорят: «Видим, вы попали в беду. Выпейте с нами». У иностранцев глаза расширились. Это что ж за женщины в России? Ночь почти! Ни в одной стране мира не могло такого произойти. Только у нас.
— Выпили?
— Хлопнули по рюмашке, поговорили. Тут и микроавтобус за нами приехал. Потом Блаттер долго вспоминал эту историю.
— Хорошо Блаттер там не остался. Дамы вас не узнали?
— Да откуда? Спрашиваем: «А что вы вдвоем-то? Где мужья?» — «Застряли где-то. Может, завтра приедут...» Авеланж тоже до смерти помнил. Как и нашу поездку на Байкал. Еще при советской власти.
— И там приключения настигли?
— Авеланж бредил Байкалом! Постоянно твердил: «Хочу, хочу...» Ладно, я договорился. Позвонил в обком, сразу дали команду — и добро пожаловать. Приехали всей семьей: Авеланж, его жена Анна-Мария, дочка Люсия и муж, Рикарду Тейшейра...
— Что-то знакомое.
— Президент Федерации футбола Бразилии. Люси была в гипсе, ногу сломала!
— Вас-то этим не удивить. Как мы выяснили выше.
— Прилетели в Иркутск. На обкомовских черных «Волгах» повезли в Слюдянку — место, где соединяются Ангара и Байкал. Перекусили, посмотрели музей. Подошел бывший рыболовецкий катер, переделанный во что-то прогулочное. Обили дощечками, сделали каюты. Но сейнер — он и есть сейнер. Переночевали, наутро — вперед, на Ольхон!
— Мы вам завидуем.
— С нами председатель областного спорткомитета. Тогда было просто — звоню в Грузию: «Пришли вина!» Тут же два ящика — белое и красное. Следом в Азербайджан: «Нужна икра». Моментально — черная. Из Армении еще что-то. Просто скатерть-самобранка! Сидим, кайфуем. Потом в бухту Песчаная. Деревянный сруб — и баня!
— Как у Авеланжа с баней?
— Обожает. Мы с этим председателем спорткомитета его в четыре веника пропарили. Прямо из бани — в Байкал! А вода — градусов восемь!
— Старику за семьдесят.
— Да. Но крепкий. Вот таких — четыре захода!
— Где же приключения?
— На следующий день начались. Чем ближе к Ольхону, тем хуже погода. Пасмурно, гуляет баргузин.
— Ветер?
— Да. Баргузинское ущелье — и этот знаменитый ветер. Помните же песню — «эй, баргузин, пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко...»
— Не помним.
— Ну и ладно. Ветер нагнал тяжелых туч, дождик накрапывает. А ночевать мы должны на Ольхоне. Я-то думал, там какой-то лагерь. А вместо этого — нечто.
— Что?
— Выходим на берег, уже смеркается. Люси кое-как плетется со своим гипсом. Вдруг картина: длинный настил из нетесаных досок, лавочки, баран привязан. Орет как резаный. Сидит бурят, чистит рыбу у костра. На палочках жарит. Неподалеку ящик водки — двадцать бутылок, зеленые этикетки.
— Для Авеланжа незабываемо. А ночевать где?
— О чем и речь! В палатке! Я заглянул — она вся течет изнутри. Разложен лапник, на нем солдатские одеяла. Ни душа, ни туалета. Покосился на Авеланжа — у того желваки ходят...
— Дурной знак.
— Очень простой знак — говорит о том, что Авеланж в бешенстве. Поворачиваюсь к председателю спорткомитета: «Надо что-то делать, здесь ночевать невозможно...» Неподалеку небольшой аэродромчик — думали вызвать борт через обком. Нелетная погода, туман!
— Как быть?
— Дали нам на аэродроме уазик. Влезли всемером. А что такое Ольхон? Сплошные сопки. Дождь прошел. Нас то в одну сторону бросит, то в другую. То в гору забуксуем. Выходим толкать.
— С Авеланжем?
— Нет, он сидит мрачнее тучи. Ждет, чем закончится история. Я выталкиваю и председатель. Под утро прикатили в крохотный городишко, где стоит наш катер. Промерзший насквозь, никто нас не ждал. Котлы заглушены, ни тепла, ни еды. Колотун страшный! Еще и мокрые все!
— После такого можно и выпасть из обоймы ФИФА.
— Расселись по каютам, укутались в одеяла. Связи никакой. Иду в поселковое отделение милиции: «Дайте машину, надо людей согреть». — «А у нас бензина нет...» Набираю дежурному в обком, там сразу встрепенулись: «Высылаем автомобили!» Милиция тоже поднатужилась — выделили машину, едем навстречу.
— Своему счастью.
— В сторону Иркутска. На полпути встречаем две «Волги». Авеланж еще хмурится. Привозят на обкомовскую дачу — а там шикарно все! Малахит! Банька уже готова. Пока парились — накрыли поляну сумасшедшую. Еще и первый секретарь обкома приехал. С подарками из оникса. Авеланж расцвел! Начал рассказывать, как любит путешествовать, как все ему нравится. Вот до смерти эту поездку вспоминал. Называл не «Байкал», а «Болкан»: «Помнишь, как мы на Болкане были?» «Помню», — отвечаю...
— До последних дней оставались на связи?
— В 2014-м чемпионат мира проходил в Бразилии. К Авеланжу допустили меня и Анхеля Марию Вильяр, президента испанской федерации. Больше никого.
— Совсем был плох?
— Почти парализован. Мог пройти два шага, но обычно возили в коляске. Авеланж любил виски Cutty Sark. Посидели очень душевно минут сорок, выпили по паре рюмок. Смотрю — ему уже тяжеловато.
— Никакого маразма?
— Голова ясная! Вспомнил снова и Болкан, и всё-всё-всё. Как Грамову вручали орден «За заслуги ФИФА» — чтобы разрешили сборной СССР поехать на Олимпиаду в Лос-Анджелес... Умер Авеланж в 2016-м, в 100 лет.
— В его доме что бросалось в глаза?
— Целая комната сувениров и наград. От глав государств — орденов тридцать минимум. Еще иконы со всего мира.
— Русские?
— Всякие. Но только православные.
Блаттер
— У Блаттера в гостях бывали?
— Бывал. У того поскромнее. Зато в офисе ФИФА устроил настоящий музей!
— Музей подарков?
— Часов. Все время ими хвастался. Но у наших олигархов круче раз в пять. У Блаттера самые дорогие стоили 15 тысяч франков, не больше. Зато много разных.
— У вас есть роскошные часы — специально для приемов?
— Мне на 70-летие подарили... Как же это называется... «Миллер»?
— Frank Muller?
- Точно, Franck Muller! Плоские часы. Золотые. Настолько редко надеваю, что и забыл про них. Так-то у меня на руке Seiko.
— Что-то совсем эконом-класс.
— А-а, нет, не Seiko... Longines! На каком-то конгрессе ФИФА вручили.
— Вот это неплохо. Десяточку-то стоят.
— Нет, обыкновенный стальной Longines. Максимум — три тысячи франков.
— Значит, не можете, как Гинер, приподнять рукав — и произнести: «Вот, 300 тысяч долларов»?
— Что вы, откуда... Да и не стал бы носить на руке 300 тысяч долларов! Как-то в Цюрихе на Банхофштрассе мне показали о-о-очень дорогие часы. Из сейфа вытащили. Никакого искушения такое носить.
— Дом Блаттера — это Цюрих?
— Да. Неподалеку на горе штаб-квартира ФИФА. Но у Блаттера не дом. Стоит двухэтажный особнячок в три подъезда. У каждого владельца — свой. Все скромненько — наверху спальня, внизу гостиная, музыкальный центр...
— Когда человека отсекают от большой власти — телефон замолкает. Друзья пропадают. Но вы-то Блаттеру позваниваете?
— Звоню. Вот в марте с юбилеем поздравлял. 85 лет.
— Как он?
— Был при смерти, пережил клиническую смерть. Сделали операцию на сердце. Выписали, пробыл дома дня три — и тут я дозвонился. Услышал совсем слабый голос: «Слава, благодарю за поздравления, здесь вся моя семья — спасибо и от нее. Извини, тяжело говорить».
— Вы узнали, что такое молчащий телефон?
— После отставки? Наоборот!
— Вот это удивительно.
— Я оставался вице-президентом Олимпийского комитета, членом исполкома ФИФА, УЕФА. Да у меня телефон разрывался!
— Рухнувшая дружба в вашей жизни была?
— Нет. У меня мало друзей.
— Десяток?
— А давайте считать. По армии - Саша Кузнецов, бывший динамовский вратарь. Григорий Минскер — самый близкий друг, ракетчик. Давно живет с семьей в Италии. Друг по институту, Валера Бутенко, скончался. По работе — Саша Тукманов. Как мы были друзьями, так и остались.
— Хоккей друзей подарил?
— Володя Ясенев, комсорг нашей сборной. Его уже нет. Хоккей сдружил с Валерой Меницким, заслуженным летчиком-испытателем, героем Советского Союза. И он умер.
— Как-то на Троекуровском наткнулись на его могилу.
— Верно, лежит на Троекуровском. Еще дружу с Володей Соколовым, штурманом гражданской авиации, и Аликом Поморцевым, который долгие годы возглавлял федерацию бенди. Международную и российскую. А до этого руководил Федерацией футбола РСФСР, моим начальником был.
— Ширвиндт говорил нам: «Возраст — понятие сиюминутное. Сегодня чувствую себя на семьдесят семь. Завтра — на сто двадцать». Вам сегодня сколько — по ощущениям?
— А у меня начиная с семидесяти одинаковое состояние. За исключением периода операций. До них я и на горных лыжах катался, и в теннис играл, и в гольф. Но пять лет назад закончил.
— Что вам очень хочется, но не можете себе позволить?
— Ничего не нужно. Дети, внуки есть. Дом — тоже, сад посадил. Память о родителях сохранил. А потребностей уже никаких!
— Ну и ну.
— Смотрю — у меня шесть костюмов висят в кофрах. Не надевал ни разу. Это же показатель? К каким привык, те и ношу. По одному набору на сезон, пиджак — брюки. Из года в год — одни и те же! А мне нравятся!
— Самая крупная покупка из последних?
— «Тойота». У меня была «Паджеро», отдал в зачет. Доплатил миллион двести, взял новую. А костюмы уже забыл, когда покупал. Но с фирмой определился давно.
— Это какая же?
— Я люблю Canali. Надел — и все. Сразу красиво сидит.
— Нам-то казалось, вице-президент ФИФА шьет на заказ.
— В моей жизни был лишь один костюм на заказ — в котором я женился!
Тарасов
— Есть у нас идея. Называем фамилию, а вы — историю про этого человека.
— А давайте.
— Анатолий Тарасов.
— Есть история! Он же был научным консультантом моей диссертации.
— Кто ж был оппонентом?
— Аркадий Чернышев. Тема — «Исследование условий сохранения высокой игровой работоспособности в длительном соревновательном периоде на примере хоккея». В качестве экспериментальной базы у меня была команда ЦСКА. Харламов, Полупанов, Фирсов... Квартировали они еще в старом здании, бывшей конюшне. Сидим в номере у Тарасова, ребята после обеда отдыхают. Планируем нагрузки, упражнения. Дверь приоткрыта. Я высказываю свои соображения — и вдруг Тарасов приподнимает руку: тихо!
— Что случилось?
— Кто-то идет по коридору. Анатолий Владимирович в сторону двери: «Эй! Кто там?!» — «Это я, — раздается голос. — Кузькин...» — «Ну-ка давай, заходи. Что не спишь?» — «В туалет вышел». Тарасов только рад: «Садись. Помнишь вчерашнюю игру? Как шайбу пропустили? Ты почему под нее не лег?» — «Анатолий Владимирович, там уже Полупанов подкатывался. Он и должен был...» Тарасов багровеет: «Ну-ка, буди его».
— Какая прелесть.
— Ведет Полупанова. Тарасов сразу: «Виктор, ты что ж это?! Капитан команды говорит, что ты струсил! Не лег под шайбу!» — «Как я могу лечь, если шайба у Брежнева киксанула...» — «Буди его!» Через полчаса в комнате Тарасова полкоманды собралось. Выясняли, кто виноват. А не пошел бы Кузькин в туалет — ничего и не было бы. Еще Тарасов научил меня, как правильно делать настойку. Пользуюсь до сих пор!
— Ну и как?
— Однажды пригласил к себе в квартиру на «Соколе». Знаменитый генеральский дом. Жил очень скромно, в двушке. Открывает дверцу шкафа, достает штофы. Смотрит на свет. Здесь, говорит, черная смородина, здесь красная...
— Попробовали?
— А как же! Спрашиваю: «Откуда это?» «Да сам делаю! — отвечает. — Беру почки смородины, размалываю. Немного сахара. Заливаю спиртом. Хорошей водой. Потом на 21 день в темное место. Но каждый день надо поворачивать...» Я все повторяю. Есть у меня на кедровом орехе, черной смородине, бруснике. Вот брусника — самая лучшая. Цвет симпатичный, рубиновый.
— Про Льва Яшина есть история?
— Этот случай без его участия — но благодаря Льву Ивановичу. 1982-й, он у меня заместитель по воспитательной работе. На чемпионате мира в Испании в его задачу входила организация концертов, встреч с командой. По инициативе Яшина туда поехала компания — Кобзон, Лещенко, Винокур и Лева Оганезов.
— Прекрасная компания.
— Не то слово. Причем мы — в Мадриде, а сам Яшин со сборной — в Севилье. Как-то в выходной идем в кафе. Что, думаем, в номере да в номере? Сопровождающий из посольства указал: да вон за углом тихое место. Это было в два часа дня. Вваливаемся — ни души! Бармен да тапер в белом фраке. Что-то наигрывает на рояле. Народ у нас малопьющий. Иосиф Давыдович не пил вовсе, остальные пиво заказали, я вискарика немножко. Сидим, беседуем.
Тапер поиграл-поиграл — ушел кофе пить. А Лева Оганезов на клавиши смотреть не может — обязательно надо прикоснуться. Он в сабо, пятки голые. Настоящие такие, армянские пятки.
— Как сформулировали.
— Сел — и начал играть! Тапер дернулся было в его сторону, а потом прислушался. Тот же виртуоз! Подошел, облокотился на рояль. В это время народ подходит и подходит. На звуки. Человек шесть, восемь, десять...
А мы раздухарились. Винокур грянул «Вдоль по Питерской», я подхватил. Лещенко не выдержал — включился. Еще заказали. Через полтора часа очередь стоит в кафе, попасть невозможно! Слух пошел — русские дают концерт.
— Вы же Яшина спасли. Взяли на работу — когда выкинули из родного «Динамо».
— Ну, он не при смерти был, чтобы «спасать»...
— За что его генерал Богданов выставил?
— Лев Иванович такая легенда, что мог себе позволить не прислушиваться к указаниям сидеть в кабинете с девяти до шести. Занимал какую-то должность в центральном совете. Ему начали высказывать претензии, а Яшин ответил как умел.
— Говорят, обматерил того генерала.
— Возможно. Я не присутствовал. Но Богданов его уволил.
— По статье?
— Не думаю. Такая фигура! Только-только вышло постановление ЦК о выделении специальных ставок для заместителей начальников управления по воспитательной работе. Вот я и позвал Яшина. Он с радостью согласился.
Бесков
— Идем дальше. Братья Старостины.
— С Николаем Петровичем ярких историй нет. Хотя встречался с ним даже чаще, чем с Андреем Петровичем. Когда Бесков в 1979-м принял сборную СССР, пожелал работать в паре с Николаем Старостиным, и тот занял должность начальника команды. Пожалуй, единственное, что отложилось в памяти, — разговор по поводу участия в чемпионате России «Луча» и «Океана».
— Это уже 1993-й.
— Да. Старостин негодовал: «Вячеслав Иванович, как же так? Вы хоть представляете, в какую сумму обойдутся перелеты во Владивосток и Находку?» Я пожимал плечами: «Ну а что делать? Приморье — тоже Россия, клубы попали в высшую лигу по спортивному принципу...»
— Встретили понимание?
— Не уверен. С Андреем Петровичем познакомился при более интересных обстоятельствах. В 1979-м, едва меня назначили руководителем Управления футбола, Сергей Павлов, председатель Спорткомитета, поручил переговорить с Бесковым, чтобы тот возглавил сборную. Я поехал в Тарасовку. Сели с Константином Ивановичем в его комнате. Для начала рассказал о себе. Когда обронил, что защитил диссертацию, Бесков оживился. Воскликнул: «О, смотри!» — и полез в шкаф. Вытащил несколько пухлых папок: «Видишь, сколько у меня материала. Тоже буду защищаться, когда закончу тренировать».
Вдруг открывается дверь, на пороге Андрей Старостин. Я тем временем говорю: «Константин Иванович, у меня поручение от руководства Спорткомитета и лично Сергея Павлова. Предлагает вам стать главным тренером сборной».
— А Бесков?
— Мнется: «Надо подумать. Я уже дважды работал в сборной, обжигался...» Тут Андрей Петрович подает голос: «Костя, да ты что! Какие размышления? От таких предложений не отказываются». У Константина Ивановича резко меняется тон: «Да? Ну хорошо, я согласен...» Они были близкими друзьями, Бесков к нему прислушивался. Если бы не Андрей Петрович, возможно, он бы и не решился на этот шаг. Ну а потом устроил мне проверку.
— Какую?
— Когда ударили по рукам, произнес: «А теперь — в баню». Там же, на базе, попарились втроем, распили бутылочку коньяка. После чего Андрей Петрович зазвал в «Кооператор».
— Куда-куда?
— В кооперативный ресторан, один из первых в Союзе. Недалеко от спартаковской базы, армянин держал. Все футбольные люди это место знали. Рванули мы туда — и просидели до двух часов ночи. Андрей Петрович — заводила, за столом держал удар как никто. И вообще мужик потрясающий. Обаятельный, остроумный, компанейский.
— Про Лобановского тоже история есть?
— Есть. Правда, опять с выпивкой связана...
— Нас это не коробит.
— В разгар сухого закона киевское «Динамо» готовилось к сезону в Ялте. А я был со сборной в Симферополе. У меня шофер, служебная машина. Как-то с Володей Веремеевым поехали к Лобановскому. Зашли в номер, тот сразу достал из холодильника бутылку водки. 0,75.
— Нормально.
— Выпили. В пять часов тренировка. Лобановский провел ее как ни в чем не бывало, принял душ, и мы отправились на ужин в ресторан гостиницы «Ялта». Выбрали дальний столик на открытой веранде. Алкоголь под запретом, за этим следили строго. Но у Лобановского все схвачено, знакомый официант приносил водочку в чайнике.
— Вот это уровень.
— Один чайничек, второй, третий... Чем больше выпиваешь, тем громче разговариваешь, начинаешь жестикулировать. На мужчину и женщину, сидевших за соседним столиком, не обращали внимания. А зря. Они-то, как позже выяснилось, и стуканули. Догадались, что не чаи гоняем. Когда мы уже к выходу потянулись, нагрянула милиция.
Смотрю — со всех сторон окружают. Веремеев, недолго думая, первому же бу-бух — в челюсть! Тот падает. А я хоть и пьяный, но соображаю — если заметут, мне конец. Успеваю нырнуть в кусты, бегом к машине, командую шоферу: «Трогай!»
— А Лобановский с Веремеевым?
— Повязали. Утром звонок, второй секретарь обкома. В панике: «Что вчера в гостинице стряслось?» Я уже маленько отошел. Спокойно отвечаю: «Не знаю. Поужинали с Валерием Васильевичем, и я уехал». — «Представляете, его и Веремеева задержала милиция. Пьяных! До Щербицкого дошло. Боюсь, с обоих погоны слетят».
— Чем кончилось?
— Да замяли...
— Благодаря вам?
— Ну что вы! Щербицкий и помог. Сначала наехал на них. Затем отмазал. Я-то в этой ситуации был бессилен. Наоборот, самый уязвимый. Чиновник же! Меня бы не только сняли с должности, еще и исключили бы из партии. По сей день не понимаю — как улизнул?
«Телега»
— Не считая ялтинского застолья — самый памятный случай, когда на вас стукнули?
— Это в хоккее. 1976-й, турне ЦСКА и «Крыльев» по Северной Америке. В делегации был человек из «конторы» — подполковник Подобед. 31 декабря президент НХЛ Джон Зиглер и глава профсоюза игроков Алан Иглсон пригласили меня с Константином Локтевым, главным тренером ЦСКА, в свой люкс. Отпраздновать Новый год. Я тоже не фраер, сразу набрал комитетчику, предложил присоединиться к нам.
Заходим в номер, за столом Зиглер, Иглссон, переводчик и три дамы. Типичные американки — с модной химической завивкой, шумные, нарядные. А Подобед — в тренировочных штанах, футболке не первой свежести, домашних тапочках.
— Картина.
— К выпивке он так и не притронулся. Сидел молча, уткнувшись в тарелку, внимательно слушал, о чем говорят. Часа через два разошлись по номерам. Я еще подумал — правильно сделал, что комитетчика пригласил. Пусть видит: все пристойно, никаких политических дискуссий, к женщинам никто не приставал.
Возвращаемся в Москву, вскоре звонит приятель — Валера Балясников. Бывший вратарь московского «Динамо», работавший в КГБ, в идеологическом отделе. Спрашивает: «Слава, что у тебя с Подобедом случилось?» — «Ничего, всё тихо-мирно...» — «Да он такую «телегу» накатал! Мол, ты и пьянствовал, и не проявил себя как ответственный партийный работник. Особенно запомнилась фраза: «В беседах с иностранцами не отстаивал интересы Родины, поскольку не упоминал о преимуществах советского образа жизни, даже когда говорил тост».
Счастье, что бумага попала к Балясникову. Спустил на тормозах. Окажись на его месте другой человек, я бы положил партийный билет на стол и попрощался бы с карьерой. «Сигнал» — то какой! Но судьба меня хранила.
— С этим подполковником потом встречались?
— Нет. Комитетчики в поездках постоянно менялись. Вот и Подобед был с нами всего один раз.
— Вы вспомнили ЧМ-1982. Евгений Корнюхин рассказывал нам: «Когда Давид Кипиани возглавил «Шинник», на второй день произнес: «С картами заканчиваем! Вы знаете, что сборная СССР в 1982-м чемпионат мира из-за них проиграла?» Что конкретно там произошло, не уточнил. А мы спросить постеснялись...» Может, вы в курсе?
— Вряд ли слова Кипиани стоит воспринимать буквально. Конечно, в те годы футболисты любили перекинуться в карты. Наверняка играли долго и перед решающим матчем с поляками. Которых для выхода в полуфинал нужно было кровь из носу побеждать. А мы 0:0 закончили. Но я не думаю, что дело в картах. У Польши состав был очень крепкий — Лято, Бонек, Жмуда...
Кстати, уже мало кто помнит, что на том чемпионате мира наша сборная уступила лишь раз — в первом туре, Бразилии, где блистали Зико и Сократес. Играли в Севилье, в самое пекло. Тридцать восемь градусов! Месяц назад в Уфе судья Карасев при такой температуре матч начать не позволил, сдвинул на два часа. А там пришлось мучиться, сгорели 1:2. Трех минут не хватило, чтобы удержать ничью.
— Бесков с Лобановским и в сегодняшнем футболе были бы великими?
— Ой, не факт. Да, по мозгам, методике, знаниям тактики, психологии оба опережали всех нынешних российских тренеров. С отрывом! Но работали-то в особых условиях. В киевском «Динамо» Лобановский был царь и бог. Как и Бесков — в «Спартаке». Над ними никаких начальников, любые вопросы решали напрямую с партийными верхами. Лобановский — с Щербицким, Бесков — с Промысловым, председателем Моссовета. А сейчас в клубах что? Помимо главного тренера есть спортивный директор, генеральный, председатель совета директоров, владелец. И у каждого свое мнение, каждый пытается порулить. В новых реалиях даже гениям уровня Лобановского и Бескова было бы очень трудно добиться результата.
Бышовец
— Николай Русак, первый заместитель председателя Госкомспорта, рассказывал нам, как в 1986-м перед чемпионатом мира заглянул в Новогорск. Увидел, что Малофеев надел на тренировку спортивный костюм, а под ним — рубашку с галстуком. Еще и носки разные. Через несколько дней у сборной был новый тренер.
— Между прочим, доверили ее Эдуарду Васильевичу как раз с подачи Русака. Он же из Белоруссии, в качестве инструктора ЦК курировал минское «Динамо», которое при Малофееве в 1982-м стало чемпионом. Ну и пролоббировал кандидатуру по линии ЦК. Но в сборной тот быстро промелькнул. Начался такой бардак, что Малофеева сняли, не дожидаясь чемпионата мира. Игроки не понимали его, посмеивались — и над манерой одеваться, и над установками, на которых без конца сыпал притчами, цитатами, философскими рассуждениями. Ладно бы к месту, а он везде их вставлял.
— Чем Бышовец поражал?
— Тренер от Бога!
— Шутите?
— Ни в коем случае! Бышовец — это интересный тренировочный процесс. Дисциплина. Умение сплотить команду. В отличие от многих специалистов, которые проводили занятие и исчезали, он никогда от игроков на закрывался, общался с ними на разные темы.
— Кажется, вы и пригласили его когда-то из Киева в юношескую сборную.
— Да, главным тренером. Дальше была олимпийская сборная, национальная. После Евро-92 у меня и в мыслях не было с ним расстаться. Но Бышовец сам решил уехать за границу. Сказал, что в Корее хорошие деньги предлагают. А через шесть лет, когда замаячила перспектива снова возглавить сборную, куда меня только не вызывали из-за Бышовца! И к Олегу Сысуеву, вице-премьеру, и к Якову Уринсону, министру экономики. Депутат Госдумы Валерий Драганов тоже поддерживал Анатолия Федоровича. Под него обещали создать сборной все условия, сулили дополнительные льготы.
— А вы?
— Отвечал: «Решать буду не я, а исполком РФС. Если примет программу Бышовца — нет проблем, пускай работает». У его единственного конкурента Михаила Гершковича еще накануне заседания настрой был боевой. А утром явился ко мне и сообщил, что снимает свою кандидатуру. Я поразился: «Почему?» — «Лужков попросил». Бышовца назначили на безальтернативной основе. Но он сразу неправильно себя повел.
— Как?
— Возомнил Наполеоном. Захотел узурпировать власть. Держать сборную в скорлупе, где будет решать абсолютно все, включая финансовые вопросы. И никто ему не указ. А РФС — в стороне. Этого стерпеть я не мог. Раз с Бышовцем переговорил, два — бесполезно. Понял — надо принимать меры. К тому же результата не было. Шесть поражений подряд.
— Бышовца сменил Романцев, тоже человек непростой.
— Да уж. Вспоминаю ЧМ-2002. Выступили мы бесславно, хотя имели отличные шансы на выход из группы. Если бы обыграли бельгийских ветеранов, которые по полю уже еле ползали. После матча Романцев сказал мне в раздевалке: «К федерации претензий нет. Вы сделали все, что могли, создали нам прекрасные условия. Мы же, к сожалению, недоработали».
— Самокритично.
— Потом он с помощниками отправился выпивать. А утром во время завтрака огорошил: «Я принял решение уйти из сборной. Но только в том случае, если и вы покинете РФС». Здрасьте, отвечаю. При чем тут РФС?! Ты же вчера говорил, что к нам никаких претензий, команду всем обеспечили...
— Что Романцев?
— Насупился: «Вот такое у меня условие». Даже не знаю, что взбрело ему в голову. Может, на вшивость проверял. В любом случае, вернувшись в Москву, Романцев объявил об уходе.
Айгнер
— Правда, что «Спартак» после шести побед в группе Лиги чемпионов европейские чиновники собирались снимать с турнира?
— Это Герхард Айгнер, генеральный секретарь УЕФА, поднял бучу, узнав про ярцевский «пионеротряд». «Спартак» же за зиму почти весь состав распродал. Вот Айгнер и начал нагнетать — дескать, удар по имиджу Лиги, была одна команда, на нее люди ходили, а теперь совсем другая, сплошной молодняк... Я ответил: «И что? С точки зрения регламента клуб ничего не нарушил. Каких футболистов он покупает, каких продает — вообще не наше дело. Для санкций нет оснований». Отбился.
— Мы слышали, Айгнер ненавидел Россию. Потому что его отец под Сталинградом погиб.
— Подробностей не знаю, но к нашей стране Айгнер относился, мягко говоря, недружелюбно. На меня это никак не проецировалось, тут всегда был корректен, грань не переходил. Понимал — я вице-президент ФИФА, член исполкома УЕФА. А он обычный нанятый работник. Хотя пользовался огромным авторитетом.
Именно Айгнер был категорически против нашего участия в Евро-1992. Напирал на то, что СНГ нельзя считать правопреемником СССР. Тогда ведь сложилась парадоксальная ситуация: есть команда, выигравшая отборочный турнир, но нет страны, которую она представляет. Советский Союз уже развалился. Я предложил создать временный орган — федерацию футбола СНГ. Айгнер возражал. Исключительно благодаря моим отношениям с Юханссоном и Блаттером нам удалось быстро стать членами ФИФА и УЕФА, получить допуск к турниру.
— А так бы участвовала Италия, которая в нашей группе заняла второе место?
— Совершенно верно.
— Где сейчас Айгнер?
— На пенсии. Живет припеваючи, на два дома. Один в Швейцарии, другой в Италии. Куча детей, от первого брака, от второго... За Айгнера не тревожьтесь, все у него хорошо.
— А чем Платини занимается?
— Вот его давно не видел. На футбольных мероприятиях не появляется.
— Верите, что он ворюга?
— Да ну что вы! Какой ворюга?! Все же при мне было. Блаттер мучился-мучился — никак не могли составить единый международный календарь. Чтобы учитывались интересы и конфедераций, и национальных ассоциаций, и клубов. Поручил это дело Платини, который еще не был членом исполкома, занимал должность вице-президента Федерации футбола Франции. На каких условиях они с Блаттером договорились, подписывали ли контракт, я не в курсе. Но на каждом заседании Мишель докладывал, как продвигается работа. Через два года исполком утвердил календарь. Блаттер выплатил Платини деньги.
— Два миллиона швейцарских франков.
— Да. Когда позже история всплыла, ее повернули так, будто деньги переданы незаконно, усматривается попытка подкупа... Ну и раскрутили. В результате и Блаттер улетел, и Платини.
— Кто за этим стоял?
— Возможно, американцы.
— В отместку, что их прокатили с ЧМ-2022?
— Вообще-то Россия тоже голосовала за Катар. Но почему?
— Хороший вопрос.
— Я был в Цюрихе на презентации катарской заявки. Она потрясла всех! Восемь новых стадионов — под крышей, с кондиционерами... Сказка! На мой взгляд, Катар заслуженно выиграл выборы. Но при этом обидели американцев, которые также претендовали на ЧМ-2022. И они не простили.
— Вам-то предлагали взятки?
— Один раз. Когда Марокко боролось за проведение чемпионата мира то ли с Францией, то ли с Германией. Пришел ко мне президент марокканской федерации. Протянул пакет: «Здесь 10 тысяч долларов». Я сразу выпроводил. Вежливо, не повышая голоса.
— Пока вы руководили нашим футболом, сборную периодически душили судьи. Пытались разобраться?
— На моей памяти «убили» нас трижды. В 1983-м в Португалии проиграли 0:1 и не попали на чемпионат Европы. Из-за пенальти, который поставил француз Конрат. Хотя все видели — фол был за полтора метра до штрафной. Дальше чех Крондл в Болгарии не пустил на чемпионат мира-1998. Пять пенальти не назначил! И еще англичанин Полл в Словении отличился. Даев при счете 1:1 на последней минуте чуть-чуть придержал соперника в штрафной. Но этого хватило, чтобы арбитр указал на «точку».
— Стоп, а швед Фредрикссон? 1986-й, игра с Бельгией, голы из офсайда. 1990-й, матч с Аргентиной, рука Марадоны, выбившего мяч из ворот.
— Второй момент не помню. Что касается Бельгии — это миф, будто нас засудили. Я был на игре, слышал, как после финального свистка Лобановский выговаривал Бессонову, который ошибся при создании искусственного офсайда: «Что ж ты натворил? Почему за линию не вышел?» Нет-нет, там все голы — чистые! А вот с Крондлом, явно «заряженным», я разбирался.
— Как?
— Направил официальное письмо Юханссону, приложил видеозапись. Добился, чтобы спорные эпизоды показали на большом экране. На одном из заседаний исполкома, когда все вышли на кофе-брейк. Ни разбора, ни комментариев не было — это запрещено Этическим кодексом ФИФА. Но Крондл больше не судил.
— В пятницу стартует чемпионат Европы. Вас задействуют по линии УЕФА?
— Нет. Как почетный член ФИФА имею право на бесплатные билеты в ложу. Но из-за юбилея вырваться в Петербург на матчи российской сборной не удастся. Я поблагодарил УЕФА за приглашение, сказал, что никуда не полечу. Буду смотреть по телевизору.
Украина
— С Абрамовичем яркие встречи были?
— Познакомились мы в Лиссабоне, когда сборная проиграла португальцам 1:7. Перед матчем Абрамович заглянул в гостиницу, где жила наша делегация. Коротко переговорили. А уже в Москве позвонил мне, пригласил в свой офис рядом с гостиницей «Балчуг». К моему приходу в кабинете Абрамовича сидели Гинер и Герман Ткаченко. Речь пошла об объединении чемпионатов России и Украины. От каждой страны должны было участвовать по шесть или восемь лучших команд. Я сразу спросил: «А что остальным клубам делать? Они же из бюджета финансируются, им моментально перекроют кислород. Губернатор скажет, мол, там настоящий футбол, а вы в дерьме ковыряетесь, ну вас к черту...»
— Что в ответ?
— Ничего. Еще попросил изложить на бумаге основные пункты. Какой административный орган будет проводить соревнования? Кто займется судейством, инспектированием? Как делить расходы, если у нас и валюта разная, и система налогообложения? Организационных вопросов миллион! Напоследок сказал: «Когда четко пропишете детали, вновь соберемся и обсудим. А сейчас говорить не о чем».
Прошло две недели, три — тишина. Сам набрал Роману Аркадьевичу: «Есть новости?» — «Пока нет». Вроде все поутихло. Вдруг звонок Юханссона: «Слава, меня ждет Путин. Абрамович передал приглашение, выслал самолет...» А-а, до этого провели совещание у Фетисова. Приехали Гриша Суркис с братом, Ахметов, Коломойский.
— Они были «за»?
— На первых порах — да. Но я объяснил, что мы не попадем в Лигу чемпионов. Поскольку межгосударственные турниры противоречат уставу УЕФА. Там записано — в турнире участвуют победители национального чемпионата. А у нас-то его нет. Значит, Россия должна объединиться с Украиной, создать единую футбольную федерацию и только тогда... Руководители украинских клубов сразу напряглись: «О нет! Это нас не устраивает».
— Так что с визитом Юханссона?
— Прилетел он в Москву в тот день, когда случился Беслан. Потом рассказывал мне: «Привезли в Кремль, просидел в приемной шесть часов, пил чай. А в кабинет к Путину — то генерал, то адмирал, то еще кто-то». В конце концов президент его принял. Когда коснулись объединенного чемпионата, Юханссон, человек мудрый, произнес: «Давайте действовать официально. Готовьте документы, рассмотрим их на исполкоме. А в качестве экспертов советую привлечь Колоскова и Григория Суркиса. Оба опытные, авторитетные...» На этом все закончилось.
— Вы изначально понимали, что проект — утопия?
— Конечно. Ну а когда время спустя Газзаев занялся, я уже был категорически против. Знал жесткую позицию украинских клубов. Никто из них играть в объединенном чемпионате не согласился бы. Хотя Газзаев искренне верил, что у него все получится.
— Вы приятельствовали с Квантришвили. На кого-то большое впечатление производило, как сидел он в своем офисе в гостинице «Интурист», а за спиной коробка из-под телевизора, набитая деньгами. Приходит проситель — Отари, не глядя, зачерпывает оттуда и дает. У вас какие сцены перед глазами?
— «Приятельствовал»?! Да мы встречались три раза в жизни!
— Так и рушатся легенды.
— С Квантришвили знаком был шапочно, никогда в его офисе не был. Впервые увиделись в Раздорах на даче моего друга Саши Владиславлева, доктора наук, депутата Госдумы. Квантришвили жил через забор от его дачи. Второй раз пересеклись, когда он решил создать партию спортсменов. Хотел кандидатуры обсудить. Я ответил, что в этих делах не участвую, и отправил к Симоняну. Даже не вникал, договорились они о чем-то или нет. А третья встреча — последняя. Самая примечательная.
— Умеете вы заинтриговать.
— После «Письма четырнадцати» и требований футболистов уволить Садырина созвал в Олимпийском комитете пресс-конференцию. Народу собралось — не протолкнуться! Я Квантришвили ни о чем не просил. Каково же было мое изумление, когда он вошел в зал, раздвинул толпу журналистов, взял микрофон и рубанул: «Тренер — это святое, его трогать нельзя! Если бы кто-то из борцов высказал недоверие тренеру или, не дай бог, оскорбил, навсегда забыл бы дорогу в сборную. Вот такие у нас порядки». Развернулся и ушел.
Охрана
— Вы столько лет контролировали наш футбол. Хоть раз почувствовали, что возникла реальная опасность?
— Было. Когда накануне очередных выборов президента РФС обострились отношения с Толстых. Шла борьба двух идеологий. Он убежден, что управлять футболом должны клубы. А я считаю — федерация. Острота полемики достигла апогея после заказного сюжета по ТВ о «коррупционере» Колоскове. Толстых «зарядил» известного журналиста, тот приехал с камерой на мою подмосковную дачу. Специально снимал снизу, чтобы обычный двухэтажный домик казался гораздо больше. Ну и текст под картинку дал соответствующий.
Я всерьез опасался, что мне могут подбросить наркотики или ствол. Рушайло, заместителя министра внутренних дел, предупредил: «Если со мной что-то случится — имейте в виду, за этим стоит Толстых».
— Как Рушайло отреагировал?
— Кивнул — дескать, принял к сведению. Около месяца, до отчетно-выборной конференции РФС, я даже ходил с охраной. Гинер своих ребят дал.
— Натерпелись страху?
— Я понимал, что убивать не станут — ничего криминального не совершал. Но подлянку кинуть могли. Все успокоилось после конференции, на которой меня снова избрали президентом РФС, а Толстых получил лишь восемь голосов.
— Когда последний раз его видели?
— Весной, на одном из домашних матчей «Динамо».
— Жаль вам Николая Александровича?
— Это точно не жалость...
— А что?
— Сожаление, что человек не полностью себя реализовал. Он же порой занимает правильную позицию, у него много хороших идей. Лигой руководил грамотно. Но... Не хватает масштабности. Коля зациклен на узких темах. Вечно в конфронтации — то со мной, то с агентами, то с «Ростовом», то с кем-то еще. Доминанта Толстых — не развитие, а наведение порядка. Кругом одни жулики, их надо ловить, сажать в тюрьму. С таким подходом далеко не уедешь.
— Есть в нашем футболе человек, которому не подадите руки?
— Нет. Я не злопамятный. Уж на что с Толстых были жесткие разногласия — и ничего, наладили отношения. В интересах дела. Не скажу, что подружились, но общий язык нашли. Помню, отмечал Коля юбилей в ресторане «Яр». Я приехал, поздравил, произнес какие-то слова. В конце добавил: «Несмотря на серьезные противоречия, когда прямо искры летели, со временем мы поняли — нужно не конфликтовать, а работать на благо российского футбола».
— Был в жизни момент, когда от стыда хотелось провалиться сквозь землю?
— Лиссабон, 1:7 с Португалией. Шок! Не ожидал, что можем проиграть с таким счетом.
— Еще и Ярцев убежал со скамейки, не дожидаясь финального свистка.
— Да. Он сразу направился к журналистам, по дороге сказал Саше Чернову, пресс-атташе: «Сейчас объявлю об отставке». Тот ответил: «Подождите. Сначала поговорите с Колосковым». Ярцев кивнул. Но когда до меня дошел, об уходе из сборной уже не заикался.
— Что мешало вам проявить инициативу и уволить Ярцева?
— Во-первых, не видел достойной кандидатуры. Во-вторых, даже после разгрома в Лиссабоне я не потерял веру в Георгия Александровича. Мне казалось, сборной нужен именно такой тренер. Эмоциональный, способный завести команду, поговорить с футболистами на их языке.
— Позже вы сказали: «Ярцев получал в сборной столько, что еще долго может играть за ветеранов».
— Я такое сказал?! Странно. Ярцев получал немного.
— Сколько?
- Три тысячи долларов.
— Какую ошибку из прошлого особенно хотели бы исправить?
— Только одну. Надо было в 1979-м повоевать за Симоняна, вместо которого главным тренером сборной назначили Бескова. Я-то из хоккея пришел, в футбольную кухню погрузиться глубоко еще не успел. Павлов дал поручение переговорить с Бесковым — я выполнил. Теперь понимаю — должен был объяснить Павлову и его заму Сычу, что до окончания отборочного цикла убирать Никиту Павловича нецелесообразно. Впереди два матча, сохранялся шанс зацепиться за путевку на Евро. Я и Симоняну потом сказал: «Моя ошибка, что вас не отстоял». Мы ведь и с Бесковым никуда не вышли.
— От какого шага в жизни вы удержались и думаете сейчас: «Слава богу»?
— Когда после разговора с Фетисовым и Дмитрием Медведевым стало ясно, что из РФС придется уйти, исполком УЕФА выступил с резким заявлением. Подчеркнув, что вмешательство государственных чиновников в дела футбольного союза и давление на руководство неприемлемо. Я бы мог обратиться к Блаттеру, и аналогичная реакция последовала бы со стороны ФИФА. Но понял — не стоит. Себя все равно не спасу. Раз наверху решение приняли, точно доведут до конца. Да и не хотел ради собственных амбиций портить отношения между Россией и международным футбольным сообществом. Поэтому сказал Блаттеру: «Ничего не предпринимайте». И Юханссона попросил больше не делать официальных заявлений.
— Правильно поступили?
— Сто процентов!
Хаш
— Перелетов у вас было множество. Самый мучительный?
— Как член заявочного комитета ЧМ-2018 объездил всю Европу и Южную Америку, побывал в Катаре, Японии... В Буэнос-Айресе встретился с Хулио Грондоной, президентом аргентинской федерации. У нас были прекрасные отношения, выпили винца. Он сказал: «Слава, конечно, я буду голосовать за совместную заявку Испании и Португалии. Но если они в первом туре вылетят, во втором поддержу Россию».
Дальше мне Алексею Сорокину и Чернову нужно было лететь в Рио к другому члену исполкома ФИФА, Рикарду Тейшейре. Когда приехали в аэропорт, выяснилось, что рейс отменили. Чернов не растерялся, зафрахтовал чартер. Маленький самолет, настоящий «кукурузник». Вот этот перелет не забуду никогда.
— Турбулентность?
— Нет! Но и без нее два часа над океаном швыряло так, что думал: «Сейчас рухнем». Самолетик старый, все скрипит, ветер в щели задувает... Ужас!
— Талисман Владимира Спивакова — особенная дирижерская палочка, подарок знаменитого Леонарда Бернстайна. У вас талисманы были?
— Всегда в дорогу беру иконку — святого Вячеслава. Когда-то в Кисловодске купил. Но это же не талисман, правда?
— Вы церковь восстановили, икону с собой возите. В Бога верите?
— Нет. Я не ортодоксальный атеист, который отрицает Бога. Но и верующим назвать себя не могу. Когда в деревне церковь достроили, ее приезжал освящать митрополит Рязанский. Крестный ход, трапеза — красота! Я во всем поучаствовал. Но в душе с точки зрения веры ничего не изменилось.
— Как думаете, есть что-то после смерти?
— Конечно, нет!
— Печально.
— Что ж поделаешь. Относитесь философски.
— Говорят, с возрастом становишься сентиментальнее. Убеждались?
— Последний раз плакал в 2008-м на похоронах друга — Валеры Меницкого. На Троекуровском Чилингаров предоставил слово. Начинаю говорить и чувствую — не могу! В горле ком. Когда накануне 9 мая показывают фильмы о войне или смотрю концерт с песнями военных лет — не рыдаю. Но глаза увлажняются. Сразу вспоминаю отца-фронтовика, который был водителем «Катюши». До Белграда дошел, там и встретил победу. Его любимая песня — «Бьется в тесной печурке огонь».
— Раньше вы часто на концерты выбирались. А теперь?
— О-о, уже лет десять не был. С тех пор, как в Доме музыки выступали Карина и Рузанна Лисициан. Мы давно семьями дружим. А их отец Павел Лисициан — солист Большого театра, один из лучших баритонов XX века.
— Юрий Семин и в Instagram, и в TikTok. Вы в соцсетях присутствуете?
— Смеетесь? Я даже слов таких не знаю — Instagram, TikTok. Вот WhatsApp у меня есть — вполне достаточно. Плюс сын настроил в телефоне ленту новостей — РБК, РИА, «Немецкая волна», радио «Свобода». Все, больше ничего не надо!
— Компьютером владеете?
— Честно? Вроде научился, недельку поработал. Потом месяца полтора не прикасался. Когда включил, понял — все позабыл! Ну и не беда. Лучше книжку почитаю.
— Какую?
— Сейчас получаю колоссальное удовольствие от «Толковой Библии» Лопухина, его интерпретации Старого и Нового Завета. Блеск! Еще «Шантарам» понравился. У Полякова недавно вышел чудесный сборник рассказов. Обожаю Астафьева перечитывать, особенно «Затеси». Кстати, был знаком с Виктором Петровичем. Приезжал к нему на дачу под Красноярском, видел пишущую машинку. Астафьев работал на ней до последних дней.
— На все-то вопросы у вас есть ответ. А как с таким — три «не люблю»?
— Тут как у Высоцкого: «Я не люблю, когда стреляют в спину, тем более когда в нее плюют». А если без цитат... Не переношу назойливых людей. Ненавижу, когда лезут с расспросами в личную жизнь. Ну и похмеляться не люблю.
— Был неприятный опыт?
— Нет! Никогда не похмелялся!
— Если с утра совсем худо — что оттягивает?
— Хаш. Лучший способ привести себя в порядок.
— За границей хаш не подают.
— К сожалению. Но и там, даже если с Юханссоном накануне злоупотребили, все равно не возникало мысли накатить утром пятьдесят грамм. Впереди заседание исполкома, народ не поймет. В таких случаях что-то кисленькое предпочитал. Или кефирчик, бутербродик с маслом. Иногда чаёк — но только не кофе.
— Отходняк длится долго?
— Пока снова не выпью. А это уже в обед можно было спокойно сделать...
