Сергей Тараканов: "В Литве говорят: "Как же мы тебя ненавидели!"
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Когда-то мы поражались – не встретили среди баскетболистов ни одного простачка. Все с характером, все умницы. Видимо, игра способствует.
Вот приезжаешь поговорить к Сергею Тараканову. Легенда из легенд, олимпийский чемпион 1988-го. Сидишь и удивляешься: в его-то годы, оказывается, можно жить куда интереснее, чем в юности.
Такие разговоры – как учебники жизни. Уходишь через три часа чуть богаче, чем был. Хочется самому быть немножко Таракановым.
Рады опередить всех с поздравлениями – 25 апреля ему 60.
ЧУДО
– Говорили мы с Александром Волковым накануне 50-летия. Тот произнес: "Все мы чувствуем себя лет на 30. Пока к зеркалу не подходим или в баскетбол не поиграем…"
– Это вы про мой юбилей?
– Который приближается неотвратимо. 60!
– В голове эти цифры не укладываются. Товарищ мой тут высказался: "Еще вчера ты в трусах бегал – и вдруг 60". Очень странное чувство! Надо ж пенсию оформлять! Хотя пожилым себя не ощущаю, но как даешь себе физическую нагрузку, сразу понимаешь – тело твое уже не то.
– Не нравится собственный возраст?
– Почему? Прекрасное сочетание состояния души и возможностей. Я к этому шел всю жизнь. Полная гармония. В 60 много плюсов.
– Это какие же?
– Могу быть самим собой. Гораздо больше, чем в любой другой период своей жизни. Делаю то, что хочу и нравится. У меня и жизненная, и материальная свобода.
– Вы до сих пор передвигаетесь на мотоцикле?
– Конечно!
– Значит, точно не пенсионер в душе.
– Вот потому у меня странные чувства от цифры 60. Жду тепла – чтоб сесть на мотоцикл. Непередаваемое удовольствие.
– Какой сезон сейчас откроете?
– Десятый. Освоил в 50. Я не лихачу, не хулиган. В щели не протискиваюсь.
– Рады это слышать.
– Хотя судят о мотоциклистах как раз по хулиганам. Вообще-то мотоцикл – это опасно. Где-то не рассчитал траекторию, поскользнулся, чуть пережал газ – сразу пошел юзом. Падения у меня были жесткие.
– Много?
– Два. Первое на Садовом кольце. Асфальт перед тоннелем сняли, торчал край люка. Скорость небольшая, километров пятьдесят в час. Наехал на край – и меня как срезало! Еще и дождь шел.
– Хорошо, под чужое колесо не улетели.
– Вот это чудо – остальные машины успели затормозить. Я в куртке был, всю защиту продрал до костей.
– Без переломов?
– Без. Только приличный ремонт "Ямахи". Тысячи на четыре долларов.
– А второй эпизод?
– Меня сбил автобус около "Горбушки". Стою в левом ряду, собираюсь поворачивать под стрелку. Внезапно в зеркале замечаю – по встречке несется автобус…
– С пассажирами?
– Пустой. Вывернул бы я еще на полметра – был бы покойником. Так у водителя даже права не отобрали! Какой-то азиат, привык гонять у себя в ауле… Время спустя прихожу в группу разбора. Видимо, автобусный парк бережет кадры. Нанял этому товарищу адвоката – тот отмазал. Хотя по закону шансов не было. Меня это сильно возмутило, хотел до конца довести – потом плюнул. Таскаться в это Кунцево… Просто не представляю, как можно ездить по Москве вот так – и еще возить людей!
– Страховка у вас была?
– Да, покрыла расходы. Но на месяц с лишним остался без мотоцикла. А сколько нервов мне это стоило?
АМЕРИКА
– Любовь к мотоциклу после такого не угасла?
– Нет. Хотя жена отговаривала: "Хватит, бросай!"
– Бесполезно?
– У меня и сейчас сомнений никаких – мотоцикл должен быть частью жизни. Я на нем в офис приезжал, прямо с портфелем. Народ поражался: двухметровый мужик на большом чоппере! Необычно же?
– Весьма.
– Были у меня и путешествия на мотоцикле. Одно из лучших в жизни – проехал пять с половиной тысяч миль по Америке. От Вашингтона до самой южной точки и обратно.
– В одиночку?
– С друзьями. Они – на минивэне, я – на мотоцикле. Столько впечатлений! Незабываемо! Я раз двадцать был в Америке, но не подозревал, что такие есть места. Не сравнить с путешествием на автомобиле. Мотоцикл – это воздух, это запахи, это ветер, это свобода. Это красиво.
– Хотим подробностей. Гонять на двух колесах по Штатам – ваша затея?
– Моя! Списался с приятелем, тот живет в Америке. Тоже мотоциклист. Получил кучу советов. В Вашингтоне взял в аренду "Харлей". Подбил на путешествие своих московских друзей. Было здорово!
– Долго?
– 20 дней. "Диснейлэнд", Ки-Уэст, дом-музей Хемингуэя, мыс Канаверал, музей космонавтики в Вашингтоне… А в Миртл Бич попали на слет байкеров. Сотни мотоциклов по городку, который тянется километров на сорок вдоль побережья. Рев стоит! Я не удержался, устроил тест-драйв интересному мотоциклу. Слышали про Big Dog?
– С разными колесами?
– Вот-вот. Экзотика! Правда, управлять не очень удобно. Меня поразили люди, которые приезжали на фургонах, выгружали мотоциклы – и гоняли несколько дней на слете. Потом затаскивали обратно и отбывали.
– Никакой агрессии?
– Абсолютно. Это кому-то кажется: если байкеры – то пьянки в баре от рассвета до заката, мордобой… Нет! Лишь раз столкнулся с агрессией.
– Что за история?
– У меня на мотоцикле было два флажка – наш и американский. В пригороде Вашингтона остановились у русских друзей-биологов, работают в Штатах. Вдруг стук в дверь – на пороге негр в носках. Без обуви. Начинает со злобой мне втирать какую-то ерунду: "Ты что это здесь с русским флагом?! Я спецназовец, с вами воевал…" Где он воевал – не представляю. Может, в Афганистане.
– Чего хотел?
– Чтоб я флаг убрал.
– А вы?
– Первое желание было – дать в морду. Но человек явно не в себе. С головой не в порядке. Долго с ним беседовали, уже и про Овечкина разговор зашел. Тот кумир всего Вашингтона. В конце концов я снял флажок. По одной причине – он сосед моих товарищей, живет через несколько домов. Мы-то уедем, а они останутся. Но когда отъехали – обратно воткнул.
– Самый невероятный пейзаж, который видели в этой поездке?
– Национальный парк на восточном побережье – дюны, олени бродят, дома на сваях. Там же мемориал братьев Райт, они первый полет совершили. Въезжая в Северную Каролину, понимаешь, почему Майкл Джордан предпочитает жить там. Я совсем другую Америку для себя открыл. Теперь мечтаю прокатиться на мотоцикле по Калифорнии. Береговые линии, Невада, Лас-Вегас…
– С возрастом не приедаются путешествия?
– Что вы! Я не насытился – при всем своем опыте. Вот на юбилей снова улетаю.
– Куда?
– Сеул, Гонконг и Макао.
– В Сеул – по второму разу?
– Да, но в 1988-м город посмотреть не удалось. А сейчас нагуляемся. Мне кажется, должно быть интересно.
– Рекорды по количеству часов в седле у вас были?
– Вот в Америке рекорд и поставил, проехав за день 800 километров. Это очень много! На машине-то попробуй одолей, а на мотоцикле зад просто отваливается. В Москве "Ямаха" оборудована специально под меня. А там стандартный "Харлей". Нормально – но не идеально.
– Это где было?
– Под Орландо. У байкеров, знаю, за такие переезды есть особое звание Iron Butt – Железная задница. Проезжаешь, на заправках получаешь какие-то подтверждения. Все фиксируется, выдают значки, нашивки. Я мог бы претендовать.
– У них тоже 800 километров как рубеж?
– 500 миль в сутки. Но это кошмар! К концу дня взмолился о пощаде – товарищ меня подменил. На последние километров семьдесят. Тот не очень опытный – надел всю защиту, какая может быть…
– Еще вы коллекционируете фигурки мотоциклов. Сколько их у вас?
– Не считал. От сантиметровых до здоровенных. Только крупных штук двести. Специально на блошиные рынки хожу.
– Начали собирать, еще играя?
– Нет, лет пятнадцать назад. Я и не вспомню, какой был первым. Мне нравится, когда в доме по полкам что-то такое расставлено. Разнообразие!
– Самые интересные экземпляры?
– Один купил на барахолке в Тель-Авиве.
– Большой?
– Полметра. Мой самый-самый любимый. В нем чувствуется дух 50-х! В Германии заглянул в антикварный магазин и увидел эсэсовца на мотоцикле. Маленькая игрушка 30-х годов. Сразу купил. А из Испании приволок тяжелый железный мотоцикл. Но точно не модель. Все думал – для чего ж он?
– Выяснили?
– Подставка – чтоб балконная дверь не захлопывалась в ветреную погоду. Каждая такая вещица в моем доме напоминает место, откуда привез. Сама форма мотоцикла – это что-то изумительно красивое для меня. Получаю эстетическое наслаждение. На мой взгляд, два колеса и мяч – главные изобретения человечества.
– Друзья знают, что вам дарить.
– Пару месяцев назад близкий товарищ заказал для меня мотоцикл из стекла. С кучей всяких деталей. Сколько стоит, не говорит. Но очень дорого!
– Заказал к юбилею – и не дотерпел, вручил раньше?
– Нет, подарил без повода. Знает же о моем увлечении. А у него своя страсть, подыгрываю ему…
– Что за страсть?
– Его Миша зовут – собирает медведей! Думаю, одна из лучших коллекций в мире. С расходами не считается, покупает все. Бронзовые, каменные, деревянные. Он фанат баскетбола – там некоторые медведи в майках команд. Есть ЦСКА, "Химки", "Маккаби"… Как-то на юбилей мне подарили чучело медведя.
– Настоящего?
– Ага, двухметрового. Такого же роста, как я. Отвез на дачу. Сам же пугался, натыкаясь в темноте. Решил Михаилу отдать. Тот в офисе поставил!
ШВЫ
– В баскетбол еще играете?
– Как-то пригласил Андрей Кириленко, он создал клуб "Ак-47". Я приходил пару раз в УСК ЦСКА. Все серьезно – свой шкафчик, форма, полотенце, шлепанцы… Даже массажист, доктор и судьи! Но я прекратил играть.
– Почему?
– Заведешься, мышцы не готовы – непременно что-то происходит. Помню, бегу, вдруг бум-м – словно палкой по пятке ударили!
– Ахилл?
– Был уверен, что порвал. Повезло, обошлось. После этого сказал: "Все, завязываю". А два дня назад иду по улице. Не оступился, ничего. Неожиданно в ноге – хрусть!
– Что такое?
– Это к вопросу – "посмотри в паспорт". Ночь не спал, думал, мениск. Все-таки оперировал колени трижды. Ногу нормально положить не мог, болит. Похромал в ЦСКА, доктор сделал укол… Вы удивитесь – все операции были после того, как закончил играть в большой баскетбол!
– А когда?
– В Бельгии первый раз мениск полетел. Прооперировали, на четвертый день я вышел на площадку.
– Напрасно.
– Пригласили в сборную Европы, сыграть за ветеранов. Матч был в Тель-Авиве с "Маккаби". Уже прислали билеты, а тут мениск. Но я все равно поехал. Почетно же!
– На паркет-то зачем выходить?
– А как не выйти – раз прилетел? Замотал коленку – и побежал. Прямо со швами. В игре обо всем забываешь. 20 очков набрал! Больше всех!
– С ума сойти.
– После в раздевалке разматываю колено. Вокруг югославы, итальянцы. Видят швы: "Это что?" – "Четыре дня назад операция была!" Они попадали. Сказали, что я – идиот. Вообще-то не люблю ветеранские матчи. Не можешь повторить то, что делал когда-то. Меня это угнетает. Году в 2012-м Андрей Ватутин уговорил на две игры с "Жальгирисом". В Каунасе 15 тысяч собралось!
– В Москве меньше?
– В разы. Вот я кляну себя за то, что согласился!
– Почему?
– А не готов. Там проиграли. У меня был решающий бросок – и не попал. Устал так, что уже с трудом до кольца добросил. Хоть и ветераны, а бегать-то надо. Литовцы во главе с Сабонисом себя в порядке держат, постоянно тренируются. Вот угадайте – кто после смазанного броска меня больше всех подкалывал?
– Сабонис?
– Ватутин! А я жутко переживал.
– Сергей Тараканов настолько ассоциируется с ЦСКА, что для молодых новостью станет – вы играли в кондрашинском "Спартаке".
– Молодежь, думаю, и про ЦСКА-то не помнит. Это ж дремучие годы для них. НБА еще, может, знают. Мне это странно!
– Почему?
– Я рос в Красноярске – бредил баскетболом! Знал всё! Хотя информации не было вообще. Где-то моя фамилия мелькнула на соревнованиях – и в город приехал из ленинградского "Спартака" селекционер Геннадий Николаев. Был на подхвате у Кондрашина. Как меня искать?
– Как?
– Явился в адресный стол!
– Это сколько ж там Таракановых?
– Набрал ворох адресов. Могу представить количество – я как-то впервые отправился в поликлинику. "Ваша фамилия?" – "Тараканов!" Заглянул в монитор – а там Таракановым края не видно. Только в одном районе!
– Тому селекционеру недели хватило – все квартиры обойти?
– Ему сильно повезло – я оказался третьим, куда он пришел. В 800-тысячном городе. Дома меня застал, вечером игра. В зале видит: 16-летний, двухметровый, худой, подвижный… Через три дня я был в Ленинграде.
КОНДРАШИН
– В давнем интервью вы обронили – Кондрашин был вовсе не таким мягким и демократичным, как многим кажется.
– Вот "мягким" Кондрашин никогда не был! Как бы сказать, чтоб его не обидеть… В кино он показан совсем другим, чем был на самом деле. Это не значит, что Владимир Петрович – плохой человек. Своеобразный. Авторитарный. Мог замкнуться, уйти в себя.
– К вам с теплотой относился?
– Выделял меня. Сидим в Сухуми – вдруг принесет мне стакан сметаны.
– Какая прелесть.
– Сам не съест – мне отдаст! Поговорит со мной чуть больше. Эдакая скупая мужская ласка. Но в то же время, как и многие тренеры в моей жизни, мог оскорбить. Причем Кондрашин не считал это оскорблением, просто стиль такой общения с игроками!
– Мы-то слышали, кроме слов "чурбан", "баран" и "скобарь", тяжелого у него в обороте не было.
– Да ну! Кличек на букву "г" у меня было бесчисленное количество.
– Это какие же?
– Гнус. Говно. Гниль. И так далее. Пол-"Юбилейного" собиралось слушать. Но "чурбан" и "баран" – его любимое.
– Мата не было?
– Нет. Матом он не ругался. Для нас тогда Кондрашин был полубог. Годы спустя я прочитал его биографию. Про детство, бедность, коммуналку в центре Ленинграда. Понял, откуда его отношение к нам – "вы все должны каждый день молиться, что играете в баскетбол и получаете за это деньги". Кондрашин терпеть не мог заниматься "выбиванием" материальных благ. Ни для себя, ни для игроков.
– В отличие от Гомельского.
– Да. Абсолютно разные люди в этом смысле. У Гомельского один из главных флагов: "Я возьму тебя в поездку за границу. Пробью квартиру…" Манипулировал. Как и самими игроками. Но у него были возможности.
– А у Кондрашина?
– Намного меньше. В Ленинграде с этим всегда было слабее. Мне в 20 лет выделили однокомнатную квартиру на Комендантском – что-то немыслимое по тем временам!
– Редкая удача.
– Правда, маленький нюанс: жил там с мамой. Спал на раскладушке. Умолял – дайте двухкомнатную! С точки зрения питерского обывателя – это хамство. В таком возрасте просить, хотя был уже игроком сборной. Недоброжелатели как раз и списали мой уход в ЦСКА на желание получать больше. Но не это было главным.
– А что?
– Считалось, что молодого надо "воспитывать". Кондрашин не давал полета. Иногда даже в матчах с ЦСКА забивал по 30-35 очков. В 20 лет! Без трехочковых, их еще не было. Но следующую игру мог просидеть на скамейке. Это меня Кондрашин "воспитывал".
– Чтоб не было "звездняка"?
– Да.
– Правильно делал?
– Нет, конечно! Глупость! Вот были у него какие-то свои закосы. Не забуду случай: приезжаю из Америки после турне со сборной. Длинные носки, кеды… В "Юбилейном" играли, я убегаю, перед кольцом поворачиваюсь спиной – и вколачиваю сверху. Через голову. Что делает Кондрашин?
– Что?
– Усаживает и говорит: "Баран! Американец в лаптях! Еще и чулки надел!" Это за то, что сыграл красиво.
– Что его возмутило?
– Лучше два очка по-крестьянски, чем вот так: "Ты же мог промахнуться!"
– В ту пору трюки были не в ходу?
– Гораздо реже забивали сверху, чем сегодня. Шанс промахнуться все-таки выше, чем положить "от забора".
– Перестали выпендриваться?
– Наоборот. Я упрямый. Как появилась возможность – сразу и повторил.
– Как Кондрашин реагировал?
– Как, как… Конфликтная ситуация! При этом он никогда мне не говорил: "Не забивай сверху". Просто любой авторитарный тренер чувствует какое-то сопротивление – и пытается подавить. Та же история произошла с Гомельским. А я всегда стремился к свободе! То, чего добился сейчас, в 60 лет…
Чем отличаются выдающиеся игроки? Внутренней свободой! Они раскрепощены. Уверены в себе. Считают, что имеют право поступать не как все. А из меня это пытались выжать. Но если подбивать и подбивать шляпку гвоздя, можно заколотить до конца. В советской системе не принято было подходить к игроку индивидуально, с учетом его характера. Я всегда хотел, чтоб тренер смотрел на меня как на единомышленника. Цель-то одна! На титулы мне грех жаловаться, но очень часто на протяжении карьеры вот такое отношение преследовало. Если б не это – думаю, мог достичь большего.
– Способность Кондрашина выигрывать матчи в концовке – это что-то феноменальное.
– Природное чутье. Смекалка. Большая работа над собой – исходя из тех скудных материалов, что были. Я уже начал ездить со сборной Гомельского, так Кондрашин меня просил всегда привозить программки, журналы… Каждую крупицу ловил! А все новшества шли из Америки. Он первый в Союзе начал выпускать игрока на 20-30 секунд. То укрепляя нападение, то защиту.
ДУСТОМ
– Что стало последней каплей – и вы перебрались из Ленинграда в ЦСКА?
– Нарушилось взаимопонимание с Кондрашиным. Слушать бесконечное: "гниль", "баран", "чурбан"… Кто-то не обратит внимания – а меня оскорбляло. Плюс еще один тонкий момент.
– Какой?
– Я начал ездить со сборной по всяким турне. Несколько раз повторялось – играю за сборную, все нормально. Возвращаюсь в Ленинград – и не здоров! То последствия травмы какой-нибудь, то удалили зуб, и началось воспаление, режут десну, температура под сорок. Понятно, пропускаю матчи.
– Что такого?
– Но за сборную-то выхожу! А вокруг Кондрашина крутились ваши коллеги. Без конца его подзуживали: "За Гомельского-то он играет, за вас – нет". Я же к баскетболу никогда не относился рационально. Не был "сачком". Хотел играть – но не мог! Когда такие версии мелькали в газетах, на ленинградском телевидении, страшно обижался. Но менять клуб даже мысли не было, клянусь вам! Однажды на тренировке ко мне подошел Александр Белов: "Ты что, в ЦСКА уходишь?"
– Как интересно.
– Меня просто начали подталкивать туда! После перехода Кондрашин несколько лет со мной не разговаривал.
– Вы здоровались – он не отвечал?
– Да. Шел мимо, не реагировал. Ну, шел и шел. Я не расстраивался.
– Когда оттаял?
– Лет через семь. А когда в 1990-м незадолго до отъезда из ЦСКА устроили "Матч звезд", Кондрашин был тренером моей команды. Получилось символично: первый матч в Советском Союзе я сыграл под руководством Кондрашина – и последний тоже. Вот вчера получил интересную SMS от бывшего вашего редактора Владимира Титоренко… Зачитать?
– С радостью послушаем.
– "Только что завершил титанический труд по воссозданию истории сборной СССР с 1947-го по 1992-й. Если коротко, ты четвертый по числу официальных матчей, сыгранных за сборную. У тебя 93. Больше у Сергея Белова, Белостенного и Вольнова".
– Не знали?
– Примерно представлял. В Германии журналисты интересовались статистикой, я тогда сам подсчитал, что всего за сборную за 11 лет провел 400 матчей. Приличное достижение! Я доволен!
– Как вас народ встречал в Ленинграде после перехода?
– В Питере были самые злые болельщики. В "Юбилейном" как-то погнался за таким. Сижу на скамейке, а тут несется: "Тараканов – дустом!"
– Что-что?
– В смысле – травить надо тараканов. Я оборачиваюсь, вижу эту физиономию. За ним! Он как чесанул!
– Прямо во время матча?
– Ну да. Если ты мужик – ответь за слова! Что сидишь там, квакаешь? Знаешь, что останешься безнаказанным, не пойду к тебе? А я пойду! Ты можешь болеть против меня – но оскорблять-то зачем?
– Вы и в Каунасе кого-то чуть не отоварили.
– Там тоже всегда было непросто. Когда литовцы подняли голову, стали агрессивно-неприятными. А старый "Спортхалле" – зал отвратительный.
– В чем?
– Вечно холодный, жуткие сквозняки. Тогда все проще: ни ограждения, ни охраны. После матча через толпу болельщиков иду к автобусу, крики, оскорбления… Еле сдержался. Сейчас-то в Литве люди совершенно разного возраста говорят: "Как же мы тебя ненавидели!"
– Без вариаций – одними словами?
– С вариациями. Кто помоложе, ярче выступают: "Я в телевизор плевал, когда тебя показывали!" Постарше: "Я так орал! А ты, оказывается, хороший парень…"
ГОМЕЛЬСКИЙ
– Об уходе из "Спартака" не жалели?
– Нет. Даже Кондрашин как-то сказал: "Ты правильно сделал, что ушел". Но с Гомельским следовало вести себя иначе. Я же колючий, все время что-то доказываю. А с ним нельзя было этого делать.
– Нарвались на те же грабли?
– Да. Мне казалось, я объясняю. А Гомельскому – что спорю. Все, как с Кондрашиным – если человек такого склада интуитивно чувствует бунт, немедленно начинает подавлять. ЦСКА-то ладно, вот по поводу сборной испытываю сожаление. У меня не было свободы на площадке! Я не имел права на ошибку! И всегда ревниво относился к тому, когда коллеге по амплуа позволено было больше.
Вот считал Александр Яковлевич, что выбираю неудобную позицию для броска. Слишком кручусь вокруг себя, спиной пытаюсь обыграть соперника ниже ростом. Некоторые мои любимые движения с мячом не укладывались в рамки восприятия тренера.
– Что-то запрещал?
– Мячик водить. Едва начинаю – или сразу сажусь, или меньше играю. Как минимум – выслушиваешь от него. Все это сужало мой атакующий потенциал. Я же форвард!
– Стоило вам смазать бросок – тут же оказывались на лавке?
– Обязательно! У Гомельского был штамп: "Если бросаешь – попадай. Мажешь? Значит, не твой день. Садись!" Глупо же.
– Кому-то Гомельский готов был простить все?
– Хомичюсу, Куртинайтису, Валтерсу. Большим атлетом я не был, приходилось придумывать. То с отклонением бросок, то с подниманием траектории. Сегодня это рядовые вещи. А тогда – что-то новое. Гомельского раздражало. Но особенно то, что продолжал делать по-своему, гнул свою линию.
– Выговаривал жестко?
– Бывало. Играем в зале тяжелой атлетики ЦСКА. Я всегда хорошо бросал фолы. Мне нравилось первый забить чисто, второй – от щита. Демонстративно забивал так. Гомельского бесило: "Нормально бросай!" Однажды дождался, когда промажу от щита – отвел душу.
– Тяжело переживали?
– Я – очень. Кому-то было наплевать: мели, Емеля… Тот же Хома или Витька Панкрашкин в подобной ситуации промолчат, и все закончится. А я снова начинал рассказывать в ответ, почему бросаю так. Вся артиллерия подавления в перерывах и тайм-аутах обрушивалась на меня.
– Гомельский бранные прозвища придумывал?
– Нет. Он устраивал собрания. Там мог надавить на больные места, зная, что кто-то из присутствующих не сильно огорчится, если партнера будут песочить. К примеру, с игроками "Жальгириса" после суперфиналов середины 80-х были не самые простые отношения. Меня Гомельский распекает – а те точно не расстраиваются. Мне так казалось. А может, им все равно было. Не в этом дело. Я воспринимал болезненно, все это придавало энергии и злости на площадке. В ущерб здоровью и ночному сну.
– Срывались в ответ?
– Два раза Гомельского послал. Прямо в лицо. Что добавило остроты в отношения.
– Еще бы.
– Пару лет жилось трудно. На Хорошевке – однокомнатная квартира. А я с женой, маленькой дочкой и тещей, которая спала на кухне. Я – на полу, потому что спина болела. Приезжаешь на пару дней домой – ребенок кричит, теща ворчит, голова кругом. Думаешь – на сборах-то лучше… Гомельский обещал выделить двушку, но все затянулось. Это в футбольном и хоккейном ЦСКА такие вопросы решались быстро.
Раздражение копилось, и в какой-то момент после очередной претензии Александра Яковлевича я взорвался. Уходя с тренировки, высказал все, что о нем думаю. И добавил, что в сборной больше играть не буду. Хотя она в те годы – главная кормилица, самые денежные поездки были там.
– Что Гомельский?
– Сообщил мне, что есть команда СКА Хабаровск. Можно отправиться туда. А можно вообще надеть сапоги, служить по-настоящему.
– Мог воплотить?
– Сейчас думаю – нет. Не тот уровень ссоры. Психологически нам было гораздо сложнее, чем сегодняшнему поколению. Тогда многое было построено на искусственном создании конфликтов.
– Атмосфера тяжелая?
– Ну, вот представьте – неделями торчим на сборе. Никаких вайберов нет. Звонок в Москву по талончику. Сидишь около телефона и ждешь, пока телефонистка соединит. Поговорить – отдушина!
– Других не было?
– У меня была – книги. Я читал очень много. Только тренировки, сон и книжка.
– Не детективы, надо думать?
– Нет, конечно. Мама приучила к хорошей литературе. Хемингуэй, Булгаков, Ремарк, Драйзер, Ильф и Петров… "Котлован" Платонова прочитал взахлеб, еще и Йовайше дал. Тот ржал, как резаный, понравился слог литовцу. А недавно я снова открыл "Котлован" – не идет. Что-то во мне изменилось! Я к чему говорю?
– К чему?
– Сегодня у баскетболистов часто очень жесткие отношения с тренером. Но они знают, за что терпят, у них другая отдушина – миллионные контракты. Зато есть свобода выбора: не нравится – уходи в другой клуб. Примеров много. У нас было не так.
– Была б возможность – ушли бы?
– Не исключено. Впрочем, все это теория, в жизни сложнее. Но простое желание доказать мною двигало не раз. Играть на злости – морально это очень истощает. В 30 лет я был выжат как лимон.
– Как раз к Олимпиаде?
– Вот после Сеула и посыпался. Еще несколько лет за границей протянул, но это другое. До Олимпиады мы чуть ли не целый год просидели на сборах и участвовали в турнирах. Вернулись чемпионами – через четыре дня, с трудом отошедшие от празднований, играем с ЦСКА предсезонный турнир в Испании. Трибуны битком. А ты не в силах!
– Прекрасно вас понимаем.
– Стоишь на разминке – а у тебя холодка никакого. Слушаешь, как представляют, эмоций ноль. Потом возвращаешься домой, начинается чемпионат Союза. Разъездной календарь. Турне по Америке на 20 дней. Кубок чемпионов. Новогоднее турне со сборной по трем странам: Франция, Испания, Англия. Точно помню – 3 января вернулись в Москву, а 4-го улетели на игру в Салоники.
– Как же вы играли?
– Я вам расскажу. Мяч кажется огромным, а кольцо – крохотным. Нам после Олимпиады нужна была пауза! Уехать куда угодно и не думать о баскетболе. А нас пережали.
– Когда к Сеулу готовились, тренировались по три раза в день?
– Да. Месяцы жуткой пахоты!
– Тогда-то вы и произнесли легендарную фразу, которую донес до мира доктор Авраменко: "Сил осталось только на то, чтоб Папе в могилу горсть земли бросить, если завтра умрет…"
– Хм. К Гомельскому подкатывала моментами такая личная неприязнь, что в самом деле готов был посыпать землицу на могилку. Хотя Антоныч – мифотворец еще тот. Вообще-то с массажистами и докторами лучше было не откровенничать.
– Все передавалось Гомельскому?
– Разумеется. Была "прямая линия". Но люди приходят лечить от травмы, давление проверить, таблетку дать, промассировать… Сидит – и разговаривает с тобой. А тебе и в радость хоть кому-то выговориться. Некоторые специально им идеи закидывали – чтоб до Папы донеслось.
БЕЛОВ
– Когда Александра Белова взяли на таможне с иконами, гуляла версия, что ниточки ведут в ЦСКА. Мол, там всё подстроили, чтоб переманить игрока. А вдова Кондрашина уверяла, что ребята разыгрывали, кому эту сумку нести: "Выпало Сашке. Случайность".
– Начнем с того, что никого в ЦСКА на аркане не тянули. На 99 процентов все эти рассказы базируются лишь на том, что нужно как-то оправдываться перед своими. Я тоже мог наплести Кондрашину – дескать, не хочу, силой забирают в армию, деваться некуда… А я произнес честно: "Ухожу в ЦСКА".
История на таможне приключилась в 1977-м, когда летели в Милан на матч Кубка Кубков с "Чинзано". Спартаковские "старики" во главе с Беловым меня в свои планы не посвящали. Левыми делами я тогда не занимался. Не потому что такой правильный – просто мне было 18 лет, одна из первых поездок за границу.
Вылетали из Шереметьево. Вдруг тотальная проверка багажа. Сдавал сумку, ее возвращали, опять досматривали – и так четыре раза! Дальше каждого, включая Кондрашина, заводили в кабинки, раздевали. Рейс задержали на несколько часов. Наконец в самолет зашли все, кроме Белова и Вовы Яковлева. Выяснилось – оба не летят. В команде осталось восемь игроков, но в Милане Кондрашин демонстративно не выпускал на площадку Володю Арзамаскова по прозвищу Зяма. Считал, именно тот виноват.
– Обоснованно?
– Зяма – игрок хороший, но о коммерции никогда не забывал. Присутствовала у него эта жилка. С Сашей Беловым дружил, имел на него большое влияние. Позже ходили разговоры, что сумка действительно была общая. Все неправедное для продажи упаковали туда.
– Что еще, кроме икон?
– Икру. Не декларированную валюту – долларов пятьсот. Причем иконы не антикварные – ширпотреб. Но кто-то "стукнул".
– Есть версия?
– Нет. Где-то в Ленинграде ребята прокололись. Возможно, на них навели те, у кого и покупали иконы, валюту. В аэропорту нас уже ждали, сумку явно пасли. Когда Яковлев к ней прикоснулся – повязали. На вопрос: "Чья?", ответил: "Не знаю. Подумал, наша …" Яковлев вообще пострадал ни за что. Честнее человека не было не то что в команде – во всем Ленинграде! Но, как и Белов, оказался невыездным.
– С Александра еще сняли звание заслуженного, на год дисквалифицировали.
– В 1978-м амнистировали, Гомельский вызвал в сборную, которая готовилась к чемпионату мира в Маниле. Когда в Латвии на тренировке Саше стало плохо, отправили лечиться в Ленинград. Я с тем составом прошел все сборы, отцепили последним. Накануне вылета в Манилу Гомельский объявил, что берет ветеранов Болошева и Жармухамедова, а я возвращаюсь в Питер.
3 октября зашел в гости к Вовке Овчинникову. Его сестра Шура была супругой Саши Белова и в это время с женским "Спартаком" находилась где-то на сборах. Тут звонок: "Саша умер". Мы были настолько потрясены, душили эмоции… Не нашли другого выхода, как пойти в ресторан и дико напиться, заставляя соседние столики скорбеть вместе с нами.
– Вы не знали, что у Белова саркома сердца?
– Да никто не знал! Все случилось очень быстро. Даже то, что он в больнице, не афишировали. На похоронах я стоял в почетном карауле. Прощание организовали в спартаковском зале на Вязовой улице. Я был в ступоре. Сегодня-то, к сожалению, уже закаленный, не раз хоронил родных, друзей. А тогда для меня это была первая смерть человека, с которым еще вчера вместе выходили на площадку. Думал: "Вот зал, где мы тренируемся. И вот Саша в гробу – как живой. Сюрреализм…" На Северном кладбище теперь две могилы рядом – Белова и Кондрашина.
– С Александром сдружились?
– Нет, слишком велика была разница в возрасте и статусе. Но отношения были нормальные. Правда, на одной из первых тренировок вспыхнул небольшой конфликт. Мяч катится мимо. Слышу свист за спиной: "Эй, эй..."
– Белов?
– Да. Может, просто имя запомнить не успел. Но меня задело. Я вообще такие вещи не приемлю: свист, "эй, подай-принеси…" Белов повторяет – не реагирую. Краем глаза вижу – чертыхаясь, сам за мячом идет.
Зато когда я с киевским "Строителем" кучу очков набрал, в раздевалке Саша дал легонько подзатыльник: "Король!" Я понял – признали. Потихоньку вливался в их сложившуюся компанию – Макеев, Павлов, Арзамасков, Силантьев… В поездках в карты играли. Тогда Белов казался мне дядькой. Матерым, пожившим. А ведь умер в 26 лет!
– Совсем мальчишка.
– В 20 после Олимпиады в Мюнхене он стал звездой. Это наложило отпечаток на характер, поведение. Не скажу, что мог нахамить, но… Был лидером коллектива как на площадке, так и за ее пределами. Со всеми атрибутами красивой жизни советского человека 70-х. "Жигули", магнитола, дубленка. Первый парень на деревне, весь мир у его ног. Многие поразились, когда он женился на Шуре Овчинниковой.
– Почему?
– Два разных полюса. Саша – любимец женщин. Баловень. Самец. А Шура – скромная девушка. Хотя красивая, в Европе признавали "Мисс баскетбол".
ШТАНГА
– Сергей Белов по человеческим качествам – полная противоположность Александру?
– Да. Саша – веселый, компанейский. Сергей – волк-одиночка, абсолютный интроверт. Молчаливый, всегда держался обособленно. Перед Олимпиадой-1980 я часто жил с ним в одной комнате. Спросишь – ответит. Первым редко начинал разговор. Кстати, в "Движении вверх" никто на себя не похож. Исключение – Сергей Белов. Не во всем – но больше, чем остальные. То ли потому, что фильм снят по книжке, написанной с его слов. То ли потому, что консультантом был его сын, Саша.
– В этой книге мы обнаружили абзац, посвященный подготовке к московской Олимпиаде: "После того, как стало ясно, что американцы не приедут, в сборной началось такое, чего не видел никогда. Пьянство, халатное отношение к тренировкам, дележ государственных денег, квартир и машин – будто уже все выиграли".
– Ну что вы, какие пьянки, когда три тренировки в день?! Если еще и квасить – сдохнешь!
– Мы цитируем Белова.
– Может, кто-то попался ему на глаза с сигаретой, вот и вообразил бог знает что. Он-то был режимщиком, фанатично преданным баскетболу. Любой шаг в сторону казался Сергею чем-то из ряда вон. Это как со штангой. Если ты не приседаешь с весом 150 килограммов – что Белов делал регулярно – значит, плохо тренируешься.
– Вы со 170 кило приседали.
– Было. Личный рекорд. Вот думаю – зачем корячился? Спину сорвал, колени разваливаются… Сегодня методики другие. Штанга не больше 40 килограммов, жгуты, резиночки, упражнения на баланс. Никаких кроссов. А для нашего поколения пробежать тест Купера перед завтраком – в порядке вещей. Если б не убивали такими нагрузками, я бы закончил карьеру года на четыре позже.
А Олимпиаду в Москве мы профукали из-за неправильной тактики. По составу были на голову сильнее что Югославии, что Италии. Но ходили пешком, в баскетбол играли медленный, позиционный – и довольствовались бронзой. Гомельский, великий стратег, сразу сделал выводы.
– Какие?
– Привлек в штаб Анатолия Блика, молодого тренера, поклонника американской модели баскетбола. Папа к нему прислушивался. Плюс ввел в состав Валтерса, который задавал в игре скорость. Акценты сместились, мы взвинтили темп, убегали в быстрые отрывы. И в 1981-м на чемпионате Европы разорвали всех! Тех же итальянцев, которым проиграли на Олимпиаде, вынесли с разницей в 30 очков, югославов в группе – "+20", а в финале – "+17". Валтерс, дебютант сборной, стал MVP турнира! Выдающееся достижение!
БЕЛЫЙ
– Нам рассказывали, что Владимир Ткаченко легко удерживает в руке четыре бутылки шампанского. Каким трюком удивил вас?
– При мне спокойно держал в ладони две бутылки шампанского. За дно!
– Ого.
– Он же огромный, рост 220 сантиметров, физически силен невероятно. В Союзе любимым оппонентом Ткаченко был Коля Дерюгин из тбилисского "Динамо". Игрок хитренький, понимая, что против такого гиганта шансов нет, вечно его провоцировал на фолы в нападении, мог исподтишка ущипнуть, подтолкнуть. Я бы за эти фокусы прибил. А Ткач, как все великаны, – добряк. Отходчивый. Но однажды в сборной приобнял Колю за шею. Шутя. Я похолодел от ужаса. Казалось, еще секунда – и голову оторвет, как цыпленку.
– Что за история, когда Ткаченко и Белостенный вдвоем разогнали толпу грузин после матча?
– К южным народам Вова относился с опаской. Почему-то именно на Кавказе многие вели себя бесцеремонно. Постоянно его цепляли, подходили меряться ростом, отпускали глупые шуточки. Про драку с грузинскими болельщиками не слышал. Но если было – я им не завидую. У Ткача и Белого кулаки, как кувалды. Любой толпе навалять могли.
– Белостенный чуть-чуть пониже.
– 214 сантиметров. Одесский парень. Не такой рельефный, как Ткач, но тоже здоровый и бесстрашный. Мой товарищ. Периодически выбирался к нему в Трир, пока жил в Льеже. Между этими городами – меньше двухсот километров.
– В центре Трира под ратушей Белостенный открыл ресторан.
– Бывал и там, и дома у него. Когда я в Москву вернулся, созванивались. И вдруг он пропал. Потом я позвонил Ларисе, жене, она и сообщила, что у Сани рак легких. Он никому не говорил. Замкнулся, узнав диагноз, боролся. Но вскоре умер. Мы с Волковым прилетели на похороны. Я – из Москвы, он – из Киева. Попрощались.
– Знаменитый случай – в 1988-м Белостенный на предолимпийском турнире в Голландии сломал нос Жарко Паспалю. А началось-то с вас…
– Разве?
– В книжке Владимира Гомельского "Папа" вычитали, что вам Паспаль засветил по лицу.
– Честно, не помню. А вот что было дальше, забыть невозможно. Белый сорвался со скамейки, подскочил к Паспалю и врезал так, что того со сломанным носом увезли в госпиталь. Юги вели с большим отрывом, но после этой заварухи резко сникли. И мы вырвали победу. У нас всегда отношения были на грани искры. В любую секунду могло полыхнуть. Играли-то они грязно.
– Кто в Сеуле плюнул в вас?
– Он же, Паспаль. Это был первый матч на Олимпиаде.
– Какой неугомонный.
– Вы не представляете, как хотелось ответить! Сдержался. Был уже печальный опыт, когда в Кубке чемпионов играли на выезде с "Цибоной".
– Белостенного за нокаут Паспаля лишили звания заслуженного. Как досталось вам?
– Типичная югославская фишка. В момент броска, когда судьи переключают взгляд на руки и мяч, соперник плюет тебе в лицо. Я дал в репу, началась драка. На собрании потом распекали. Мол, ты комсорг, подвел команду, такое поведение недопустимо. А я Юрия Селихова, главного тренера, спросил: "Если б к вам в разгар матча подошел коллега, харкнул в лицо – стерпели бы?" Ответа не дождался. Но эта история стала уроком. Знаете, что самое удивительное?
– Что же?
– Несколько лет назад Паспаль приехал в Москву с какой-то сербской командой. Увидел меня, полез обниматься, целоваться. Я шарахнулся от неожиданности в сторону. Столкнулись и в прошлом году в Стамбуле на "Финале четырех", перекинулись парой слов. Уже без обнимашек.
Сейчас баскетбол намного чище. Камер полно, удары исподтишка, плевки не могут остаться незамеченными. А раньше… Мне на площадке по два раза ломали нос и челюсть. То локоть кто-то выставит, то рукой отмахнется.
– Когда было особенно больно?
– Первый перелом челюсти получил в 1976-м, в Италии, в игре за молодежку. Рванул на подбор, наткнулся на чей-то локоть, и все. Свет погас. Очухался на лавке. Дальше сборная неделю колесила по Сардинии, объедалась местными деликатесами. Я же пил бульон через трубочку. А в ЦСКА на тренировке Валера Тихоненко, мой друг и сосед по комнате, как-то засандалил локтем так, что зубы пробили язык. Не специально, конечно. Но пришлось зашивать.
ВАЛТЕРС
– Юный Базаревич перебрался в ЦСКА в начале 80-х и ужаснулся: "Молодых гнобили страшно! Бесконечные подколки. Жесткие, злые, обидные. До слез. Раздевалка напоминала террариум, каждый готов был сожрать конкурента. А Мышкин и Тараканов друг друга ненавидели".
– Базик тогда был маленький, худенький, без царя в голове. Бежал, не всегда зная куда. Ветераны ему на это указывали. Авторитет-то надо завоевывать. Сюсюканье в советском баскетболе не приветствовалось. Атмосфера в команде сохранялась непростая, но без оскорблений и унижений. Что касается Мышкина, то отношения у нас действительно были сложные.
– Почему?
– Конкуренция, ревность, мы же часто играли на одной позиции. Каждый хотел доказать, что он сильнее. Тренерам всегда было выгодно искусственно разжигать конфликт. Полагали, что такие моменты на пользу команде. Да и по-разному мы с Толей воспринимали баскетбол.
– До драк доходило?
– Много раз было очень близко. Не только с ним. Баскетбол – контактный вид спорта, проблемы случаются и с товарищами.
– А с Валтерсом что не поделили в 1986-м на чемпионате мира?
– После триумфа на "Европе" мы подружились. Когда отдыхал с семьей на Рижском взморье, Валдис помогал с гостиницей, домой к нему заезжал. Играть с Валтерсом было одно удовольствие, пока не стал перетягивать одеяло на себя. Начался звездняк. Проснулось желание доминировать, управлять командой. Хотел быть главным. Как в ВЭФе, где считался безоговорочным лидером. Там у него был верный оруженосец.
– Кто же?
– Екабсон. Чуть ли не баул за ним таскал. Игрок-то неплохой, но не уровня сборной. А Валтерс пытался его туда пропихнуть, на мою позицию. В ВЭФе слово Валтерса было закон, и он решил, что то же самое прокатит в сборной. Кого-то подмял под себя – но не меня. Вот на этой почве разгорелся конфликт. Валтерс в итоге за свой характер поплатился. Решением коллектива его не взяли в Сеул. Потому что всем надоели эти выходки, интриги, даже прибалтам.
– Кажется, Гомельский выбирал между Валтерсом и Миглиниексом?
– Совершенно верно. Предложил голосовать нам, игрокам.
– За кого были вы, можно не спрашивать.
– Ха! Это точно. Большинством голосов победил Миглиниекс. А тогда ситуация усугублялась тем, что Гомельский стал невыездным, и на "Европу" команду повез Владимир Обухов. Он не выдержал давления со стороны Валтерса, фактически лег под него, чего простить тренеру не могу.
– Сколько ж раз Гомельский был невыездным?
– Восемь или девять. Что конкретно предшествовало этому в 1985-м, не в курсе. Нас в подробности не посвящали. Но при желании любого могли взять за жабры. Рыльце-то у всех в пуху. Основной заработок в те годы – не зарплата и премиальные, а поездки за рубеж. Первые челночники – это мы, спортсмены. Без конца что-то продавали.
– Икру, фотоаппараты…
– Вот это миф, что советские фотоаппараты кому-то нужны за границей. Икра – другое дело. Кто поотчаяннее, провозил валюту. Поверьте, не было в делегации человека, который бы не приторговывал. Даже чекисты, которые читали нам лекции о том, что спекулировать – плохо, пересекая границу, первым делом интересовались: "Куда бы икорочку пристроить?" Эпоха двойной морали.
– Так как же вы на том чемпионате мира отыграли в полуфинале у Югославии 9 очков за 50 секунд?!
– Это теперь, когда правила поменялись, подобные эпизоды сплошь и рядом. Тогда "+9" менее чем за минуту до сирены – однозначная победа. Но удача была на нашей стороне. Сначала трехочковый реализовал Сабонис, затем Тихоненко – быстро подобрав мяч после ошибки кого-то из югославов. Последним напортачил Дивац. Судьи зафиксировали у него пробежку, и Валтерс за пять секунд до конца забросил треху.
Горжусь, что в овертайме я оказался единственным, кто набрал два очка с игры. Баскетбол был уже незрелищный, осторожный. Мы целенаправленно играли на Сабаса, юги фолили, он забивал штрафные. Бросать со средней дистанции никто не решался. Я понимал: если не попаду – сожрут.
– Свои же?
– Ну конечно! Атмосфера-то из-за козней Валтерса была, мягко говоря, недружественная. Стоило промахнуться, как на скамейке некоторые театрально воздевали руки к небу: "Да что ж он делает?! Меняйте!" Я-то слышал. Это ненормально! А Обухов повелся.
– Жалко, до золота не дотянули.
– В финале и американцев могли обыграть. Помешало отсутствие дисциплины. Это то, что проповедовал Валтерс. Свободная атмосфера, как в ВЭФ, гуляй, рванина, а потом я выйду – и сыграю… Ага. Сыграли те, кто готовился. Остальные подошли на расслабоне. Финал такое не прощает.
– Сейчас с Мышкиным и Валтерсом при встрече хоть здороваетесь?
– Разумеется. У нас давно нормальные отношения. Мы стали взрослее, мудрее. И уже не такими категоричными, как в юности. Что нам сегодня-то делить? Полгода назад Валтерса включили в Зал славы ФИБА. Я позвонил, поздравил. Следом он набрал, пригласил в Ригу. Будет время – съезжу.
СЕУЛ
– Сеульскую победу в Олимпийской деревне сборная отмечала три дня. Самый трогательный для вас эпизод?
– Как только после матча добрались до Олимпийской деревни, помчался на переговорный пункт, позвонил жене, маме. Кричал в трубку: "Мы выиграли!" Они еще не знали результата, финал-то в записи показывали. Потом с ребятами сидели, праздновали.
– Да так, что из всей команды на закрытие Игр дошли вы один. Остальные отсыпались? Или продолжали кутить?
– Не сказал бы, что мы сильно пили – это тоже мифы и легенды. Идти на стадион Гомельский не заставлял, вот парни и решили провести время по-другому. Кто-то отдыхал, кто-то в город поехал. На Олимпиаде нет ничего более утомительного, чем церемонии открытия и закрытия. Стоишь под трибунами, ждешь часами… Но я очень хотел пойти. Понимал – это моя последняя Олимпиада. К тому же привез с собой видеокамеру, таскал на плече, все снимал. И закрытие, и наши посиделки в Олимпийской деревне. Многое я бы сейчас отдал, чтоб пересмотреть эти уникальные кадры.
– Неужели не сохранились?
– Увы. Как-то литовцы собирались делать фильм про победу в Сеуле. Попросили пленку. Время спустя спрашиваю: "Где?" – "Мы в ЦСКА передали…" А там ничего не знают. Эти люди как рассуждали? Если в Вильнюсе скажешь кому-то: "Передайте кассеты Сабонису" – принесут ему домой. Думали в Москве то же самое. Достаточно фразы: "Передайте в ЦСКА Тараканову". А это начало 2000-х, я еще не был так близок с клубом, как сегодня. В общем, кассеты пропали.
– А фильм?
– Так и не вышел. Одно из преимуществ нынешнего поколения – фотографии, видео. Нажал кнопку в телефоне – миллион кадров. А мы исключительно на память полагаться можем. Но со временем подробности выветриваются. Когда начинаем вспоминать какие-то истории – возникают противоречия. У каждого своя версия.
– Из той команды со всеми на связи?
– Да. Видимся, правда, редко – раскидало нас по свету. Например, в Испании квартиры или дома приобрели Сабонис, Хомичюс, Марчюленис, Тихоненко и я. Но впятером там не собирались ни разу. Просто не совпадали. Тихий вечно в разъездах. Хома развелся. Сабас в тех краях теперь почти не бывает. Его в Литве легче застать. Марчелло в Испанию выбирался только летом, а сейчас курсирует между Литвой и Америкой.
– У вас в Испании квартира?
– Да, в Марбелье. Там же дом Миши Михайлова. Вот с ним в последнее время регулярно общаюсь, когда с семьей приезжаем отдохнуть.
– Как страна отблагодарила за победу в Сеуле?
– Получили по три тысячи долларов и командирские часы от министра обороны. Всё. Ни квартир, ни машин не дарили.
– Сколько у вас сгорело на книжке, когда закончилась Советская власть?
– Ох, это целая история. В 1988-м отправились в турне по Америке, за две тысячи долларов купил компьютер. В Москве продал кооперативу за 48 тысяч рублей.
– Три "Волги"!
– Всё официально, перечислили через сберкассу. Даже квитанция где-то валяется. Чуть раньше успел приобрести дачу по Дмитровке, двадцать соток. Заплатил 40 тысяч рублей. В середине 90-х продал за 20 тысяч долларов. Жалею.
– Немудрено.
– Сегодня получил бы совсем другие деньги. Когда в 1990-м уезжал в немецкий "Людвигсбург", на книжке скопилось 60 тысяч рублей. В пересчете на доллары – четыре тысячи.
– Всего?! Вы что-то путаете.
– Нет-нет. Цены подскочили, на черном рынке доллар уже стоил около 15 рублей. Знакомый предложил заняться бизнесом. Я снял все с книжки, сложил в мешок, отдал ему. Сейчас не могу понять, как принял такое решение. Подобные авантюры мне несвойственны!
– Обожглись?
– Он сказал, что вложил куда-то, потом реформа – и деньги сгорели. Самое обидное даже не то, что они пропали. А то, что доверился какому-то проходимцу. Лучше б мама их прогуляла. До сих пор испытываю угрызения совести за то, ей не оставил. Хотя она, конечно, не бедствовала.
МЕТРО
– Чем же привлек скромный "Людвигсбург"?
– Лучшие годы я упустил, в то время было не уехать. А после 30 лет организм посыпался. В Германии на шестой день порвал связки голеностопа. Операция, два месяца в гипсе. Как советский человек вышел играть, не долечившись. Мне ж платят! После травмы началась спортивная агония.
– Нога болела?
– Она и сейчас до конца не разгибается. А тогда опухала так, что после каждого матча по часу в ледяной воде держал. Потом в Бельгии нашел команду.
– Там условия были интереснее?
– Нет. Все по нисходящей, только бы зацепиться. Арендовал грузовичок вроде "Газели", проехал 500 километров до Льежа. Сам с товарищем в кабине, жена с дочкой в кузове. Где нет окон. Супруга плакала, не хотела из Германии уезжать. Но когда освоилась в Бельгии, поняла, что там даже лучше. И в 2000 году возвращаться со мной в Москву не захотела.
– Чем занимается?
– Понятия не имею. Я достаточно категоричен, если меня предают. А то, что Ирина решила остаться, расценил как предательство.
– Развод был вашей инициативой?
– Моей. Сказал, что мне в Бельгии скучно, неинтересно. Загрузил в машину свои вещички и поехал через всю Европу в Москву. В квартиру, которая после прекрасного дома казалась трущобой. А Ирина осталась. Ей нравилось жить в Европе.
– Дом был свой?
– Да, выстроил в 1998-м. Хорошая, налаженная буржуазная жизнь. Чудесный район. Но – скука! К тому же мой бизнес был связан с Россией.
– С чего он начинался?
– Из Бельгии возили в Москву грузовиком продукты – масло, мясо, шоколад, сухое молоко.
– Хоть раз вас кинули?
– Всегда был риск, что фуру по дороге могут грабануть. Снарядил машину – и неделю трясешься. Доедет? Не доедет? Но единственное ЧП случилось, когда мои партнеры отправили из Москвы в Иркутск вагон сливочного масла. По дороге вспыхнул пожар, масло пропиталось дымом.
– Под списание?
– Малая часть ушла на комбижир, остальное уничтожили. Страховка покрыла лишь часть расходов. У меня была мысль заняться импортом одноразовой посуды, кухонных принадлежностей. Не получилось.
– Почему?
– Я хотел создать систему, чтоб поставить все на поток. Жизнь показала, что интуитивно выбирал правильное направление. Это сегодня в каждом магазине такого товара навалом, спрос громадный. В 90-е мы могли стать первопроходцами. Но в одиночку проект я бы не потянул, а партнеры в идею не поверили. Почувствовал, что перспектив у фирмы нет, и ушел. Открыл свое дело.
– Фотокабины в метро?
– Да. Мы, три компаньона, вложили по 50 тысяч долларов, закупили десять штук. Начали с Кольцевой линии, постепенно почти все станции оборудовали.
– Как затаскивали кабины?
– Ночью. Нужно специальное разрешение, чтоб снять двери на входе. Нанимали грузчиков. Но и сам помогал. Если на станции эскалатор, как на Чеховской, например, – беда. Ох, намучились, спуская по нему кабину в вестибюль. Весит-то полтонны. Упадет – задавит насмерть.
– С обманом сталкивались?
– Вот представьте: сто с лишним кабин, возле каждой – оператор. В основном пенсионеры. За всеми не уследишь. Кто-то на рабочем месте отсутствует несколько часов, кто-то – "химичит". Допустим, цена черно-белой фотографии и цветной одинаковая. На какую кнопку нажмешь – такая карточка и появится. Но некоторые умудрялись подороже продать, еще за скорость доплатить требовали.
– Лично за руку ловили?
– Было и такое. Они же меня в лицо на первых порах не знали. В сторонке наблюдаешь за процессом. Потом с клиентом поговоришь, продавцов соседнего киоска расспросишь. Так и вычисляли. Со временем устаканилось. И операторы более ответственные стали, и народ уже к фотокабинам привык, изучил расценки.
– Хоть раз оказывались на грани закрытия?
– Нет. Бизнес был стабильный, востребованный. Еще долго мог кормить не только меня, но и моих детей. Хотя конкуренция возросла.
– В метро?
– Нет, там мы были практически монополистами. Но с развитием "цифры" все стало проще и дешевле. Оборудовал уголочек под лестницей, закрепил любой цифровой фотоаппарат на треноге – и кусок хлеба гарантирован. Затраты крошечные. Такие конторы нынче на каждом шагу. Наше преимущество было в том, что все быстро, удобно, по пути.
Друга проблема – руководство метрополитена постоянно повышало аренду и не предоставляло долгосрочных договоров. Максимум – 11 месяцев. А в последние пару лет – вообще три! Так развивать бизнес невозможно. Как закупать запчасти, модернизировать кабины, когда ты в подвешенном состоянии?
– Чем кончилось?
– Два года назад прислали бумагу: "Договор не продлеваем. Кабины убрать".
– Цена каждой – 10 тысяч евро?
– С учетом таможни и транспортировки – больше.
– Куда ж вы дели сто кабин?
– Те, что уже выработали ресурс, сдал на металлолом. А поновее продал обратно в Испанию. За гроши.
– Это как?
– 15 кабин по цене одной. Транспортировка тоже за мой счет – 4,5 тысячи евро. Как я понимаю, городские власти поставили задачу очистить территорию в метро и около него. Отдать все на откуп мифическим торговым сетям, которые перепродают те же самые площади за бешеные деньги. Ну и что в итоге? Фотоуслуг там больше нет. Хотя в любом метрополитене мира есть такие кабины. И в Европе, и в Америке.
– Пользуются спросом?
– Конечно. Фото на документы всем нужны. Теперь уж не знаю, будет ли снова в моей жизни какой-нибудь бизнес…
ОЛЕ-ЛУКОЙЕ
– Что еще от жизни ждете?
– Главное – чтоб не стало скучно. Чтоб сохранялась жажда путешествовать, двигаться, общаться. А не сидеть, уткнувшись в телевизор и ковыряя в носу. Надеюсь, это мне пока не грозит. У меня широкий круг интересов. Об одном рассказать вам не успел.
– Разве не мотоциклы?
– Нет. Русский бильярд. Обожаю. Великая игра.
– Кто в сборной был бильярдистом номер один?
– Валера Милосердов. Азартнее человека не встречал. Соревнований мы не устраивали, но считалось, что Милый играет лучше всех. И на бильярде, и в карты, и в футбол. Сейчас понимаю: просто тыкать кием – это не игра. Надо тренироваться, отрабатывать технику, чтоб проходили ювелирные удары. Профессионального уровня я никогда не достигну, а на любительском неплох. Участвую в турнирах. Для меня бильярд – и хобби, и отдушина. Вот закончим интервью, поеду на дачу, поиграю часа три.
– С кем?
– Могу в одиночестве. Все равно в радость.
– Слышали, вы и с парашютом прыгали.
– Один раз. Второго, наверное, не будет.
– Страшно?
– Не то слово! Это было в середине 90-х, когда жил в Бельгии. Высота – три с половиной тысячи метров. Сидишь на краю, ноги свесил. Под тобой бездна. По плечу хлопают: давай…
– Мы вздрогнули.
– Прыгал в тандеме. Честно вам скажу: не было бы рядом дочки – не факт, что сиганул бы.
– Она тоже прыгнула?
– Да. Мы друг перед другом форсили. Это Катя, старшая моя. Ей было лет пятнадцать.
– Вычитали в интервью доктора Авраменко, что именно он познакомил вас с нынешней женой, Аней: "Знал их и понимал: они словно две половинки одного яблока. Не подозревающие о существовании друг друга". Когда впервые ее увидели – было такое же ощущение?
– Нет, конечно. Слова Авраменко вообще на 28 делить надо.
– Что вы говорите.
– Я очень его люблю, мы дружим! Но Василий Антонович – сказочник, наш Оле-Лукойе. А я против сказок, когда речь о фактах идет. Баек о том, как "мы работали на пульсе 250".
– Не было пульса 250?
– Да это нереально! Когда слышу про "пульс 250", я злюсь!
– Какой пульс случался?
– 180. Бывало и 200. А преувеличения хороши для художественной литературы. Но это мое мнение. У него – другое.
– Так что насчет Ани?
– Действительно, он познакомил. Я к тому моменту лет семь вел холостяцкий образ жизни, все устраивало. Вот абсолютно все! Я в нормальном возрасте, материально обеспеченный мужчина. С хорошей квартирой в центре Москвы и дачей на Рублевке. Никакого "кризиса среднего возраста" не чувствовал. Планов на личную жизнь не строил, все само собой получилось. Я влюбился!
– Вас можно только поздравить. Образовалась отличная семья.
– Не все так просто складывалось. Я старше на 17 лет, у нее 10-летний сын. Но в результате мы вместе, и давно. Дочка родилась, Ника. Учится в первом классе.
– Чем Аня тогда занималась?
– Была директором торгового центра на Рублевке. У нашего Антоныча дача рядом, давно общались. Вот так все и закруглилось.
