«Учил Гретцки танцевать вприсядку. Хватило его ненадолго». Большой разговор с Третьяком перед 70-летием
Нам странны были разговоры — мол, уходит Владислав Александрович на пенсию, а заступает в федерацию хоккея на его место Павел Буре.
Ну какая пенсия? Третьяк, кажется, молодеет. Походка пружинит. Седина едва просматривается. Если вглядеться.
Мы дожидаемся вместе с ним, пока в кабинете скрутят миллион проводов телевизионщики после предыдущего интервью, — и мимоходом вспоминает Владислав Александрович о канадском вратаре Кене Драйдене. Глаз блеснул — как тогда, в 1972-м.
Раз лет в пять мы приходим к нему на большое интервью. Придем, наверное, и в 2027-м. Снова удивимся — «походка пружинит»... Тому Третьяку будет 75.
Сегодняшнему — вот-вот 70!
Мамонт
— Когда-то Валентин Бубукин здорово объяснил, что такое 70 лет.
— Это как же?
— «Много цветов, а ты еще жив».
— Да, неплохо!
— Свои 70 как описали бы?
— Не могу осознать, что мне вот-вот 70. Иногда подходят пожилые люди — на вид значительно старше меня. Говорят: «Когда я был маленький, смотрел, как вы играли, и наслаждался...» Тут-то и озадачиваюсь: сколько ж мне? Всем кажется, что Третьяк древний мамонт. Потому что за ЦСКА начал играть в 1969-м — 17-летним.
— В какие моменты понимаете, что вы — вообще не старик?
— Когда на лед выхожу!
— А вы еще выходите?
— Конечно! Регулярно устраиваю мастер-классы.
— За ветеранов вроде бы не играете.
— Всего два матча провел. Оба — в защите.
— Это что за истории?
— В 2006-м отмечали 50-летие отечественного хоккея — играли на Красной площади. Нельзя было отказываться, никто бы не понял. Потом еще на каком-то юбилее вышел. На пять секунд.
— Почему не в воротах?
— Там совершенно другая игра — как минимум период надо отстоять! А у меня коленки уже не те. Уколы нужно делать. Все мениски стерлись. Ни один вратарь того времени столько не садился, сколько я.
— Это мы помним.
— Тарасову-то не нравилось. Если я отбивал, ничего не говорил. Едва пропускал, сразу: «О, это потому что сел! Нельзя садиться!» Я первый сыграл в стиле «баттерфляй». А Коноваленко и вратари НХЛ играли стоя. Вот разве что коленки и напоминают сегодня о 70 годах — больше ничего! Даже кажется, не обо мне речь!
— Много слухов ходило — будто вы покидаете ФХР, отправляетесь на пенсию. Давайте же успокоим народ — Третьяк остается.
— Да! На работе, наверное, и умру. Я такой человек — должен быть все время в действии.
— Вы как артист. Они мечтают умереть на сцене. А вы, значит, в этом кабинете?
— Вообще-то, я бы подольше пожил...
— Разделяем ваши стремления.
— Но если умереть — то уж в хоккее. Здесь вся моя жизнь.
— Как в годы вратарской карьеры дни рождения праздновали?
— Да у меня их и не было! Это сейчас чемпионат мира в мае, а прежде начинали в двадцатых числах апреля. Все время там — либо матч, либо день отдыха. Зато потом наступила пора юбилеев — 50 отметил роскошно, 60, 65...
— «Роскошно» — это как?
— Собралось человек триста в театре Российской Армии. А на 60 и 65 — еще больше. Все лучшие артисты съезжались. Но праздники устраивал не для себя. Хотелось сказать спасибо людям, которые мне помогали. А как их поблагодарить? Сделать им приятное!
— Артисты приходят бесплатно?
— Всегда и все — только бесплатно!
— Это редкость.
— Помню, перед моим 65-летием Лепс сказал: «Жаль, приехать не смогу, у меня в Дюссельдорфе концерт, в Москве буду лишь на следующий день». Так что вы думаете? В 11 вечера неожиданно появляется, торжество в самом разгаре! Вышел и спел!
— Что именно?
— «Я поднимаю руки». Моя любимая песня!
— Мы-то думали, любимая — «Рюмка водки».
— Нет-нет. «Рюмка» — это не ко мне.
— Кто-то из артистов просился выступить сам?
— Буквально три дня назад звонок от Димы Маликова — «У тебя же юбилей! Я спою?»
— В этом году что замышляете?
— А ничего. Пришлось звонить уже приглашенным артистам, всё отменять. Не то настроение, чтобы праздновать! Договорились перенести на следующий год. Сейчас просто стол накрою в федерации хоккея. Ну и дома отметим.
«Тойота»
— Были в вашей жизни удивительные подарки?
— Да. Но не на день рождения.
— Все равно интересно.
— В 1976-м после Кубка Канады заграничную машину получил!
— А-а, ту самую «Тойоту»?
— Да! В финал мы не попали. Вот это были ощущения — сидишь около телевизора, вдруг слышишь: «Лучший игрок — Владислав Третьяк, команда Советского Союза».
— Как вручили?
— Доставили на самолете! В обертке, с надписью — «Третьяку, Кубок Канады»!
— Невероятно.
— В Москве обложили пошлиной — восемь тысяч рублей. Я как узнал: «За такие деньги брать не буду, отправляйте обратно». Тогда написали письмо министру внешней торговли Патоличеву, тот решил — никакой пошлины. Можешь пять лет кататься. Если раньше продашь — 50 процентов государству. Я ровно пять лет отъездил — и продал.
— Вот любопытно: как Третьяк при советской власти продавал автомобиль?
— Договорился с друзьями — те приехали и забрали. Представляете — «Тойота» желтого цвета, затемненные стекла, спортивная! Двухдверная!
— Сейчас-то народ будет смотреть вслед.
— А тогда что было — в 1976-м!
— Может, еще и «автомат»?
— Нет. Зато пять скоростей, бортовой компьютер. Вся московская милиция знала эту машину. Я один такой в городе был. Летал на ней — будь здоров!
— Номер тоже был броский?
— Это единственный в моей жизни автомобиль с обычным номером — 13-55. На остальных был 00-20. Сейчас — 020. Как и у сына, внука. Да у каждого хоккеиста ЦСКА так было. У Харламова 00-17, у Михайлова — 00-13...
— Как в команде на презент из Канады отреагировали?
— Ребята с интересом рассматривали машину, катались со мной. Но были и те, кто демонстративно не подходил. Завидовали. Тогда ведь как получилось? На Кубок Канады Тихонов повез экспериментальную сборную. Привлекать ведущих хоккеистов руководство федерации запретило. Но Виктор Васильевич сказал: «Без Третьяка не поеду!» И меня включили в состав.
— Что ж избавились от такого автомобиля? Ездили бы до сих пор.
— После пяти лет тяжело стало. Запчастей нет — где брать?! Припарковался однажды у «Детского мира». К рождению дочки надо было коляску купить. Возвращаюсь — к автомобилю не подойти! Народ облепил. Кто-то стекло протирает — пытается разглядеть, что внутри. Я подхожу важный, все сразу — «О-о, Третьяк!» Сажусь в машину — ж-ж-ж... Не заводится! Что за новости? Снова — ж-ж-ж... Ничего!
— Вот напасть.
— Что? Где? Куда бежать?! Я на техобслуживание в посольство ездил — исключительно там, в спецгаражах, могли что-то найти. Друзья из УПДК помогали. Но здесь-то как быть? «Тойота» жужжит — и не с места! Народ начинает похохатывать.
— А вы?
— В панике. Вдруг какой-то работяга толпу раздвигает. «Владислав, что у тебя?» — «Не заводится. Бензин вроде есть». — «А где предохранители?» Открывает — «А-а, перегорел!» Берет сигаретную пачку, вытаскивает фольгу...
— Кулибин!
— Обмотал, что-то закоротил — тюк, и завелась. Вот что значит заграничная машина. Один предохранитель полетел — никуда не едем. А дядька за секунду все решил!
— Продали-то за сколько?
— Нормально. На дачу хватило.
— На «Волгу» не осталось?
— «Волга» у меня и так была...
— На московских улицах эту «Тойоту» позже встречали?
— Никогда. Она ушла куда-то в Краснодарский край.
— Пересели на советский автомобиль словно на костыли?
— Да как-то легко прошло. Жизнь заставила! Все эти беды с запчастями для «Тойоты» добивали сильнее. Компьютер пишет: «Надо сменить колодки». Где взять? Ладно, еду в Финляндию, покупаю. Оказывается, не те! Откуда мне это знать? Слава богу, наши мастера подточили, приделали. Так в конце концов сам компьютер испортился!
— Почти каждому хоккеисту дорога дарила приключения. Какие — вам?
— 1971-й. У меня еще «Жигули» были, «копейка». Ехал в Дмитров, скорость приличная. Я за 45 минут туда долетал! А в городе все плетутся, впереди грузовик. У меня на лобовом висит термометр — и падает. На мгновение отвлекаюсь, лезу вниз. Ровно одна секунда!
— Что случилось?
— Перед самосвалом выбежала собака, водитель по тормозам. Я аккуратно, неспешно въехал в зад, штырь для прицепа смял мне лобовое. Больше приключений не было.
— Представляем физиономию того шофера. Это все равно что Гагарин в него врезался.
— Ну да. Вообще-то, я водитель хороший, тьфу-тьфу. Реакция! Но здесь секунды хватило.
Артисты
— Жизнь дарила вам встречи с великими артистами. Что помнится?
— Я же комсоргом был, почетные гости в ЦСКА и сборной — всегда на мне. Я их и приглашал. От Жарова и Кобзона до Высоцкого и Миронова. У нас в Архангельском побывали все, кроме Пугачевой! Приезжают, я встречаю, веду обедать. Хлопочу вокруг них. Потом концерт.
— Ну и как Высоцкий? Произвел впечатление?
— Кто-то был не в восторге от его хрипловатого голоса. А мне нравилось все — и песни, и роли. На «Таганку» заглядывал часто, видел много ярких спектаклей. Но Гамлет в исполнении Высоцкого — нечто фантастическое. Именно в тот момент осознал — это действительно большой артист. «Десять дней, которые потрясли мир» — тоже шедевр. Помню, захожу в театр, до спектакля еще долго — а Высоцкий сидит на сцене, что-то подбирает на гитаре. Никого не замечает. Народу мало, но кто есть, стоят совершенно обалдевшие. Хочу рукой махнуть — а потом чувствую: он в таком же состоянии, как я перед матчем!
— ???
— Иду на лед — со мной здороваться бесполезно. Не вижу никого, не слышу!
— Прямо не видели?
— Видеть-то вижу — но как будто сквозь человека смотрю. Всё, я уже там, в игре! Вот и Высоцкий сидит на сцене — публика его абсолютно не волнует. А после спектакля встретились, кофе выпили.
— В гримерке?
— Нет, был в театре специальный зал. Как и в «Ленкоме», кстати. Я случай вспомнил! Выиграли мы чемпионат мира, пришел в магазин. В подвал.
— В подвал?
— Прежде все добывалось через подвал. Захожу — а там Никулин!
— Знакомы были?
— Да, в отличных отношениях. «О, Владислав! Давай!» Он как раз Героя Соцтруда получил. На полках какие-то макароны стоят — а мы с Никулиным по рюмочке. Спрашивает: «Ты анекдоты знаешь?» Начинаю что-то рассказывать — он р-раз, и произносит последнее слово. Еще вспоминаю — он снова! Говорю: «Да вы всё уже слышали...» — «А я думал — вдруг концовка иная?»
— Кажется, Евгений Леонов бывал с хоккейной сборной в поездках?
— Да, в 1978-м в Прагу приехал, на финал чемпионата мира. Ходил вразвалочку, говорил голосом Винни Пуха. Смешил нас. А Ролан Быков летал с нами на Кубок Канады.
— 1981-й?
— Да. Последний матч в группе ничего не решает — уже и мы в полуфинале, и хозяева. Я не играю, выпускают Мышкина. Уступаем 3:7. Через несколько дней финал с канадцами, настроение так себе. У них могучая сборная. Сложно обыграть. И вот встреча с Быковым. Садится, начинает рассказывать про свою жизнь: «Знаете, мне всегда и везде везло! Кто-то травму получил, кто-то не приехал, опоздал, а тут я... В группе вы проиграли Канаде, но чувствую — завтра победите! Возьмете Кубок! Или я невезучий человек и все это выдумал». Мы сидим поникшие: «Ага, говори, говори». Ну как в Монреале победить?! У них Гретцки, Лефлер, Троттье...
— Чем дело закончилось, мы помним. Молодые читатели — едва ли.
— Мы выиграли 8:1! Быков вбежал в раздевалку: «Ну что я вам говорил?! Мне всю жизнь везло!»
— Кстати, живет легенда — канадцы пытались тот кубок отобрать, но капитан сборной Васильев не отдал. Ценой потасовки.
— Пришлось отдать.
— Ах, досада.
— В раздевалку кубок занесли, мы уж упаковали. А на выходе встречают полицейские: «Не выпустим, пока не отдадите. Это собственность НХЛ, он должен остаться в музее» — «Да мы вернем потом!» — «Нет, он переходящий. С кубком отсюда никто не выйдет».
Травмы
— Нам и про вас говорили — фантастически везучий человек с детства. Конкуренты то ломались, то завязывали с хоккеем, то спивались.
— Везение приходит через огромный труд. Вот труд был! Но и везение — я ведь ни одной травмы не получил.
— Стоп. У нас записано: самая нелепая травма в истории советского хоккея — у Третьяка.
— Так это не на площадке! Приезжаем в Горький, выхожу из автобуса — нога попадает в люк.
— Драма.
— Смотрите (двигает блюдце): встал автобус так, здесь люк. Вокруг него снег, лед. Будто яма растоплена. Анисин выходит — и падает. Ты хоть предупреди: «Ребята, аккуратно!» А я-то не вижу, куда иду!
— Почему?
— На мне 20 килограммов экипировки! Это сейчас хоккеисты не дотрагиваются ни до чего. А у Тарасова мы сами мешки таскали. Идешь в Ленинграде к первому вагону, багажному — всё на свою спину!
— Потрясающе.
— На мне был баул, три клюшки и сумка. Носильщики появились только при Тихонове. А иногда, как в Горьком, все равно приходилось тащить самому. Висят эти килограммы на плечах, сгибаюсь — и делаю шаг в пустоту. Пятая плюсневая кость уходит в дыру. Такая боль — будто топором перерубили голеностоп! Доктор подскакивает: «Что с тобой?» Следом Тихонов, рассматривают мою ногу. Потом произносит: «Да нет, играть будешь».
— Мило.
— «Как играть? Болит нога-то!» Доктор вколол обезболивающее. Я пошел спать — за это время все распухло. Уже вопросов не осталось даже у Тихонова — куда там играть? У него паника, выпускает Тыжных... А я на три недели в гипсе.
— Вторая по нелепости травма в советском хоккее, о которой слышали?
— Тоже моя.
— Что стряслось?
— Вот машина (двигает блюдце в другую сторону). Здесь — мой гараж. Захлопываю багажник — и не успеваю убрать палец! Хорошо, не оторвал. Лангетку наложили. Все, больше травм не было. Хотя... Пару раз голову разбивали!
— Через шлем?
— Так он не спасал. Нынешние еще ничего, а наш Jofa — это что? Картонка! Дважды мне в голову засадили. Сначала в 13 лет, тогда вообще без шлема играл.
— Жуть.
— Если ты шлем надел — трус! На тренировке успеваешь схватить глазом — черный диск летит прямо в лицо. Что ты сделаешь? Отвечайте быстро!
— Зажмурились бы.
— Правильно. Еще пригибаешься — чтобы шайба пришлась не в лицо. Попадает в голову. И начинается карусель. На какую-то секунду отключаешься, потом думаешь: «А-а, нормально...» Но у тебя все в крови! Залито!
— А дальше?
— Голову штопать страшнее всего — кожа расходится! Меня сразу в Боткинскую — и шьют наживую. Четыре сантиметра. Я очумел от боли. Еще отец дома добавил.
— За что?
— Он хоккей терпеть не мог: «Все, летчиком будешь! Что толку от тебя — с помелом в воротах стоишь? Заканчивай! Или шлем надевай!» — «Шлем только трусы носят». — «Я сказал!» Ну и начал играть в шлеме.
— А второй случай?
— Это шрам поменьше — три сантиметра. 1969-й, я уже в основе ЦСКА. Разминка перед товарищеским матчем, бросок Викулова — и мне в голову! Попал в складку на шлеме, проломил. Так тут же зашили, прямо на лавке — я вышел и отыграл!
Ошибка
— История в Горьком имела яркое продолжение — вы же вскоре отправились на чемпионат мира в Швецию.
— Через полтора месяца!
— Слышали, промаялись вы пару дней в гипсе, заскучали: «Все, надо работать!» За вами присылали автомобиль, возили в ЦСКА. Там в гимнастическом зале усаживались на табуретку и что-то ловили.
— Все так — и не так. Идея была не моя — Тихонова!
— Ай да Виктор Васильевич.
— Я сказал: «В Швецию, наверное, без меня?» 21 день в гипсе — это сколько тренировок пропускаешь! Виктор Васильевич посмотрел строго: «Не-не-не! Я без тебя не поеду». Пришлось лететь. Еще и приз лучшего вратаря получил!
— Как удалось доехать-то?
— На третий день привезли мне домой гребной тренажер. Занимался на нем. Потом стали присылать «скорую помощь» — отвозили в ЦСКА, сажали на стульчик, давали ловушку и блин. Кузькин теннисными мячами швырял в мою сторону. Ежедневно — часа по полтора!
— Тихонов поступил правильно?
— Не знаю. Все делалось ради одного — не расслабляться. Давал понять: «Ты должен ехать, готовься! Мы в тебя верим!»
— Тихонов не позволял расслабиться до такой степени, что когда у Хомутова умирал отец в Ярославле, не отпустил. Произнес: «Ты что, врач? Чем ему поможешь?»
— По-моему, сказал не Хомутову, а Старикову...
— Со Стариковым тоже была какая-то история. По отношению к вам случались жесткие поступки?
— Один-единственный!
— Это какой же?
— Игра с американцами на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. После первого периода счет 2:2. Вдруг меняет. Вот это было жестоко — я ничего не мог понять! Меня при 0:3-то не снимали!
— История и для нас странная.
— Годы спустя открываю книжку Тихонова. Пишет: «Замена Третьяка — самая большая ошибка в моей жизни». Просто не дал завоевать золото! Еще неизвестно, что было бы, доиграй я до конца. Все хоккеисты знали — после пропущенной начинаю играть лучше. А если слабую пропустил, вообще как зверь буду тащить!
— Феноменальное качество.
— Обычно-то наоборот бывает — сколько вратарей играют до первой шайбы! Запустил — и расклеился. Все это Тихонов знал! Но уверен был — обыграем американцев. Мы же их 10:3 грохнули накануне Олимпиады.
— Как он вам объявил?
— О, это история — с шайбой-то! Ведем 2:1. Десять секунд до сирены. Американец между Билялетдиновым и Первухиным, щелкает по воротам, никакой опасности. У меня мысль: зачем ловить, потом вбрасывание в нашей зоне. Поймал бы — и все, нет момента!
— А вы?
— Я щитки сложил, шайба в них — и отскакивает. Тоже ерунда. Защитники же страхуют. Но в этот момент они смотрят наверх, на табло!
— Господи.
— Американец проскальзывает между ними, я все размышляю: «Осталась секунда, не больше». Сажусь под него — а он выдерживает паузу и с сиреной забивает! 2:2! Ладно, прихожу в раздевалку, готовлюсь. Вдруг надо мной голос Тихонова: «Мышкин в воротах, Третьяк не играет». Это как кинжал в сердце!
— Ваша версия — что было?
— Сто процентов не хоккейное.
— Кто-то нам говорил из ветеранов — многие поступки Тихонова продиктованы обычным страхом.
— Нет. Здесь что-то другое, глубоко личное. У меня есть догадки, но озвучивать не хочу.
— Почему не переговорили с ним время спустя?
— А зачем? Да он и не рассказал бы. Достаточно того, что написал в книжке: «Моя самая большая ошибка».
Тарасов
— Любой хоккеист помнит, когда в него особенно сильно прилетела шайба. Когда это было у вас — не считая тех шрамов на голове?
— В горло мне попадало. Там защиты у нас не было вообще. Канадцы однажды увидели, в чем играю, — чуть с ума не сошли!
— Что было?
— На груди тужурка — как ватник во время войны. Только набит морской травой. Горло открыто. В 1976-м канадцы придумали конкурс — вроде тех, что устраиваются на Матче звезд. Четыре лучших вратаря от Канады и четыре европейца. Финн, чех, швед и я. Увезли нас в Торонто, поселили в отдельный домик — никто не знал, что происходило.
— Тогда и познакомились с вашим обмундированием?
— Да.
— Вот попали в горло шайбой. Ощущение?
— Пытаешься что-то сказать — и не можешь. Шепот, сипение, все опухает... Мне пару раз попадали. Но благодаря этой хреновой форме у меня была отличная реакция.
— То есть?
— Мне 17, две тренировки в день. Тарасов кричит от борта: «Что-то многовато вы сегодня пропускаете, молодой человек!» А как не пропускать — если летит сразу несколько шайб?
— Что же делать?
— После каждой пропущенной шайбы, говорит, будете совершать кувырок. На льду — в полной амуниции! Покувыркаюсь — и ребята уже так мне бросают, чтобы легко мог поймать. А какие замечания мне Тарасов делал — я вам рассказывал?
— Нет.
— В 17 лет играю против «Спартака», Озеров хвалит. Говорит: «Появилась маленькая звезда». Побеждаем 6:0! Наутро Тарасов вызывает, жестко: «Так! Какие ошибки?» Да какие ошибки?! Выиграли! «Идите, подумайте». Ходишь, гадаешь — что же ответить? Вроде все в порядке. Что-то нафантазировал, возвращаюсь, рассказываю. Тарасов: «Нет! Не то! У вас толчка нет!»
— Интересно. Как решать вопрос?
— «Завтра придете — и сделаете тысячу толчков правой!» — «У нас же завтра тренировки нет...» — «А вы все равно придете и сделаете!»
— Приходили?
— Разумеется. Занимаются дети — и я среди них. Потом спрашиваю: «Анатолий Владимирович, разве неправильно исполняю?» — «Молодой человек! Если я вам делаю замечания, значит, вы еще живой. Понятно? А если не буду делать замечания... Видите гвоздь? Туда повесите свои коньки».
— Какой затейник Анатолий Владимирович.
— Не то слово!
— Вот сейчас произнесли — и какой случай всплыл перед глазами?
— 1971-й, чемпионат мира. Раскатка. Внезапно Тарасова осенило — вскричал: «С канадцами же играем? Они жесткие! Бейте Третьяка — и всё». Чтобы я почувствовал, как против Канады играть.
— И как?
— Шадрин и Зимин начали работать со мной — один мельтешит, толкает. Другой бросает. Тарасову показалось, недостаточно жестко — рассвирепел: «Сильнее!» А мне кричит: «Тебе не должно быть больно! Радуйся!» Он молодец!
— Молодец?
— Много для меня сделал. Главное — поверил. Кто бы еще 17-летнего в ворота поставил? У соперников — Зингер, Пашков, они получше смотрелись, плюс опыт, авторитет. А Тарасов говорил: «Владик — наше будущее». Я уже в 1970-м поехал в Стокгольм на чемпионат мира — вторым вратарем!
— Совсем пацаном.
— В федерации поразились: «Кого вы везете?» Тарасов ответил: «Пусть учится у Коноваленко». А мне сказал: «Выживешь — будешь великим. Не выживешь — извини». Что он со мной делал — ребята думали, помру!
— Пример самой лютой пахоты?
— 1973-й. Половина девятого вечера. За окном темень, стужа. На базе сидим в холле, с Анисиным и Бодуновым смотрим телевизор. Тарасов заходит: «Ребята, у вас ножки не затекли?» — «Что-о?!» — «А пошли-ка со мной прогуляемся. Надевайте спортивные костюмчики».
— Начались приключения?
— В Архангельском гора — и снега по пояс. Наверху три березы. Тарасов глянул: «Видите — дерево? Кто первым добежит? Погнали!» Мы из трех точек стартовали — Анисин меня опередил. На ходу ка-а-к дал локтем в глаз!
— Вот беда.
— Оттуда кубарем скатывались. Мокрые насквозь. А Тарасов: «Еще раз!» Рывков пять совершили. А туда как шли?
— Как?
— Анатолий Владимирович сразу: «Так, ребята, гуськом за мной...» Кто видел со стороны — обалдел! Впереди Тарасов, за ним мы на корточках. А все потому, что случайно попались на глаза. Смотрели бы телевизор другие — бежали бы они. Если у Тарасова плохое настроение, лучше с ним не пересекаться. Историю про мой автомобиль знаете?
— Это случай известный. Но для молодежи давайте расскажем еще разок.
— В 1971-м получил «Жигули» — сам Тарасов и подписал бумагу. Подъезжаем к дворцу одновременно — я и Анатолий Владимирович на «Волге». Выходит: «Молодой человек, вы что, на автомобиле?!» Да, отвечаю. Вы же мне и дали. «Нет! — восклицает. — Два раза в неделю можете ездить, остальные дни — в метро! Больше толкаться, пешочком ходить».
— Исполнили наказ?
— Да ну. Каждый день — на машине. Просто оставлял за углом, у бассейна. До дворца шел пешком. Чтобы Тарасов не видел. Не дай бог Анатолий Владимирович заметит, что мамаша на хоккей ведет ребенка и сумку его несет. Остановит машину, вылезет: «Что ж вы мне звезду портите? Ну-ка отдайте ему баул — пускай сам тащит!»
— Действительно мог полевого игрока в ворота отправить — а остальные расстреливали шайбой?
— Да, заставлял — без защиты! Что в фильме «Легенда № 17» показали — это правда! Хотя ребята старались помягче набрасывать...
— Говорят, теннисными мячиками вас изводил.
— Ох! Твердил: «Во время обеда одной рукой ложку с борщом несете, другой мячиком занимаетесь. Когда купаетесь — то же самое». Была сумасшедшая история. Представьте: Архангельское. На улице — минус тридцать. Вечером игра с «Динамо». Половина восьмого утра, стоишь сонный в холле. Ждешь Тарасова.
— Зачем?
— Чтобы вместе бежать на зарядку. Я ближе всех к проходу, откуда он вот-вот покажется. Тарасов появляется — сразу взглядом натыкается на меня: «Болван безмозглый, почему не на улице?!» — «Вас ждем, Анатолий Владимирович». — «Да вы уже давно должны там с теннисным мячом заниматься — об стенку!»
— Изводил вас мячиками до 1972-го, своего ухода?
— Постоянно! Но я и сам давал в школах упражнения с теннисным мячом. Для координации и настроя — отличная шутка. У нас в ЦСКА было так: отворачиваешься, человек кричит: «О-оп!» — и бьет ракеткой. Мяч летит быстро. Надо успеть повернуться и поймать. Чисто на реакцию.
— В столовой-то что мяч развивает?
— Вот это не знаю. Но мы с Толстиковым нашили себе карманы — чтобы мячик всегда был при себе. Такая у Тарасова причуда.
— Его 50-летие ЦСКА отметил звонко — сгорели «Автомобилисту» 0:6.
— Это сезон-1968/69. Меня в команде еще не было. Ну, проиграли, бывает...
Премии
— Праздники в том ЦСКА случались?
— Праздник был только один — банкет после окончания сезона. В театре Армии собирали с женами. О чем говорить, если я 17 лет Новый год в стране не проводил?
— Это сколько ж у вас перелетов набралось?
— Не сосчитать. Вспоминаются какие-то — самый долгий, например. Москва — Шеннон — Нью-Йорк. Потом облетели все побережье, оттуда в Сиэтл, Портленд. Вдруг говорят — надо слетать в городок неподалеку, халява. 100 долларов каждому за матч!
— Ушам не верим.
— Так полетели! «Недалеко — это сколько?» — «Шесть часов в один конец, в Нью-Джерси». Отыграли — и назад в Сиэтл.
— Наверное, самые дорогие 100 долларов в жизни.
— Не исключено. А обратно добирались через Японию — там проводили товарищеские матчи с «Виннипегом». 1 января!
— Бесчеловечно.
— Мы с Сидельниковым жили. Японцы нам саке принесли — пришел доктор Силин и все отобрал. Канадцы-то выпивали — Новый год же! А мы готовились. Выиграть хотели.
— Кому вообще нужны такие матчи?
— Деньги зарабатывали для государства.
— Страшные перелеты случались?
— Над океаном всегда проваливаешься в «трубу». Там самолет аж крылом машет. Может два часа трясти. Но самый тяжелый перелет — 1977-й, играли в Цинциннати с ВХА. Шквалистый ветер! Просто ураган!
— Что ж вы полетели?
— Так еще и на пропеллерном самолетике типа Ан-12. Нас только накормили — и тут провал! Как начало швырять! Все подносы по салону разметало, передо мной Первухин сидел. Шептал: «Мама дорогая, сказали дураку — не играй в хоккей, сейчас умирать придется...»
— С вами кто сидел?
— Харламов.
— Как переносил?
— «Рулили» с ним — самолет в одну сторону кренится, мы в другую. Да все были в ужасе! Никогда такого кошмара не испытывал! Наконец приземлились, вышли — а ветер сносит с полосы. Дальше лететь отказались, говорим: «Давайте большой борт. Иначе остаемся».
— Дали?
— А как же? Но вещи наши задержались. Подвезли к третьему периоду. Полкоманды на лед не вышло.
— Сколько платили за олимпийское золото?
— Мои первые Олимпийские игры — в Саппоро, 1972-й. Там хоккеистам изначально полагалось по 300 долларов. Но кому-то чуть больше дали, а кому-то, наоборот, меньше. Зависело не только от количества проведенных матчей.
— Еще от чего?
— От качества игры. Сумму определяли тренеры — Тарасов и Чернышев. Если что-то им не понравилось, это могло отразиться на премиальных.
— Сколько же получили вы?
— 350 долларов. Или 400. Плюс в рублях полторы тысячи. В 1976-м в Инсбруке всем заплатили одинаково — по 600 долларов. Как и за серебро Лейк-Плэсида. А рекордная премия — за победу в Сараево. Каждому выдали по 2000 долларов. Со словами: «Другим спортсменам не говорите».
— Им заплатили меньше, чем хоккеистам?
— Вполне возможно.
Генерал
— Хоть раз вы пожалели, что закончили играть в 32?
— Нет. Ну, смотрите! Я — десятикратный чемпион мира. Вы даже глазом не моргнули.
— Моргнули!
— Я следил — не моргнули. А мог бы сказать, одиннадцатикратный. Была бы та же реакция. Здесь выиграл все что можно! Начну перечислять — с ума сойдете. Я в 32 старый уже стал, понимаете? Ко мне стучали в дверь: «Владислав Александрович, вставайте». Чтобы тренироваться до седьмого пота, каждое утро идти на зарядку, надо что-то внутри иметь. Мотивацию! Ну какая у меня мотивация? Четыре Олимпиады прошел! На двух знамя нес. Орден Ленина имел в 26 лет. У какого хоккеиста такое было?
— Ни у какого?
— Я не помню, во сколько Фетисов получил. У Михайлова орден Ленина был в 30. Заводило меня одно — игра в НХЛ. Всё! Больше ничего!
— Туда не отпустили.
— Я позже узнал, что в Москву приезжал генеральный менеджер «Монреаля» Серж Савар. Через Москомспорт хотели все оформить. Готовы были заплатить приличные деньги, тогда 50 процентов забирало государство. К Суслову отправился посол Канады, рассказывал: «Играть в «Монреале» — это так престижно!» — «Он майор Советской армии...» — «Ну и пусть остается майором! Нам плевать!» Патрик Руа потом меня благодарил, что не приехал. Уже все газеты написали, что вот-вот буду.
— Так что Суслов?
— Подумал и ответил: «У Третьяка отец — генерал армии. Не хочет ехать, нельзя папу расстраивать». Действительно, был такой Иван Третьяк — генерал, Дальневосточным округом командовал.
— Знаем-знаем. Иван Моисеевич. Это он в 1983-м дал приказ — сбивать корейский «Боинг».
— Тот Третьяк никакого отношения ко мне не имеет. Однофамилец! А сыграть в НХЛ — это такой вызов был бы для меня!
— Еще пару сезонов отыграли бы?
— Да лет пять — точно. А в СССР мне уже было неинтересно. Все одно и то же.
— Мы читали, что предшествовало вашему уходу из хоккея. 1984-й, Сараево. Обещание Тихонова: «Если выиграем золото, будете заезжать на базу за день до матча...»
— Нет!
— Это Ларионов рассказывал в интервью.
— Все не так. Начнем с того, что жена мне говорила: «17 лет дома не бываешь...» Как жены это умеют. Из хоккеистов я был самый дисциплинированный. Кого угодно спросите. Потому назначали и комсоргом, и парторгом. Никогда не нарушал режим. Сам не опаздываю — и ненавижу, когда опаздывают другие. Виктору Васильевичу сказал: «Хорошо, 1984-й отыграл. Останусь и дальше — если позволите жить дома, а не на базе». Что мне на этих сборах делать — в домино играть? Тихонов хмуро: «У меня дисциплина для всех одна. Вот Капустин в «Спартак» перешел, там ему давали какие-то послабления — и в кого превратился?»
— Что ответили?
— «Раз дисциплина для всех одна — завязываю». Виктор Васильевич думал, я не уйду. Министру обороны ходил жаловаться на меня. А я военную академию окончил — сразу перешел на такую работу в ЦСКА, что стал начальником Тихонова.
— Как называлась должность?
— Замруководителя отдела спортивных игр. У меня и Гомельский, и Тихонов были в подчинении. До полковника дослужился.
— У Ларионова в том же интервью еще одна версия случившегося.
— Что за версия?
— Говорит, все изменилось, когда сборная вернулась с Олимпиады. ЦСКА к февралю одержал 25 побед подряд.
— Это правда — шли без поражений!
— Цитируем: «Тихонов сказал, что оставшиеся матчи надо сыграть по-чемпионски. Идем на рекорд. Обещанные послабления отменил. Пришел Владик с собрания злой и произнес: «Все, заканчиваю».
— Да нет! Было так, как я вам рассказываю!
— Тогда последние новости из того интервью. Рекорд не состоялся — 39 матчей подряд выиграли, а на 40-й в Ленинграде случилась осечка. Тут Ларионов добавил: «Сказалось, что поездка выпала на день рождения Третьяка, Фетисова и Хомутова. О подробностях умолчу». Что ж там было-то?
— Мы разве проиграли в том сезоне СКА? Это точно?
— Мы проверяли.
— Странно... Мне казалось, не проигрывали вообще. В Ленинграде я стоял в воротах?
— Нет, Тыжных.
— А где мы праздновали?
— Видимо, в поезде.
— Да нет, что вы... Я ни с кем не отмечал! Свой день рождения праздновал в семье — с хоккеистами никогда не справлял. Они собирались, я — нет.
— Что прочитали — то цитируем.
— Ну мало ли что рассказывают... Может, все это без меня происходило!
Раздевалка
— Еще история. Чемпионат мира-1982. Мы заранее становимся чемпионами, остается последний тур. Если чехи играют с нами вничью, занимают второе место. Обходят Канаду. В итоге — 0:0.
— Было такое.
— Правда — договорняк?
— Как потом слышал — знали один или два человека. Я не знал ничего. Да и не играл в том матче — сидел в запасе, болел за команду! Еще, помню, удивлялся — почему так?
— На вашей памяти кому-то пытались помочь?
— Был случай — вылетал СКА. А что это за клуб? У нас один начальник — адмирал! Отвечает за все армейские команды в стране. Последний тур. СКА надо выигрывать. Адмирал приходит к нам: «Сегодня болею против вас!» Тихонов вдруг: «Третьяк в воротах». Тогда извините — я не буду специально пропускать!
— Чем кончилось?
— Мы победили, СКА вылетел. Если ты хочешь договориться — так ставь другого вратаря! Еще что-то придумывай!
— Команда расступалась — а вы всё ловили?
— Да никто не расступался. Играли за имя. Даже разговора не случилось.
— Хоть один договорняк в вашей жизни был?
— Обыгрываем голландцев 20:0. Слышу: «Пропусти». Чтобы не расстраивались. Я пытаюсь — а эти то в плечо бросят, то в грудь. Тихонов: «Давай-ка лучше Мышкин постоит в воротах...»
— Где ж вы с голландцами пересеклись?
— Нас туда возили — чтобы на Новый год в Москве не сидели. С рыбаками играли. Была в Голландии забавная история.
— О, такие мы любим. Расскажите.
— Играли в каком-то городке. Дворец маленький, раздевалка крохотная. Охраны нет. Прямо у двери толпа девчонок. Болельщицы. Обычно такого не бывает. Что у нас, что в Канаде никого к раздевалке близко не подпустят. А здесь — пожалуйста!
— Начало яркое.
— Дверь открывается — девчонки сразу к ней, смотрят во все глаза. А мы-то голые, только из душа. Ну и решил один хоккеист подшутить.
— Кто?
— Без фамилии. Говорит: «Откройте! Сейчас я им устрою!» Дверь распахивается — и тут он на пороге во всей красе.
— Голый?
— Разумеется. Аполлон! Еще и татуировка на внутренней стороне бедра — какой-то цветок. Мы ржем, девчата визжат...
Макс
— Максиму, вашему внуку, 25. Чего ему не хватает, чтобы стать топ-вратарем?
— Прежде всего — доверия. Макс — способный, дисциплинированный, трудяга. Но нужна стабильная игровая практика. А он в КХЛ лишь третий сезон проводит, причем не основным вратарем. Первый номер — то финн, то швед, то еще кто-то.
— Где следующий сезон начнет?
— Там же, в «Сочи». На днях подписал новый контракт. Надеюсь, будет чаще выходить на лед. А то все время у кого-то за спиной.
— Как вы на это реагируете? Злитесь?
— Злиться должен внук. И выигрывать конкуренцию. У любого голкипера! Я-то сколько вратарей загубил! Не по своей вине, между прочим. Бывали моменты, когда хотелось отдохнуть, взять паузу. Но играл без передышки. Потому что Тихонов на каждой установке повторял: «В воротах — Третьяк».
— Так что в этой ситуации делать Максиму?
— Продолжать работать. Он молодчина, не падает духом. Говорю ему: «Терпи! Старайся! На тренировках расслабляться нельзя! Рано или поздно придет твой час — и нужно быть готовым на сто процентов».
— Прекрасный совет.
— Я играл настолько часто, что уже не волновался. Для меня это было как чаю попить. Ты в тонусе, уверен в себе — и на площадке все идет как по маслу. А Макс вечно на нервах. Месяц сидит на скамейке, затем выпускают — и понимаешь, что у тебя нет права на ошибку. Сыграешь неудачно — тут же зачехлят. Не представляю, как он это выдерживает. Я бы так не смог.
— Неужели?
— Честное слово! Смотрите, месяц тебя мурыжат, потом ставят против сильного соперника — ну и как тут себя проявить? К тому же Макс играл за «Адмирал» и «Сочи», где защитники, мягко говоря, не самые звездные. Или такой случай. Выходит с московским «Динамо», уступают 1:2, Макса признают лучшим игроком встречи. Но от тренера слышит: «Если бы ты на ноль отстоял — вышел бы и в следующем матче».
— Это кто ж такое заявил?
— Да были специалисты... В юности внук котировался на уровне Шестеркина и Сорокина. Но в них, в отличие от Макса, рано поверили — и вон, оба уже в НХЛ. Так что многое зависит от тренера. Рассчитывает на тебя или нет.
— Логично.
— Вот возглавил «Сочи» в разгар сезона Андрей Назаров. Ему нужно сразу дать результат. Кого поставит в рамку — Третьяка или Хелльберга? Конечно, шведа! Тот гораздо опытнее, еще и зарплата у него в три раза больше. Да, Макса тоже выпускали, спасибо большое. Но первым номером считался Хелльберг.
Психолог
— Вы и в сегодняшнем хоккее были бы великим вратарем?
— Ну-у... Плохим не был бы точно. Я усидчивый, трудолюбивый, быстро схватываю. У меня талант разрушителя — имею в виду вратарское искусство. Есть свои секреты. Сейчас ребята мечутся в воротах, постоянно куда-то падают. Либо стоят, трясутся, на шайбу смотрят как завороженные. А я всё по глазам читал. На опыте. Например, если выкатываются два в одного и тот, у кого шайба, на меня не глядит — значит, будет пасовать.
— Ваш рост — 185. А сегодня мода на двухметровых голкиперов.
— Ничего страшного. Вратарская техника немножко поменялась, но я бы приспособился. Играл бы дальше от ворот. Как в Канаде. Когда отправлялись туда, сразу начинал коньки точить. Чтобы из рамки пулей вылетать под бросок. Здесь в этом не было необходимости. У нас никто не бросал, все на дальнюю штангу отдавали. Вспомните Суперсерию 1974-го со сборной ВХА. В Канаде от Бобби Халла четыре пропустил! А в Москве — ни одной. Почему?
— Всем вопросам вопрос. Сами на него как отвечаете?
— Да потому что раньше на площадке Халла не видел. А у него манера простая. Передача из-за ворот — и шлепает так, что глазом моргнуть не успеваешь. Но я все проанализировал, изучил, где он стоит. В московских матчах в момент паса вылетал навстречу Халлу — и он уже в меня попадал.
— Понятно.
— Голкипер должен думать на шаг вперед, предугадывать. Только за счет реакции ворота не спасешь. Вон, Овечкин из года в год с одной точки бросает. Вратари не дураки, готовятся, но все равно сделать ничего не могут. Шайба-то летит со скоростью 180 километров в час! Нормально?!
— Кто для вас самый неудобный нападающий?
— Мальцев. Как-то в одном матче четыре мне закинул! То же самое удалось Анисину, когда за «Крылья» играл. Да в каждой команде тогда был выдающийся хоккеист, которому вратари уделяли повышенное внимание. Подстраивались, изучали, как и откуда бросает. Мне в этом плане было чуть проще, поскольку со многими пересекался в сборной и по тренировкам знал, кто на что способен.
— Случались у ЦСКА ваших времен провальные матчи?
— Не припомню. В сборной — было. 1977-й, «Приз «Известий», игра с Чехословакией. Накануне со мной парапсихолог поработал, и я восемь шайб пропустил!
— Громкая история. Объясните, откуда вообще этот психолог взялся?
— По собственной инициативе явился к Тихонову. Сказал, что успешно сотрудничает с космонавтами, готов и хоккеистам помогать. Виктор Васильевич пожал плечами: «Ладно, иди к Третьяку. Он мнительный». Раза два мы позанимались. Обычная аутогенная тренировка. Повторяешь, как попугай: «Я самый лучший вратарь. Мне никто не страшен. Отобью любой бросок...» Ну и в таком духе.
— Ощущения?
— Чувствовал себя великолепно. В день матча на утренней тренировке отразил все броски! Мелькнула мысль — сегодня в одиночку чехов порву! Но матч начался с невероятной череды рикошетов. От конька залетело, от щитка. И «поплыл». 0:5 после двух периодов!
— Немыслимо.
— Еще Тихонов почему-то не стал с игры снимать, хотя это напрашивалось. Дошло до того, что шайбу за воротами останавливаю — трибуны аплодируют. Дескать, молодец, наконец-то не пропустил. Когда дома свои же болельщики опускают — это страшное унижение!
— Что творилось после матча?
— Тихонов в раздевалке бушевал: «Где психолог?!» А тот сразу убежал, больше на хоккее не появлялся.
— Вы действительно мнительный?
— Да. Вот пример. 1979 год. Как-то по ходу матча кинул взгляд на табло — сколько времени осталось. Через несколько секунд пропустил. В следующем матче то же самое. Когда в третий раз повторилось, зарекся смотреть на табло.
— Вообще?
— Да! За оставшиеся пять лет карьеры ни разу не взглянул. Боялся! Кто-то скажет: «Дурачок». А у меня просто внутренний тумблер срабатывал. В эти моменты мозг отключается, всё на уровне рефлексов. Вроде умом понимаешь, что пропущенные шайбы в такой ситуации — стечение обстоятельств, не более. Но на табло все равно не смотришь. Защитники уже были в курсе, в паузе подъезжали, чтобы сообщить время: «Владик, до конца пять минут...»
— У каждого свои «тараканы».
— Безусловно. Было у меня еще одно железное правило — за два часа до матча ни с кем не разговаривал. Настраивал себя, аккумулировал энергию. Допустим, Валера Васильев по дороге на лед со всеми здоровался — с функционерами, артистами, корреспондентами. А я опускал голову и никого не замечал. На приветствия не реагировал. Не расплескивал концентрацию. Для вратаря это самое главное!
— Мы понимаем.
— Полевым легче — отыграли смену и сидят на лавочке, отдыхают. А ты с первой секунды должен шайбу ловить. Для этого необходима максимальная концентрация. Причем ты можешь болеть, плохо себя чувствовать. Но если все сделал как надо, правильно настроился на матч — организм уже сам играет. Без тебя. В нужный момент включается и тащит такие шайбы, что поражаешься.
— Как интересно.
— В декабре 1982-го отправились в турне по Северной Америке. В самолете продуло, разболелся, с «Эдмонтоном» стартовый матч пропустил. Вышел Мышкин, проиграли. Через день с «Квебеком» Тихонов попросил меня выйти на лед. Несмотря на то, что температура была 38.
— И вы согласились?!
— А куда деваться? Победили 3:0. Следом 5:0 с «Монреалем». И с «Миннесотой» половину первого периода на ноль отыграл. В общей сложности сухая серия продлилась 132 минуты. В Канаде! С температурой 38!
— Самая удивительная шайба, которую взяли?
— Первое, что вспоминается, — матч с тем же «Монреалем». Отбиваю один бросок, второй, падаю, шайба уже перелетает через меня. В последний момент успеваю поймать ее ловушкой прямо возле сетки. Лежа!
— Был в отряде космонавтов Валерий Быковский, человек скромного телосложения, но с фантастической особенностью организма: на него вообще не действовала невесомость. Самые удивительные организмы, которые вы встречали в хоккее?
— Гретцки! Он приезжал в Москву в 1983-м. Делали фильм «Чемпионы». Найдите, на YouTube есть. Очень любопытное кино. Мы вместе тренировались, по ресторанам ходили... Учил его вприсядку танцевать. Это ж мое коронное — гопак, всякие разножки. Начали с Гретцки соревноваться — я и минуту мог выдержать в таком темпе, и три, и пять. А он — секунды какие-то!
— Слабенький?
— Он вот такой (показывает мизинец). Говорю: «Как же ты играешь?» А Уэйн отвечает: «Специалисты, врачи меня смотрели. Уникальный организм — чем больше нахожусь на льду, тем меньше устаю». Становится все свежее! Представляете?
— На гопак это не распространялось?
— Там специфика другая — колено иначе работает... А на льду сколько Гретцки находился, сколько забивал? Не уставал!
Брежнев
— Последний случай, когда пускали в ход кулаки?
— Ой, со школы не дрался. Да и на льду лишь раз поучаствовал.
— Что за история?
— 1971 год. Играли со сборной США, из-за удалений остались втроем. Американцев пятеро. Двое прямо у моих ворот начали лупить нашего защитника. Ну я и врезал одному клюшкой по спине. Потом понял — каждый должен заниматься своим делом. Опять же — всё как с предматчевыми разговорами. Полевой подерется — и на скамеечке посидит, остынет. У меня такой возможности нет, надо дальше шайбы ловить. А если ввязываешься в драку — моментально теряешь концентрацию.
— Нам рассказывали: «В ЦСКА на первых порах Михайлов и Петров регулярно пихали юному Третьяку после пропущенных шайб. А Харламов, наоборот, старался подбодрить».
— Да, Валера никого не трогал. Это вообще самый добрый человек, которого я встретил в хоккее. У любого из нас недруги есть. У Харламова — не было. Рубаха-парень, юморной, со всеми в хороших отношениях. Его уважали и свои, и чужие. Когда после первой аварии вернулся на лед, никто из соперников против Валеры жестко не играл. Оберегали. А на Михайлова с Петровым я не обижался. Оба старше, опытнее. Если легкая шайба залетала — могли высказать. Но не грубо.
— От Петрова всем доставалось.
— Даже с Тарасовым спорил! Единственный, кто не боялся ему возразить. На все собственное мнение. Ну и страдал из-за этого. Когда после побед на Олимпийских играх распределяли госнаграды, кому-то вручали орден позначительнее, а Петрову — попроще.
— Самый злобный ветеран в том составе?
— Был один — не хочу называть фамилию. В 17 я заиграл в ЦСКА, обо мне стали в газетах писать, и этот хоккеист решил приземлить. Начал на тренировках постоянно со всей силы бросать. Специально! Чтобы было больнее.
— А Тарасов?
— Не замечал. Я не жаловался, терпел. Через несколько дней все прекратилось. Думаю, парень сообразил — лишний раз вратаря дергать не стоит.
— С игровых времен хоть один свитер сохранили?
— Только тот, в котором последний раз вышел на лед. 1984-й, «Лужники», матч против сборной Европы. Тогда провожали из хоккея меня, Мальцева и Васильева. А свитер, в котором отыграл Суперсерию-1972, — в Торонто, в Музее хоккейной славы.
— Как там очутился?
— Понятия не имею. После той Суперсерии и у меня, и у Харламова, когда приезжали в Канаду, все время пропадали майки. Нам выдавали новые, а прежние то ли воровали, то ли кто-то из персонала тайком продавал. О том, что мой свитер в Музее хоккейной славы, я узнал годы спустя.
— Настоящий?
— Да! Я потрогал. Тот самый, шерстяной! Висит под стеклом, но для меня приоткрыли, позволили прикоснуться. Даже не представляю, сколько он стоит. Вот Пол Хендерсон лет 15 назад продал на аукционе майку, в которой забросил победную шайбу в Суперсерии, за 1 600 000 долларов! Купил канадский бизнесмен, мой знакомый, раньше часто приезжал в Москву.
— В 1981-м в перерыве матча СССР — Финляндия Макаров, Васильев и вы отправились в правительственную ложу поздравлять Брежнева с юбилеем. Владимир Ясенев, прикомандированный к сборной по линии комсомола, незадолго до смерти приоткрыл в интервью живописные подробности.
— Это какие же?
— Макаров должен был подарить клюшку Черненко, но не знал, как тот выглядит. Едва не вручил другому старцу, стоявшему рядом с Брежневым. Сам Леонид Ильич произнес: «Ну-у, те-бя-то я зн-аю. Ты — Треть-як», повернулся к Васильеву: «А ты кто?!» Затем выпить вам предложил. К ужасу Тихонова, который аж подпрыгнул.
— Ничего такого Брежнев не говорил. Да и Тихонова с нами не было, оставался в раздевалке с командой. Про Макарова и Черненко тоже впервые слышу. Могу рассказать, как было на самом деле.
— Давайте.
— После окончания первого периода в раздевалку заглянул Павлов, председатель Спорткомитета: «Третьяк, Макаров, Васильев — быстро за мной!» Скинули коньки, щитки — и побежали. В качестве подарка захватили сувениры, привезенные незадолго до этого с Кубка Канады. Клюшечки, шайбочки, кепочки. Зашли в ложу, там стол накрыт. Шампанское, зефир, дефицитные шоколадные конфеты. Я такие последний раз в детстве видел. Поздравили Леонида Ильича, он расцеловал меня взасос.
— А Макарова и Васильева?
— Нет-нет, только меня. Еще спросил: «Почему у вас фамилии на английском языке? Ничего не разберу». Павлов вполголоса объяснил, мол, так положено — турнир-то международный. «А-а-а», — кивнул Леонид Ильич. Мы вернулись на площадку. Финны так и не поняли, из-за чего перерыв растянулся на полчаса. Им сказали — лед не готов. А форму за ночь перешили, к утренней тренировке все фамилии были уже на русском.
Виски
— Когда в СССР началась антиалкогольная кампания, вы вошли в правление Всесоюзного добровольного общества трезвости. Был шанс увильнуть?
— Ни малейшего. Меня никто не спрашивал. Вышло распоряжение ЦК — а я член партии. Подчинился. Обычная ситуация для тех лет. Но по этой линии особо не нагружали. Лишь раз послали в Невинномысск — проверить, как там борются с пьянством.
— Что увидели?
— Привезли на завод. Спросили: «Желаете выступить?» — «Нет, лучше послушаю». Говорили в основном женщины. О мужьях, которые стали меньше поддавать, о безалкогольных свадьбах. Потом приехал к директору совхоза. Как раз вышел указ о ликвидации виноградников. Он сказал мне: «Пусть хоть убивают, но ничего вырубать не буду». Помолчал и добавил: «Давайте, Владислав, лучше выпьем».
— Восхитительно.
— Хлопнули по рюмке. Дальше встреча в городской администрации. Смотрю — на столе всё, кроме алкоголя. Спрашиваю: «Есть?» В ответ шепотом: «А можно?» — «Конечно. Что вы меня боитесь?» Ну и выпили «Стрижаментику».
— Это что?
— Местная водка, очень хорошая, на травах. Вообще, когда объявили сухой закон, творились жуткие вещи. Все друг на друга стучали, сводили счеты — этот пил, тот... Людей увольняли с работы, исключали из партии. Столько изломанных судеб!
— Вы на разных приемах бывали. Самое удивительное спиртное, которое пробовали?
— Если удивительное, то это не спиртное.
— А что же?
— Кока-кола! Было мне лет 11. В нашем доме на улице Куусинена одни летчики жили. Когда Хрущев затеял сокращение вооруженных сил, многие ушли в гражданскую авиацию. Начали за границу летать. А квартира общая, на три семьи. Вот однажды сосед привез банку колы. Оставил на кухне недопитую, буквально полглоточка. Я не удержался, пригубил.
— И?
— Что-то божественное! Нас, пацанов, в то время взрослые пугали кока-колой, мы же ничего о ней не знали. Сейчас смешно вспоминать. А если про алкоголь, то в Канаде меня научили, как правильно виски пить.
— Ну и как же?
— Нужен хороший — 15-летней выдержки. Или еще старше. Наливаешь 50 грамм — и столько же кипятка.
— Фу-у.
— Да что вы! Эффект поразительный! Особенно если с мороза пришел. Алкоголь моментально всасывается в кровь — и тебя обволакивает, расслабляет, сразу поднимается настроение. Куча моих друзей теперь этот рецепт используют. Главное, за вечер много выпить и не захочется. Взял два по 50, разбавил кипятком — и отлично себя чувствуешь.
— А если виски не 15-летний, попроще?
— Тоже можно. Но учтите — чем больше выдержка, тем лучше раскрывается аромат, мягче вкус.
— Для Анатолия Карпова худший напиток на свете — китайская водка. А для вас?
— Хм. Затрудняюсь ответить. Мне в Китае местная водка не показалась ужасной. Как-то на приеме выпил рюмочку — нормально! Наверное, повезло больше, чем Анатолию Евгеньевичу. Кстати, водка в тех краях дорогая, есть даже по 400 долларов за бутылку.
— Вы вспоминали, как обмывали звезду Героя Никулина. Сами могли получить такую же?
— Почти получил! Должен был стать Героем Соцтруда!
— Расскажите же.
— 1990 год — в «Динамо» звездочку дают Льву Яшину. Он уже плохо себя чувствовал, еле ходил. В «Спартаке» получает Старостин. В ЦСКА — нет человека! Надо найти. Решили — вот, Третьяк. На партсобрании проголосовали, характеристику написали. Все стадии прошел! Осталась последняя.
— Это какая?
— Виза маршала Язова. Поехал к нему с бумагой генерал Марущак, который командовал спортом в министерстве обороны. Вернулся обескураженный: «Смотри, что он написал». Гляжу — «38 лет. Слишком молодой для Героя Соцтруда!» Всё.
— Так в ЦСКА своего героя и не нашли?
— Нет. А Советский Союз через год развалился.
«Спартак»
— У вас на полке фотография Ширвиндта. Вы разве дружите?
— Да сколько лет! Вы не видите — у меня и на столе его фото в рамочке. Поверните-ка вот эту карточку. Стоим вчетвером, с женами. Я неоднократно бывал на его спектаклях, встречались мы и в Английском клубе, созданном в середине 1990-х. У Александра Анатольевича феноменальное чувство юмора. А матом выражается настолько виртуозно — приятно слушать, просто музыка! Кстати, если Никулин знал все анекдоты, которые я рассказывал, то Ширвиндта в этом смысле удавалось удивить.
— Удивите и нас, Владислав Александрович.
— Вы об анекдотах? Нет, ребята, не готов. Это раньше мог часами травить. Какие-то даже выписывал, чтобы получше запомнить. Сейчас другое время. Не до анекдотов. Да и на заседаниях Английского клуба не был уже давным-давно.
— Тогда о театре. Лучший спектакль, который видели?
— Мне очень нравится балет «Спартак». И классическая постановка — в Большом. И современная версия — в Михайловском театре, в Санкт-Петербурге. Там вообще живой тигр на сцену выходит!
— Ого!
— Сначала в клетке сидит, потом на поводке выгуливают. Наверное, когда уже покормили... А из драматических спектаклей впечатлили «Гамлет» с Высоцким и «Юнона и Авось». Еще в старом составе — с Караченцовым, Шаниной, Абдуловым. Раза три смотрел. Потрясающе!
— Если про любимый фильм спросим, ответ дадите сразу?
— Да. «Человек-амфибия». Я и в сотый раз с удовольствием пересматриваю. Особенно в дороге. Вот пару недель назад возвращался из Киргизии, включил в самолете — и прекрасно время провел. Фильм светлый, сказочный. Успокаивает. Необыкновенная музыка, изумительные подводные съемки...
— Это точно.
— Их и американцы оценили. Признали, что в 1960-е под водой нельзя было снять лучше, чем в «Человеке-амфибии». А актеры какие?! Казаков, Коренев, Анастасия Вертинская, в которую после выхода фильма влюбились все мужчины Советского Союза!
— Вы тоже?
— Конечно!
— Годы спустя встречались?
— Нет. Я дружил с Гурченко, другими артистками, а с Вертинской, как ни странно, не пересекались.
— Вы сказали про «Человека-амфибию» — «успокаивает». То же самое говорили нам когда-то про Animal Planet.
— Да, мой любимый канал. Жалко, в России его теперь не показывают. Я обожаю передачи про животных. Смотрю, как дерутся, как охотятся. Жене такие передачи не по душе: «Это нехорошо. Они там едят друг друга...» А мне интересно. Умиротворяет.
— Для Познера самая гениальная из написанных книг — «Братья Карамазовы». А для вас?
— «Золотой теленок» и «12 стульев». Оба романа потрясающие, почти каждая строчка — афоризм. «Война и мир» — тоже грандиозная вещь, иногда перечитываю. А в детстве любил «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо». Ночами сидел, не мог оторваться! Когда постарше стал, увлекся любовными новеллами Мопассана. Ну и, конечно, «Повесть о настоящем человеке». Для меня это была настольная книга.
— С Алексеем Маресьевым, легендарным летчиком, прототипом главного героя, общались?
— Видел издалека. Однажды его, уже старенького, приводили на хоккей. Вывели на лед, приветствовал зрителей.
Письма
— Сколько иностранных языков знаете?
— Один — английский. Правда, не настолько хорошо, чтобы вести конгресс ИИХФ. Меня как-то спросили: «Хочешь стать президентом Международной федерации хоккея?» Я абсолютно честно ответил: «Нет».
— Почему?
— Для этого нужно знать английский как родной. Я восемь лет входил в совет ИИХФ. Там со мной всегда был синхронный переводчик. Потому что на таких заседаниях ни единого слова нельзя упустить.
— Девчонки когда-то заваливали вас письмами. Какие-то запомнились?
— Их было очень много. По 50 в день! Приносили мешками. Как и Харламову. Писали в основном одно и то же: «Мечтаю познакомиться, пришлите автограф...» Ну и свои фотокарточки вкладывали. У меня целая шкатулка набралась!
— Хоть кто-то присылал фото в обнаженном виде?
— Не-е-ет! Тогда не было такого разврата. Случалось другое. Иногда таксисты привозили мне цветы. Говорили: «Вот, просили передать». Кто, от кого — непонятно. Или женщина однажды подошла. Назвала имя и фамилию девушки: «Знаете такую?» — «Да, было от нее несколько писем...» — «Дарили ей что-нибудь?» — «Нет. Мы и не встречались ни разу. А что?» — «Ой, значит, деньги у меня ворует. Покупает себе вещи, а мне говорит — это Третьяк подарил».
— Смех и грех.
— Если писали дети или люди, которые серьезно больны, — я всегда отвечал. Остальным — нет. Но девчонки мне и домой названивали, телефон разрывался. Откуда номер узнавали?!
— Они и вашу жену одолевали звонками?
— Нет. Когда мы расписались, все прекратилось. И звонки, и письма, и цветы. А с Татьяной 23 августа у нас золотая свадьба!
— Леонид Федун рассказывал: «В 1990-м из-за сильной метели неделю не мог вылететь из Сургута. Все это время жил под лестницей в аэропорту. В ящике из-под телевизора». Самое экзотическое место, где ночевали вы?
— На полу у Володи Лутченко. Еще в игровые годы собрались компанией, засиделись допоздна. А квартирка небольшая, улечься я мог только на кухне. Ну и прикорнул. На Олимпиаде в Инсбруке тоже на кухне спал.
— Там-то почему?
— Я любил жить один. Чтобы никто не дергал, не мешал. А в Олимпийской деревне нас поселили в трехкомнатной квартире. Для меня отдельной комнаты не было. Вот и перебазировался на кухню, где возле раковины поставили кушетку.
— Фобии у вас есть?
— Высоты боюсь. На балконе близко к краю не подхожу. Прямо тянет туда, вниз. Неприятное ощущение. С возрастом в этом плане стало полегче. А раньше вообще...
— От какого шага в жизни вы удержались и думаете сейчас: «Слава богу»?
— С одной стороны, жаль, что не поиграл в НХЛ. А с другой — может, и к лучшему. По крайней мере здоровье сохранил. Меня бы там не щадили. Убедился в этом, когда в 1990-е открыл в Канаде школу вратарей и Бобби Кларк предложил сыграть за ветеранов «Филадельфии».
— С чего бы?
— Мы сдружились, я не раз у него дома бывал. Как-то говорит: «Завтра играем с «чайниками». Постоишь у нас на воротах?» — «Давай». Мне даже выдали свитер сборной СССР, в нем на лед вышел. Так уже на разминке чуть не убили!
— Кто?
— Свои же. Кларк, Шульц и остальные, игравшие против меня за «Филадельфию» в 1976-м. Пока в раздевалке сидели, все было нормально. Смех, улыбки. «Владик, Владик...» А на льду перемкнуло. Смотрят — Третьяк в воротах! В красном свитере, на груди буковки СССР. Ну и начали бросать изо всех сил. Так хотели забить! С площадки уходил в синяках.
— Найдете три слова, чтобы по-честному себя охарактеризовать?
— Дисциплинированный. Порядочный. Простой. Точнее — доступный. По мнению канадцев — даже слишком.
— После какого случая они вам это сказали?
— Увидели, что на улице ко мне кто угодно может подойти, заговорить, попросить фото или автограф. Никому не отказываю. Канадцы считают, такая открытость — это не плюс. Но я действительно готов с любым человеком общаться без всякого гонора. Вот как с вами сегодня.
