«В последний год Веня говорил: «Я очень устал. Хочу умереть». Пронзительное интервью сестры Мандрыкина
Мы знали и любили разного Веню Мандрыкина. Жизнерадостного пижона, парня широченной души. Здоровья в котором было на троих. Не попасть под обаяние того Вениамина было сложно. Мы и не сопротивлялись.
Улыбались, пожимая руки на прощание. Думали — есть же такие легкие люди! Где появятся — там праздник...
Знали Веню после аварии — в интонациях которого преобладала горечь. Это был совсем другой человек. Мы удивлялись его памяти — порой косился на нас с укоризной: «Об этом вы меня спрашивали в прошлом интервью. А я ответил вот так...»
«Прошлое интервью» было два года назад. Он всё помнил до строчки, до слова.
Мы поражались, насколько глубоко он понимает футбол. Как отшлифованы и необычны оценки.
Да и взгляд на жизнь у парня, еще недавно игравшего в футбол, был особенный. Ни на чей не похожий.
Уходя от этого Вениамина, мы по очереди его обнимали. Он не чувствовал прикосновений — но улыбался. Нам казалось, благодарно.
На улице мы долго молчали, дожидаясь трамвая. Ужасным казалось примерить на себя такие обстоятельства. Вот как это — долгие, долгие годы после аварии глядеть в потолок? Отыскивать в окошке кусочек неба? Как жить в мире собственных мыслей, где развлечение одно — телевизор?
За Веней, выбиваясь из сил, ухаживали старенькая мама да сестра Жанна. Надеясь, что их здоровья хватит тянуть лежачего десятилетиями.
12 последних лет жизни бывшего вратаря ЦСКА — это подвиг мамы и сестры. Их 12 лет слились в один долгий, хмурый день. С 10 ноября 2010-го, когда «Порше» с Веней летел на скорости 240 по ночному Брянску, до лета 2023-го. Когда его жизнь оборвал инфаркт.
6 августа год, как сердце Вениамина не выдержало. Мы хотели пообщаться и с мамой, и с сестрой. Уговаривали, уговаривали — и уговорили. Но мама разволновалась от воспоминаний, прихватило сердце.
Встретились в кафе неподалеку от «Войковской» только с Жанной.
Сердце
— Как здоровье Надежды Михайловны? — спрашиваем первым делом.
— Не очень, — вздыхает Жанна. — Она и так болела, а после смерти Вени резко сдала. Мы почему 40 дней не устраивали — мама в больнице лежала...
— Почти сразу после похорон попала?
— Да. Недели через две увезли в неврологию с подозрением на инсульт.
— Такая чудесная женщина. Все футболисты, кто бывал в вашем доме, вспоминают и ее, и фантастические беляши.
— Давно не делали. Да и не ходит уже никто. А у мамы еще проблема с почками. На диализе. Плюс все в себе держит! Проплакалась бы — может, легче было бы.
— Наверняка.
— Пока Веня был жив, она держалась. И ему помогала, и мне. Что-то по хозяйству делала. А сейчас совсем расклеилась. Смерть сына сильно по ней ударила. Мы понимали, что когда-то это произойдет — а все равно неожиданно...
— Для вас, врача, тоже неожиданно?
— Думали, вывезем. Как обычно случалось. Хотя было уже очень тяжело. Пролежни, инфекция, почечная недостаточность. Они же боли не чувствуют — такие инвалиды-то! Вот в этом его счастье. Сколько сердце выдержало — столько и выдержало.
— Мы бывали у Вени. Пришли раз, через два года снова. Выглядел неплохо. Казалось, сможет пролежать так лет сорок.
— У лежачих почки сдают. Болезнь это предполагает. Я разговаривала с патологоанатомом, который проводил вскрытие. Взглянул на меня: «Ну что вы хотите? Он и так у вас слишком долго пролежал!» Все-таки уход был хороший.
— 12 лет — это много?
— Считается — много.
— Врачи отводили ему на жизнь лет пять? Или семь?
— Да ничего они не отводили! Сначала просто ждали. Веня же в реанимации провел 11 месяцев. Из них полтора — в медикаментозной коме с искусственной вентиляцией легких. С аппаратом ИВЛ и должен был выписываться.
— Обошлось?
— Ему советовали шарики надувать, легкие разрабатывать. Вместо этого курить начал. Странно, но так и раздышался. А вообще главное при таком диагнозе — качественный уход. По состоянию тела врач всегда увидит, когда начинается конец.
— В какой момент вы это почувствовали?
— Когда пошли пролежни. Они и раньше появлялись, но тут прямо обвал! Что мы только ни делали — бесполезно.
— Специальные матрасы от пролежней не спасают?
— Почему? Выручают сильно. Но у Вени был такой тяжелый случай, что на сто процентов от пролежней избавиться нереально. Пока у человека худо-бедно налажено кровообращение — матрас помогает.
— Сам он ничего не замечал?
— Нет. Никакой чувствительности. Боли не ощущал! Это у мамы сейчас как только волнение — сразу схватывает сердце. У Вени проблемы проявлялись не так, как у нас. Голова-то у него работала — а тело жило самостоятельной жизнью.
Больница
— Говорил: «Мы, лежачие, вообще не потеем».
— Совершенно верно.
— Добавлял: «Температура из-за этого может взлететь до 40 градусов. Мы даже не заметим».
— Все так и было, не замечал. Засунешь градусник — ого, 39! Откуда? Почему?! Сразу на УЗИ, анализы. УЗИ в последний раз ничего не показало. А по анализам стало ясно — пошла почечно-печеночная недостаточность. Это уже необратимый процесс.
— Он-то понимал, что становится хуже?
— Да. Но всегда сохранялась надежда — и это пройдет. Врач-то лечит не только лекарствами. Еще словами. Можно так преподнести, что успокоишься.
— У вас получалось?
— Конечно. Да он и сам был настроен позитивно: «У меня все хорошо». Мы ждали победы, но вот не дождались.
— Сколько прошло с этих анализов до кончины?
— Сутки. Вене стало плохо, приехала скорая. Говорят: «Будем увозить». А он категорически отказывался от госпитализации!
— Боялся?
— Твердил: «В больницу не поеду. Я там сразу умру». Так и получилось. У нас этих отказов от госпитализации столько накопилось! Но в тот день удалось убедить.
— Каким образом?
— Говорю: «Вот сейчас у тебя вариантов нет». Понятно, что никто его не оставил бы просто лежать. Везли-то в предынфарктном состоянии.
— Инфаркт случился уже в больнице?
— Как я понимаю, по дороге. Инфаркт — дело такое. Лучше не транспортировать. Это все усугубляет. Но тут одно наложилось на другое. Никто не виноват.
— Умер на ваших глазах?
— Нет, в больнице. Как мне потом рассказывал врач, закатили в приемное отделение — и сразу же клиническая смерть. Откачать уже не сумели.
— Где вы были в этот момент?
— Дома. Его везла реанимационная бригада. Меня в машину не взяли. Это было в 10 утра. Мы с мамой остались, сидели как на иголках. Через два часа звонок из приемного отделения: «Вениамин умер». Я вскрикнула, выругалась. Мама посмотрела на меня и все поняла.
— Если боли не чувствовал — как догадывался, что ему плохо?
— Вдруг прошиб ледяной пот. Выдавил: «Что-то нехорошо...» Как-то ему не так! Не как обычно! В груди не боль — просто дискомфорт.
— Последнее осознанное, что от него услышали?
— Мне кажется, в последние сутки ничего не было, кроме боли... Плохо ему было — и все. Повторял: «Не хочу в больницу, я там умру».
Антидепрессанты
— Нас поражал характер Вениамина. Казался действительно счастливым, лежа в этой кровати.
— Так он же на антидепрессантах был.
— Это многое объясняет.
— Ну и сила в нем была будь здоров. Когда парень в 29 лет оказывается прикован к коляске или кровати, ему обидно — мы все ходим, а он нет. У Вени было иначе: «Я в жизни все повидал. Мне уже ничего не нужно».
— Тоже панцирь для психики.
— Да. Ребята предлагали: «Давай тебя вывезем во дворик? Подышишь, посмотришь!» — «Нет, не хочу». В реабилитационном центре он еще сидел. Для инвалидов есть такая «Индивидуальная программа реабилитации». Пока ему полагалось, и в центр мы ездили, и на дом к нему приходили...
— А потом?
— Как дали бессрочную инвалидность — сразу все закончилось. Положены ему были лишь катетеры и пеленки.
— Мы помним, как доносились в его комнатушку через окно голоса с улицы, перезвон трамваев. Думали, это непросто психологически. А Веня говорил: «Меня и не тянет туда».
— Да, не тянуло. Даже гулять не выходил.
— Трудно спускать лежачего с пятого этажа. Без лифта.
— Вот это как раз не проблема. Нам регулярно предлагали помощь. В России народ жалуется — но у нас для инвалидов предоставлено все!
— Да бросьте.
— Я же сама с этим столкнулась — потому и говорю. Надо сходить, передать данные. Моментально обеспечат всем. Есть специальная социальная служба, которая за счет государства установит в подъезде и пандусы, и подъемные платформы...
— Было бы желание — спускали бы Веню по этой лестнице?
— Конечно! Из социальной службы звонили постоянно: «Чем помочь? Мы приедем, все сделаем! Если надо, посидим с ним...» Система работает отлично. Не знаю, может, только в Москве?
— Убеждали его — что хорошо бы подышать воздухом?
— Веня сказал: «Нет, я выезжать не буду». Мы и в реабилитационном центре особо не гуляли. Когда в последний раз там были, на рентгенографии предупредили: идет окостенение позвоночника. Ничего сделать невозможно. Никакой массаж не поможет.
— Года три он ездил в этот центр?
— Два. На третий приезжали уже к нам. Бесплатно делали массаж и физиотерапию. Но в дальнейшем в этих процедурах не было смысла. Как-то домой друзья заехали, помогли его усадить. Фотографии остались — сидит в кресле.
— Но это не последнее время?
— Нет. В последнее даже не сгибался. Какую-то передачу снимали — наклоняли его. Чтобы хоть вид был сидящего человека.
Характер
— Характер менялся?
— Как у всех инвалидов. Характер у них своеобразный.
— В чем выражалось?
— Ну они такие... Не скажу «агрессивные «, но на близких вымещают что могут. А кому еще скажешь, что тебе плохо?
— Рядом вы да мама.
— Вот. Поэтому все срывы — на нас.
— Манипуляционные моменты?
— Наверное. Ты заперт в четырех стенах. Есть только телевизор и окно. Можешь уловить глазом какое-то движение деревьев. Кусочек неба. Даже с антидепрессантами это крайне тяжело! Срывы еще почему случаются?
— Почему?
— Вот очутились мы впервые в реабилитационном центре. Подъезжают ребята на колясках, разговаривают. Видят, что к Вене постоянно кто-то приходит с гостинцами. Усмехаются: «Ну подожди. Пройдет три года — все рассосутся...» Мы еще посмеялись с братом: «Да нет, такого быть не может».
— Прошло три года — и?
— Все так и вышло. Пустота! Когда ты здоровый — кажется, весь мир вокруг тебя крутится. Ты в обойме. А тут вдруг не нужен никому.
— Он был парень широкой души.
— Это да-а!
— До сих пор вспоминаем, как летом 2007-го Веня из-за травмы Акинфеева стал основным вратарем в ЦСКА. Мы делали интервью, он приехал в «Европейский» в белом костюме, на навороченном «Мерседесе», накрыл такой стол...
— На этом «Мерседесе» я езжу до сих пор. Уже старенький, 17 лет.
— Раритет.
— Пока не подводит. Первые года два после аварии я не садилась за руль. Побаивалась. Впрочем, у меня и времени тогда не было. 24 часа в сутки проводила с Веней — в реанимации, дома, в реабилитационных центрах...
— Потом страх ушел?
— Да. Села да поехала. А брат действительно никогда денег не жалел и не считал. Помогал всем. Такая натура.
— Говорил в интервью, что бывший одноклубник Кусов ему должен 35 тысяч долларов. Еще кто-то, еще.
— Да. Фамилии называть не буду. Но должны многие.
— Хоть кто-то отдал?
— Нет, конечно. Кусов вообще пропал куда-то. Никто не знает, где он.
— Все занимали, когда Веня был здоров?
— Да.
— Кто-то из старых товарищей помогал до последнего?
— Дима Егоров, исполнительный директор ЦСКА, постоянно был на связи. Если что-то надо — сразу откликался. Еще Володя Кисенков, с которым вместе играли в Нальчике. Вот он все время помогал! Наши-то сбережения подъелись быстро. Начался период, когда я света белого не видела. Работа, больной брат... Володя тогда здорово поддержал. В том числе финансово.
— Если человек превращается в лежачего, меняются вкусы. Получается полюбить то, чего терпеть не мог в обычной жизни. Мы поразились: Веня распробовал коньяк — причем строго трехзвездочный.
— Совершенно верно. Говорил: «Три звездочки — мягче». Это тоже уход от действительности, расслабление! Но в последние два года к коньяку не прикасался.
— Противопоказано не было?
— Им можно все. Что еще остается инвалидам, кроме крошечных радостей? Лишь телевизор целыми днями. Хочет рюмку коньяка — пусть! Десять сигарет в день. Больше ничего. Он даже двинуться не мог. Полная зависимость от людей, которые вокруг.
Тупик
— Маме сейчас сколько?
— 75.
— Отца вы с Веней потеряли рано?
— Умер в 1999-м, 62 года. Инфаркт. Папа как строитель ездил в Чечню, восстанавливали аэропорт. После этого начались проблемы с сердцем.
— Зацепил в Чечне боевые действия?
— Аэропорт отстраивали в промежутке между двумя войнами. Я думаю, смертей там насмотрелся. Война есть война. Но он особо не рассказывал...
— Брата вы тянули 12 лет. Сейчас вам легче не стало — через день маму возите на диализ?
— Не я — социальная служба! Мама уже четыре года в таком режиме. Свои почки не работают, ее привозят в клинику, очищают кровь. Каких только лекарств там нет! Всё за счет государства.
— Надо же.
— Да мы бы разорились давно, если бы сами оплачивали. Мне из-за границы пишут наши граждане, хотят приехать, пролечиться. Спрашивают, как все это пройти. Так одна процедура пару лет назад стоила 15 тысяч рублей! Вот посчитайте — мама ездит три раза в неделю. Сколько за нас государство уже заплатило?
— Вы — врач-гинеколог, это мы знаем. В какой клинике работаете?
— Я доцент кафедры акушерства и гинекологии в Пироговке. Преподаю там. Кандидат наук. А работаю в Первой Градской.
— 12 лет вы ухаживали за братом. Еще и по работе нагрузка колоссальная.
— Как оказалось, даже к такому привыкаешь. Человек уникальное существо — к чему угодно приспособится. Для меня эти 12 лет быстро пролетели. Просто слились в один длинный день.
— В вашей профессии всегда надо быть со свежим взглядом, ясной головой.
— Говорю же — привыкла. Вдобавок у нас, врачей, психология другая.
— Вы циничнее?
— Конечно. Все воспринимаем иначе. Оцениваем людей не по внешнему виду, не по одежде, а по болезням, которые носят с собой. Так что мне во многом проще.
— Никогда не казалось, что вы уже на грани? Нагрузка не по вам?
— Не было такого. Очень тяжело, когда ты не в силах помочь. Вот у Вени в последний год развивалась почечная недостаточность. Через какое-то время, если бы не умер, потребовался бы диализ. Но я-то понимала, что диализ ему невозможно сделать!
— Почему?
— Чтобы сделать, в вены вводят специальные катетеры. Поставить их ему в руки нереально. Если под ключицу, это максимум — на полгода. Вводить через брюшную полость? Тогда нужна операция. Но он из-под наркоза не выйдет.
— Ситуация тупиковая?
— В том-то и дело! Я ездила в Боткинскую, разговаривала с врачами, пытались хоть что-то придумать.
— Что предлагали?
— Только одно — диализ на дому. Но для этого требовалась операция. А про наркоз я вам сказала. Чтобы маме поставить диализные шунты, ее трижды оперировали!
— Веня знал, какое испытание ему предстоит?
— Он все знал!
— От вас?
— А от кого же?
— Не считали нужным скрывать?
— Ему же плохо, он понимает — что-то не то. Надо как-то объяснять — почему тебе плохо. Что за анализы стоит сдать. Все бумажки о здоровье он читал от корки до корки.
— Не утаишь?
— А смысл? Я считала, Веня должен понимать, что с ним происходит. Да и характер у меня такой, что скрывать не стану.
Снегири
— Живете сейчас с мамой в той самой квартире?
— Да. Еще мой сын Георгий там же. Ему 21. Закончил колледж, теперь в армию собирается. Дожил бы Веня — был бы рад, хлопал в ладоши: племянник служить идет! Пока отсрочка — учится вождению, получает категорию С.
— Не боитесь, что в зону СВО пошлют?
— Нет-нет, он же срочник. В Министерстве обороны с этим четко.
— Когда собирались к вам, было ощущение, что войдем в квартиру и все равно Вениамин окажется в этой комнате...
— Мама в эту комнату даже не заходит. А я все оставила, как было при Вене. Только кровать отдала.
— Медали так и висят?
— Висят. Я вам фотографию пришлю. Вы знаете, что Веню в команде звали Снегирь?
— Да. Из-за красных щек.
— Верно. Когда все случилось, я нарисовала картину — два снегиря. Повесила над кроватью. Перед самой смертью Вени у меня был сон: будто веду его на кухню, подвожу к окну. Говорю: «Видишь, как там красиво...» Он смотрит — а на дереве два больших снегиря.
— Ох, Жанна. Бедный парень просто отмучился.
— Так и есть. Все при встрече об этом думают, но стесняются сказать. А я произношу сама: отмучился человек, отмучился! То, что с ним происходило — не жизнь, а сплошное страдание.
— Страшно на себя примерять такую судьбу.
— И не надо примерять. Никому не пожелаешь. А для родных какое испытание? Вот им тяжелее всего! Часто инвалиды хорохорятся: «Мы живем полной жизнью». Но это ведь не так. Уход для Вени стал облегчением. Ему там хорошо.
— Хорошо? Верите в эти вещи?
— Верю.
— Он как-то присутствует в вашей нынешней жизни?
— Нет. Зачем ему тут присутствовать? У Вени своя жизнь — там! Если снится — вокруг него все светлое. Это добрый знак. Ему там лучше, чем здесь.
— Снится вам?
— Маме не снится вообще. Мне — очень редко. И не инвалидом, а здоровым, юным. Он и сам рассказывал: «Во сне не бываю лежачим. Всегда хожу, в футбол играю...»
— Кому отдали его дорогущую реанимационную кровать?
— Я обратилась к Андрею Горшкову, руководителю фонда «Это Родина моя». Сразу ответ: «Мы с удовольствием заберем!» Приехали, загрузили целую машину. Отправили в больницу под Иваново, которую курируют. Туда же уехали противопролежневые матрасы. Еще осталось много лекарств. Их передали в зону СВО.
Памятник
— Скоро годовщина. Мы так понимаем — памятник готов?
— Нет. Работа огромная. Планирую я памятник в рост. Будет большая фотография Вени — либо с мячом, либо с Кубком УЕФА. Вот с художником обсуждаю.
— Фотография? Мы думали, фигура из гранита.
— Кто ж это оплатит?
— Когда произошло несчастье с Перхуном, скинулись ЦСКА и «Днепр». Поставили потрясающий памятник, гранитную глыбу.
— Ну если кто-то захочет помочь — я не откажусь...
— Сейчас прочитают — захотят.
— Да я вас умоляю... Кто захочет-то?
— ЦСКА.
— Не будем эту тему поднимать. Не стоит.
— Вы в клуб не обращались?
— По поводу памятника? Нет, этот вопрос не обсуждали. Думаю, памятник буду делать сама. Начнем с того, что единственное желание Вени было — упокоиться на Троекуровском кладбище.
— Это он вам говорил?
— Да. Мы его желание озвучили. Чтобы вы понимали — Троекуровское кладбище закрытое.
— Место стоит миллиона два?
— Шесть! Причем официально! Это не то чтобы кому-то тайком занести. Кладбище в системе МФЦ. Оплачиваешь — и получаешь кусок земли. Извините, никто не решился. У Вени, кстати, был орден Дружбы...
— За что?
— За Кубок УЕФА. Тем, у кого государственная награда, место на кладбище дают бесплатно. Правда, не оговаривается, что на самых задках, у мусорки...
— Речь про Троекуровское?
— Нет, про Троекуровское забыли. Хотя бы на Химкинском — нам оно по пути! Приехала, взглянула на это «бесплатное место». Все понятно, говорю. Отпадает. Потом жалобу на них написала.
— Где-то вдалеке предложили местечко?
— «Вдалеке» — это мягко сказано. Наверное, Веня все-таки заслужил нормальное место. Пусть не на главной аллее — просто в центре. В общем, развернулись и уехали. Говорю: раз рассчитываюсь сама и никто ничего не организовывает, будет так, как я скажу. Выбрали Перепечинское.
— Там хоть бесплатно?
— Нет, оно тоже считается закрытым. На закрытых кладбищах надо платить всегда. Отдала миллион триста.
— С ума сойти.
— А шесть миллионов на Троекуровском — это не сумасшедший дом?! Я обратилась к знакомым в ЦСКА, они подергали за свои каналы. Ничего не вышло. Все же думали, что клуб оплатит место.
— Не стали?
— Нет. Почему и не хоронили так долго — места не было! Ничего не согласовано!
— Зато церемонию провели на стадионе.
— Вот ее организовали роскошно. Говорю в клубе: «Хотя бы помогите провести прощание, раз с местом ничего не выходит. Может, у вас помещение есть?»
— Веня на новой арене ЦСКА так ни разу и не побывал до кончины?
— Ему предлагали, когда все отстроилось: «Давай свозим тебя, посмотришь!» — «Нет, не хочу». Но свои два по 45 на этом поле отстоял. Во время прощания.
Похороны
— Простите, родился вопрос. Вот умирает обычный человек, у которого нет миллиона. Где его закопают?
— Все дадут бесплатно. Есть у каждого района свои кладбища. Но не закрытые.
— Помним, умер знаменитый, но к концу жизни превратившийся почти в бомжа спартаковец Андрей Иванов. Его похоронили на Перепечинском. Нам казалось, это худшее кладбище Москвы.
— Да оно одно из лучших! Самое ухоженное. Да, есть места и для таких людей... Неопределенных. Но вообще-то кладбище очень приличное. У нас там и бабушка, и дядя похоронены. Для Вени нашли чудесное место, 117-й участок. Прихожу — на могиле постоянно свежие цветы. Даже зимой. Пусть две гвоздики, но лежат.
— Расстроились, что не успели к годовщине поставить памятник?
— Спокойно отношусь. Крест-то на могиле есть. По христианским законам этого достаточно. Да и мастера сказали, что памятник с тяжелой платформой лучше устанавливать через два года. Когда осядет земля. Так что не волнуйтесь, в 2025-м все сделаем.
— Цена?
— Примерно миллион рублей.
— С местом на кладбище вам никто не помог. А с деньгами на похороны?
— Нет. Никто и ничем.
— Все только сами?
— Я позвонила Диме Егорову из ЦСКА. Говорю: «Мне нужен хороший похоронный агент». Сразу же нашел. Встал вопрос, кто будет заниматься организацией — семья или ЦСКА. Сошлись на том, что займусь я.
— Из дня похорон что-то помнится?
— Прощание было очень теплое. Кто считал нужным — тот пришел. Акинфеев был. Газзаев. Бабаев. Дима Хомич. Девочки из женского футбола, Эльвира Тодуа. Мы с ней дружим. Она и на 40 дней на кладбище приходила.
— Самую проникновенную речь произнес на похоронах человек, который после аварии не позвонил ни разу. Ну и не зашел, разумеется.
— Понимаю, о ком вы. Что сделаешь? Кстати, на похоронах я его речь не слышала. Но раз вы знаете, что говорил — значит, говорил. Веня ни на кого не обижался. У них с этим человеком своя долгая история. Незачем людям об этом знать.
— Гинер на похоронах был?
— Нет.
— Почему?
— Да у него проблем-то сколько! Гинер и так нам помог выше крыши!
— Вы имеете в виду — предоставил стадион для прощания?
— Это тоже. Прощание получилось бомбическое. Кто еще так прощался — на футбольном поле?
— Да никто.
— Вот! Организовано все было блестяще. Так что помощь бывает разная. В свое время ЦСКА настолько выручил! Если бы счет предъявили нам — извините, квартиру пришлось бы продать, чтобы погасить.
— Квартиры не хватило бы. Один спецборт, на котором Веню перевезли из Брянска в Москву, чего стоит.
— Во-первых, самолет. Во-вторых, год оплачивать реанимацию в Бурденко. Это же все ЦСКА взял на себя! Мы ни копейки не вложили.
Фото
— Вратарская форма от Вени сохранилась? Перчатки?
— Все что было спортивное — я вытащила и тоже отправила в фонд. Думаю: молодежь-то футболом занимается! Может, кому-то пригодится? Бутсы мы давно выкинули, они были заношенные. Растрескались. А перчатки лежали новенькие.
— Перчатки ему дарил Черчесов. Еще когда оба играли. Веня эти хранил.
— Их оставила у себя на память.
— В ЦСКА никакого музея нет? Ничего у вас не просили?
— У них только фотографии висят. Поэтому я все и предложила в фонд. Какие-то наколенники, форму, штаны...
— Бывало за последний год, что вдруг захотелось пересмотреть матчи брата?
— Я футбол вообще не смотрю.
— Хотя бы нарезку именно его игровых моментов?
— Нет. Я и фотографии не листаю. Единственное, перебирала все, когда нужен был снимок для памятника. Мы вместе смотрели, искали нужную.
— С мамой?
— С Веней!
— Он выбирал себе фотографию для памятника?!
— Ну да. Сам и выбрал ту, которую установим. Веня держит Кубок УЕФА. Есть и другой вариант — с мячом. Тоже ему нравилась. Все будет по его желанию! Я удивилась — вроде кажется, что футболисты в центре внимания, да? А нормальных снимков нет! Придется работать с художником, чтобы из этих фотографий что-то сконструировал в рост. Они обрезанные. Но получится здорово, я уверена.
— Значит, Вениамин сам захотел все это обсудить?
— Да. Многие мои друзья недоумевают, когда об этом рассказываю. А я считаю, каждый человек должен знать, как его похоронят. Жизнь прекрасна! Но ты оставь распоряжения, что делать в случае смерти. Чтобы у людей потом голова не болела.
— Задолго до смерти Вени сидели, обсуждали варианты?
— Да. Это было неоднократно обговорено. Все подобрано. Вот что будет написано на памятнике, решу сама.
— Фамилии недостаточно?
— Нет, конечно! Сегодня многие говорят: «Ой, мы видели, как он играл». Пройдет лет десять — уже мало кто вспомнит. Ну дети, внуки. А дальше? Значит, должна быть хорошая фотография. Обязательно написано, чем занимался. Как в Питере я зашла на древнее кладбище Александро-Невской лавры. Люди похоронены 200 лет назад. Все знают, кто такой Ломоносов. Кто — Наталья Гончарова. А рядом лежит какой-то статский советник. Не было бы надписи — кто бы узнал?
Дети
— В реабилитационном центре вам сказали, что через три года все друзья разбегутся. Хоть кто-то остался?
— Кисенков. Ну и одноклассник, Хачатур Караханов. Он часто у нас дома бывал. Когда в Москву приезжает, всегда звонит маме. Еще Ацамаз Дедегкаев не забывал. Они с Веней играли в детской команде у тренера Горохова. Теперь в Счетной палате работает. Сам Горохов тоже звонил, приезжал.
— Первый приятель по ЦСКА Денис Попов меньше?
— С ним только созванивались. Акинфеев с Чановым раза два навещали. Лена Болотова, пиар-агент многих футболистов, не забывала нас. Ролан Гусев заезжал. Но он же долго за границей жил. Когда оказывался в Москве — проявлялся.
— Дети Вениамина к вам заглядывают?
— Звонят. Старшему, Давиду, 21, учится в МГУ на химико-биологическом. Дане 17, заканчивает школу. Собирается работать в IT. У него математический склад ума.
— К Вене заходили?
— Раз в две недели бывали всегда. Выкраивали воскресенье. Когда я поняла, что он угасает, позвонила им — пришли, попрощались...
— Как сложилась судьба Дианы, бывшей жены брата?
— Ну... Работает!
— Общаетесь?
— Разве что по делу. У нее своя жизнь. Замуж, насколько знаю, не вышла. Живет с сыновьями в той же квартире в Крылатском, которую Веня им оставил.
— А Мария, последняя подруга Вени? Которую некоторым представлял как жену?
— Понятия не имею.
— Тоже пропала, когда все случилось?
— Она первая и пропала. В реанимации еще хорохорилась: «Я буду, я буду...» А когда Веню перевезли в реабилитационный центр, сутки там побыла — и сказала: «Приезжай, сиди с ним сама».
— Ничего себе.
— Кто будет сидеть?! Я вас умоляю...
— Значит, не Веня с ней оборвал, а она сама исчезла?
— Да. Первое время мы еще созванивались. Ну а потом — о чем говорить?
Телевизор
— Веня уверял нас, что Библию знает почти наизусть: «Могу кусками цитировать».
— Все правильно. Знал от корки до корки. Изучил еще до аварии, не сейчас. Меня не просил принести Библию ни разу. Вот батюшка к нему приходил.
— Вы присутствовали?
— Нет. Но разговор не особенно сложился. Мне брат потом ничего не рассказывал, я сама поняла. У него был свой взгляд на некоторые вещи. Да многое после такой аварии воспринимается иначе.
— Ушел батюшка насупленным?
— Нет. Разве батюшка может быть насупленным?
— Еще как может.
— Да? Нет, наш батюшка хороший. С ним тоже Дима Егоров помог. Но с Веней, как понимаю, сошлись во мнении, что помощь ему не нужна.
— Сейчас есть удивительные электронные приспособления для обездвиженных людей — когда взглядом можешь и листать странички электронной книжки, и даже набивать сообщения.
— Вене это было не интересно. Интернет считал злом.
— Как и соцсети?
— Это вообще! Тысячу раз ему предлагала — давай заведем какой-то аккаунт, будешь общаться с людьми. Сразу резкое: «Нет!» Не его тема.
— Нам он говорил: «Мечтаю подержать в руках бумажную книжку, пошелестеть страничками». Так и не удалось?
— Я постоянно спрашивала: «Почитаешь?» Он: «Нет. Неудобно». Это ж надо ставить перед ним книгу, сидеть рядом и перелистывать. А ему хотелось самому ощущать в руках.
— Почесаться-то он мог. На страничку подвижности руки уже не хватало?
— Почесаться — да. Но как курица лапой. Пальцы не двигались, кисть почти не работала. Рукой взмахивал словно плетью. Какая уж тут книжка...
— Не хотел вас обременять?
— Да ему самому было так неинтересно. Вот раньше он много читал. Историю знал как свои пять пальцев. Но главный-то кайф — держать книжку в руках!
— Аудиокниги не зашли?
— Нет. Только телевизор.
— Говорил, смотрит в основном про космос и животных.
— Ну и футбол иногда. Если важные матчи. Зато политические дебаты не пропускал. Это самое главное! Художественные фильмы тоже посматривал, но политика — важнее всего. Утро начиналось с «России-24» и «России-1», а «Соловьев Live» вообще вещал круглосуточно...
— Так — с февраля 2022-го?
— Да. Вот умер Веня — и не с кем сейчас о политике поговорить. Хачатур, друг его, то же самое повторяет.
— Что именно?
— «Не с кем теперь о политике...» Он как раз на новых территориях.
— Воюет?
— Нет, строит. Они с Веней часто созванивались, обсуждали все, что связано с СВО.
— У Вени были в политических вопросах радикальные взгляды. Совпадающие со взглядами Владимира Соловьева. Чужое мнение брат воспринимал?
— По поводу чего?
— По поводу СВО. Да и всего происходящего.
— У него мнение было жесткое и категоричное: все, что делает наша страна, она делает правильно! Друзья и товарищи с противоположными взглядами отсеялись в первые дни.
— Веня четко разделил для себя — кто «за» и кто «против»?
— Конечно! Если ты «за» — значит, с нами, с Россией. Если нет — то против. А я всегда говорю так: кому что-то не нравится в нашей стране — аэропорты работают 24 часа в сутки. До свидания. Друзья знали мнение брата, все от него услышали. Многие сразу перестали звонить.
— Брат переживал из-за этого?
— Ни секунды. Главное, убедился, что мы с мамой, дети, племянник поддерживаем его точку зрения. Вот вы спрашивали, какими были последние слова Вени. Я вспомнила! Когда в больницу забирали, прошептал: «Неужели я победы не дождусь?» Вздохнул — и добавил: «Больше ничего не хочу — только бы увидеть нашу победу...»
Деньги
— Когда человек уходит, знакомые вспоминают о нем какие-то истории, которые для родных часто бывают неожиданными. Какой-то историей про брата вас удивили?
— Никто ничего не пытался рассказывать. А когда? На похоронах?
— На поминках.
— Поминок не было. Мы не успели. А дома собрались самые близкие.
— Может, после кто-то звонил? Рассказал какую-то историю из юности?
— Начнем с того, что никто за год не звонил.
— Вы нас удивляете.
— А я не удивлена. Возможно, кто-то обиделся, что мы не организовали поминки. Но меня, честно говоря, чьи-то обиды вообще не интересуют. На год тоже не собираемся устраивать. У нас с Веней был уговор: если появится какая-то сумма, вместо поминок лучше отправить на нужды СВО.
— Это было его желание?
— Да. По просьбе брата каждый месяц из его пенсии переводила деньги для наших бойцов. Если не работают руки — хоть как-то помочь! Был бы он здоров — отправился бы на фронт добровольцем. Сто процентов! За все время, что лежал, пожалел о чем-то только дважды. В 2014-м, когда все началось, и в 2022-м.
— Сейчас вспоминаем — весной 2023-го на Украине Веню внесли в какие-то санкционные списки.
— Когда это случилось, ему было и смешно, и радостно. Даже польстило — попасть в санкционный список. Во-первых, тебя помнят. Во-вторых, боятся. Почему вносят? Боятся! Или думают, что у тебя миллионы в загашниках.
— Пенсия у него была 30 тысяч?
— Это поначалу. Потом прибавили. Индексируется же. Но точно не больше пятидесяти.
— После аварии игроки ЦСКА собрали для Вени 130 тысяч долларов. От них что-то осталось?
— Разлетелись давным-давно. На эти деньги мы и жили. Надо было покупать специальную кровать, противопролежневые матрасы... А вообще тут история такая. Мама узнала, что ребята из клубов, за которые играл Веня, начали скидываться. Сразу позвонила, предупредила: «Пока никому не отдавайте». Но послушали только в ЦСКА. Там ждали, когда Веня придет в себя. Едва ему стало лучше, Дима Егоров пригласил меня в офис и вручил всю сумму. Наличными.
— Как поступили остальные?
— Передали деньги Марии, с которой Веня около года жил в гражданском браке. Ну и всё.
— Что «всё»?
— До нас ничего не дошло. Эти деньги Мария оставила у себя, купила квартиру в Болгарии...
— Вы нас поражаете.
— Мы-то узнали время спустя. Ребята, отдавшие деньги Марии, потом звонили Вене, извинялись. И Кисенков, и другие. Жалели, что так себя повели.
— Вы или Веня говорили с Марией на эту тему?
— Никогда. Бог ей судья.
— Где они познакомились?
— В Москве. Жила в Крылатском в том же доме, что и Веня с семьей. Этажом выше. Но общаться стали, когда он уже развелся с Дианой.
— В этой Марии вас изначально что-то настораживало?
— Да. Но Веня никого не слушал: «Это мой выбор. Делаю что хочу». Вел себя как типичный мужчина. Они же другим местом думают... Но рано или поздно жизнь открывает глаза, все становится на свои места.
— Финансовая помощь Алишера Усманова — разовая акция?
— Да. На телевидении вышла программа, посвященная Вене. Усманов увидел, распорядился помочь. Из его фонда поддержки спортсменов приехал человек, передал коробочку с деньгами. Для брата это стало полной неожиданностью.
Авария
— Разумеется. Веня очень любил скорость, драйв. Все ему говорили, и я в том числе: «Не надо, не лихачь». Он отмахивался: «Да ладно...» Вот если сыновья сидели рядом, водил аккуратно. А так продолжал гонять.
— Аварию обсуждали?
— Когда касались этой темы, всегда повторял: «Слава богу, из-за меня никто серьезно не пострадал и уж тем более не погиб. Только мне досталось». В машине-то были впятером — еще Максим Федоров с Маратом Магкеевым, которые тоже за брянское «Динамо» играли, и две девушки.
— Одна ключицу сломала, у другой была трещина в позвонке.
— А у парней — ни царапины, представляете? Повезло! Еще Веня говорил: «За рулем никого нельзя слушать. Можно доверять лишь собственным глазам». Он же в Брянске не знал дорогу, ребята ему подсказывали. Ночь, темень, никаких фонарей, высокая скорость...
— 240 километров в час.
— Да. Не вписался в поворот, колесом налетел на бордюр и...
— Как узнали о трагедии?
— Позвонила подруга, она об аварии услышала в новостях. Я сразу помчалась в Брянск. Потом приехал брат Дианы. Думали, задержимся там надолго, даже квартиру успели снять. Но вскоре Гинер заказал в МЧС самолет, на котором Веню перевезли в Москву, и оставаться в Брянске нам уже не имело смысла.
— В самолет вас не взяли?
— Об этом не было и речи. Веню сопровождала только бригада реаниматологов. А мне пришлось его автомобиль перегонять. Мы с Марией собрали вещи Вени, я села за руль и поехала в Москву.
— Сколько же машин у него было в Брянске?
— Одна. И та в ремонте, поэтому ездил на «Порше», который принадлежал Марии.
— Надо думать, Веня ей автомобиль и купил?
— Нет. Подарил то ли муж, то ли отец ее ребенка. А после аварии «Порше» ушел на запчасти.
— Один из нас убеждался: Брянск — город, в который не хочется возвращаться.
— Согласна. У меня с этим городом такие же ассоциации. Серый, мрачный, неосвещенные улицы, разбитые дороги. Когда про Брянск слышу, всякий раз вздрагиваю. Понятно, еще и авария наложила отпечаток...
— Чем же Веню привлек этот Брянск? Первая лига, команда в зоне вылета...
— Хотел играть! Начинал он 2010 год в «Спартаке» из Нальчика. Но там сделали ставку на финского вратаря (Отто Фредриксона. — Прим. «СЭ»), которого, как объяснял Веня, собирались перепродать. Полсезона брат просидел в запасе и понял: нужно другой клуб искать. Так появился вариант с брянским «Динамо».
— До этого из ЦСКА дважды уходил в аренду — в «Томь» и «Ростов».
— В Томске ему нравилось. Всегда с теплотой вспоминал и город, и команду. К нему там замечательно относились. Уговаривали остаться, но Диана не хотела переезжать из Москвы. Тогда они еще были вместе, и Веня выбрал семью. В Ростове тоже чувствовал себя комфортно — правда, играл уже меньше, чем в Томске. Вот и поехал в следующем сезоне в Нальчик.
Приговор
— Помните, как впервые увидели брата после ДТП?
— В Брянске меня ненадолго пустили в реанимацию. Веня лежал без сознания, отовсюду трубки торчали. Из носа, изо рта, из трахеи. Второй раз попала к нему уже в Бурденко, где полтора месяца был в коме на ИВЛ.
— Врачи давали 25 процентов на то, что выживет.
— Да если бы он не был известным футболистом, ему бы даже операцию делать не стали!
— В Брянске?
— Нигде! Положили бы куда-нибудь, и через день умер бы от отека мозга. Хорошо, Федоров и Магкеев сразу всю больницу подняли на уши. Нашли нужные слова. В тот момент была дорога каждая минута. Не факт, что Веню в принципе можно было оперировать — с учетом повреждения позвоночника. Но врачи не побоялись взять ответственность на себя. Сработали великолепно. Быстро, качественно. В Бурденко ничего не пришлось исправлять.
— Брянский хирург еще до операции знал, что Веня ходить не будет?
— Естественно. Достаточно взглянуть на МРТ, чтобы все понять. Если задет спинной мозг — это приговор. Такие травмы не поддаются лечению.
— У вас тоже не было иллюзий?
— Ребята, ну какие иллюзии? Я же врач. В Брянске пообщалась с хирургом, он озвучил диагноз, показал снимки. Стало ясно, что Веня не поднимется. Все, что положено по данной травме, то и случилось.
— От мамы ничего не скрывали?
— Она сама все прекрасно понимала. Мама по образованию экономист, но в свое время училась в медицинском. Ушла с третьего курса, когда осознала, что не будет работать врачом.
— Почему?
— Боится крови. Так что в облаках мы не витали. Это Вене в реанимации внушали: «Ты встанешь и пойдешь. Ноги заработают, еще на футбольном поле тебя увидим...» А я сидела и думала: «Что за чушь?! Зачем давать ложные надежды?»
— Может, что-то в этом есть?
— Нет! За границей совершенно другой подход. Там сразу учат жить с инвалидностью. Дают понять, что ценят тебя и таким. И люди спокойно передвигаются на коляске, путешествуют. Не чувствуют себя ущербными. А в России...
— А в России?
— Спасать у нас умеют. Но почему-то никто не объясняет, что дальше тебя ждет, как поскорее адаптироваться к новой жизни. Вместо этого даже не призрачные — ложные надежды! Они сначала окрыляют, а потом способны и убить. Честно вам скажу — иногда думала: хорошо, что у Вени руки не работают. А то бы...
— Что?
— У него были мысли о суициде. Говорил мне: «Если бы мог, я бы покончил с собой». Но я понимала, до греха не дойдет. Ему чисто физически это было не под силу.
— До самого конца подобные фразы проскакивали?
— Нет. В последний год, когда обострились проблемы с почками и начал угасать, говорил так: «Я очень устал. Хочу умереть».
— Никакого страха в глазах?
— Ни страха, ни отчаяния. Только нечеловеческая усталость. Я видела — он действительно страшно измотан. Все, финиш!
— Веня рассказывал нам: «Когда вышел из комы, через несколько дней ко мне привели психолога. Выяснять, нет ли суицидальных наклонностей, депрессии. Пару вопросов задала — к реаниматологу поворачивается: «Я ему не нужна». Лукавил?
— Нет. В тот момент тестирование показало, что психолог ему не требуется. А дальше уже не копались.
— Почему?
— Веня не хотел. Больше никаких психологов не подпускал. Ни в Бурденко, ни в реабилитационном центре. Твердил: «Мне никто не нужен».
— Часто его накрывала депрессия?
— Ну депрессия — это что-то затяжное. Такого за 12 лет ни разу не было. А срывы, конечно, случались.
— Как выглядели эти срывы?
— От еды отказывался. Полдня ни с кем не разговаривал. Что-то под нос бурчал... В его состоянии вариантов немного.
— За 12 лет слезы его видели?
— А их практически не бывает у людей с такими травмами. Нарушена функция слезных желез.
— Захочешь заплакать — все равно не сможешь?
— Ну да. Из правого глаза у Вени вообще не текли. Из левого — чуть-чуть, прямо капелька. Но очень редко. Несмотря ни на что, он старался оставаться на позитиве. Исключение — последний год. Из-за болезни даже с сыновьями не всегда мог поболтать. Просто физически было тяжело говорить.
Аферисты
— После аварии хоть раз от него услышали: «За что мне это все?»
— Нет.
— Когда он осознал, что будет лежачим?
— Года через три успокоился окончательно.
— До этого цеплялся за что-то иллюзорное?
— Разумеется. Когда постоянно слышишь от врачей: «Скоро поедешь в реабилитационный центр, там тебя поднимут» — как не верить? В реанимации Веня был в эйфории. Думал, что все восстановится. Но в какой-то момент понял — нереально. Что бы ты ни делал — результата нет и не будет. Еще ни один человек с травмой спинного мозга, прошедший через эти центры, не встал на ноги.
— Никаких чудес?
— Абсолютно. Да их и не бывает. Разве что в сказках.
— Нетрадиционную медицину пробовали?
— Нет. В этой сфере полно мошенников. Звонили-то нам регулярно. Поскольку Веня не мог взять трубку, выходили на меня. А со мной разговор короткий. Сразу задавала встречный вопрос: «Вы диагноз знаете? Компрессионный перелом шейных позвонков С4-С5 с поражением спинного мозга. Ну и о чем сейчас рассказываете?»
— Что обещали-то?
— «Мы поможем. Сделаем это, сделаем то...» Последний звонок был, когда Веню уже на коляску нельзя было посадить. Началось окостенение. А человек на полном серьезе уверял — еще не все потеряно. Аферисты! Максимум, чего удалось добиться в реабилитационном центре за два года — еле-еле заработала правая рука.
— Вспоминаем наше первое интервью с Веней после аварии. Мы пристроили диктофоны на кровать, а он указал глазами: «Кладите прямо на меня. Все равно ничего не чувствую». Было в этом что-то ужасное для нас — но не для него. Посмеивался над нашим оцепенением: «Между прочим, самые жесткие шутки — у инвалидов. Специально начинают громко глумиться над своим состоянием, когда рядом здоровый человек».
— Это правда. Защитная реакция. Вы, кстати, в курсе, как они друг друга называют?
— Как?
— Каличи. С ударением на «а». Слово «инвалид» ни разу от них не слышала. А делятся в основном на шейников и спинальников. Первые — как Веня. Лежачие.
— А вторые?
— Могут сидеть, руки чуть-чуть работают. Все зависит от степени повреждения спинного мозга. Иногда они действительно ведут себя странно, даже шокирующе. Потому что видят — нам, здоровым, некомфортно. Значит, есть возможность почувствовать свое преимущество. Или хотя бы встать вровень.
— Например?
— Идешь по коридору, а они тебя на коляске обгоняют. Еще и рукой махнут — мол, давай-давай, ускоряйся. Вот такие приколы.
— Довольно безобидные.
— Бывает и по-другому. Некоторые пользуются своей беспомощностью, тем, что никто в лицо не даст — и в выражениях не стесняются. А вообще у них свой мир. Со здоровыми людьми мало контактируют. Лишь с теми, кто их обслуживает и помогает передвигаться.
— Рядом с Веней в реанимации лежал парень. Рассказывал ему: «Я гонщик, стритрейсер. Все время думал — разобьюсь за рулем. А нырнул — и воткнулся в дно».
— Ой, я такого там насмотрелась... Мне запомнился мужчина, который отмечал 50-летие, прыгнул в реку, и все. Очнулся парализованным. Потом привезли девушку с травмами, как у Вени. Но он-то сам виноват, а ее на переходе сбил «КАМАЗ». Осталась калекой. С ребеночком. Мама за ней в реанимации ухаживала, пока не перевели в реабилитационный центр.
— Как думаете, жива?
— Наверное. Вспомните Елену Мухину, гимнастку. 26 лет со сломанным позвоночником протянула.
— Почему же Веня столько не протянул?
— Особенности организма. Проблемы с почками, давление... Все индивидуально. Но если нет быстро прогрессирующих заболеваний, лежать можно долго.
— В реабилитационных центрах он ни с кем не сдружился?
— С ребятами близких отношений почему-то не сложилось. А с тремя девчонками-колясочницами обменялся телефонами. Созванивались. Я с ними в соцсетях переписывалась. Одна недавно умерла.
— Почему вы не нанимали для Вени сиделку?
— А он бы ее не потерпел. Инвалиды не каждого к себе подпускают. Только тех, кому доверяют от и до. Бывало, мамы нет дома и мне вдруг надо срочно уехать. Прошу знакомых с Веней посидеть. Так в это время кормить его бесполезно. Не притронется. Говорил: «Из чужих рук есть не буду».
— Привередливый?
— Не то слово! А уж если, не дай бог, волосок в тарелке оказался, крошка не туда упала или ложку не ту дали... Поэтому и мне порой доставалось, и маме. Плюс в последние месяцы у Вени снизилась чувствительность нижней челюсти. Ел все меньше и меньше. Перед смертью так исхудал, что увидели бы его — не узнали бы.
Владикавказ
— Какие эпизоды из прежней жизни всплывают в памяти — когда Веня еще был здоров?
— Сразу вспоминаю Владикавказ. Как отец, обожавший турпоходы, нас с братом по горным тропам таскал. Как с подружкой забирали Веню из садика и дома кормили яичницей, которую сами же готовили.
— Сколько вам тогда было лет?
— Десять. А Вене — пять. Помню, как через весь город на тренировки его возила. Как во дворе с пацанами дрался. Однажды так помахался, что ключицу сломал.
— Кто-то цепью удружил? Или арматурой?
— Ни то, ни другое. Толкнули, неудачно упал, и привет. В больницу снова повезла я. Родители-то на работе.
— Веня перебрался в Москву летом 2001-го. А вы когда?
— Через три года. Он и настоял. Надоело мотаться туда-сюда. Сказал: «Все, переезжайте». В 2004-м я окончила владикавказский мединститут, мы с мамой собрали вещи и улетели в Москву.
— Скучаете по Владикавказу?
— Не особо. Мне и в Москве хорошо. А в Осетии даже родственников не осталось, квартиру давно продали. С 2004-го там не была. Но в этом году планирую съездить на встречу выпускников. Ровно двадцать лет, как получили диплом!
— В «Алании» Веня дебютировал в 18. Были в тот вечер на трибуне?
— Нет. Если хоккей и баскетбол смотрю с удовольствием, футбол интереса не вызывает. В Москве на стадионе была всего один раз. Когда Веня уже за «Ростов» играл, пригласил меня и Марию. Вот она его матчи не пропускала.
— В 2000-м Веня побывал на смотринах в «Бордо». Приглянулся, но французы не договорились с «Аланией». Через год едва не отправился в «Лечче». Рассказывал нам: «Во Владикавказе за меня выставили два миллиона долларов. Итальянцы же готовы были заплатить 1 200 000».
— В денежные вопросы меня не посвящали. Точно знаю одно — за границу он не рвался. И не жалел никогда, что не уехал в Европу. Сам говорил: «Не факт, что заиграл бы в «Бордо» или «Лечче». А здесь у меня хорошая карьера получилась. Три чемпионства с ЦСКА, Кубок УЕФА...»
— От Кубка УЕФА у Вени осталась и душевная травма — вычеркнули из списка на звание «Заслуженный мастер спорта» его и Габулова. Вписав туда не игравших уже за ЦСКА Кириченко и Семака.
— Я многое знаю про эти истории — но не хочу обсуждать. Пусть будет на совести людей, которые так поступили.
— Он же из «Алании» мог в другой московский клуб перейти.
— Да, сначала Веню в «Спартак» приглашали. Но то ли условия не устроили, то ли не понравилось, как встретили... Помню, прозвучала фраза: «Чувствую — не моя команда». Отказался. А через год Газзаев перетянул в ЦСКА.
— У Вени был агент?
— Даже два — Виктор Панченко и Александр Еленский. Они и занимались переходом в ЦСКА.
— Еленский еще в «Спартаке» успел поработать. И вдруг как сквозь землю провалился.
— Он навещал Веню в реанимации, домой к нам заглядывал. Потом пропал. Веня не мог до него дозвониться. Время спустя выяснилось — переехал в Англию. Кажется, до сих пор там живет.
— Как вы узнали, что Веня покидает ЦСКА?
— Из команды никто не гнал. Но он хотел играть. Сколько можно на скамейке сидеть? Вот и попросился в аренду.
— Уход из ЦСКА стал для него трагедией?
— Конечно. Изначально все было не очень красиво обставлено... Ладно, не хочется ворошить.
— Веня нам говорил: «После победы в Кубке УЕФА осознал: из ЦСКА надо уходить, если хочу играть. Первым номером будет Акинфеев. Если прежде я боролся, конкурировал — то сейчас все. По отношению Газзаева было понятно, что ставка на Акинфеева. В 2007-м у него травма, полгода восстанавливался. Месяца четыре Газзаев ко мне относился мягко. Только поддержка: «Играй!» Чем ближе к выздоровлению Игоря, тем больше придирок. Ясно: он вернется в ворота и меня зачехлят».
— Как бы вам ответить... Официальную версию я не знаю. А то, что знаю, необязательно знать остальным.
— Слышали от Вени после аварии: «Зачем я связался с этим футболом...»?
— Никогда. Футбол дал ему все! А авария... Сам виноват. Кроме себя, упрекать некого. Ну и при чем здесь футбол?
— Если бы не футбол, в Брянск бы не поехал.
— Да ДТП могло произойти где угодно. От судьбы не уйдешь. Знаете, о чем я жалею? Лет пять назад предложила Вене: «Может, книжку сделаем? У тебя великолепная память, найдем журналиста, который будет за тобой записывать. Ты просто надиктовывай».
— Что ответил?
— Усмехнулся: «Да кому это надо? Кто будет про меня читать?» Я не стала уговаривать. Теперь понимаю — зря.
