Александр Ширвиндт: «Я бы не согласился комментировать с Губерниевым. У меня рядом с ним патриотизма не хватит»
Александр Ширвиндт
Родился 19 июля 1934 года в Москве.
В 1956 году окончил Театральное училище имени Щукина.
Актер, режиссер, сценарист.
Народный артист России. С 2000 года — художественный руководитель Те-
атра Сатиры.
Снимался в фильмах: «Ирония судьбы, или С легким паром!», «Двенад-
цать стульев», «Трое в лодке, не считая собаки», «Вокзал для двоих»,
«Самая обаятельная и привлекательная», «Миллион в брачной корзи-
не» и многих других.
Кабинет
— Ой, сколько вас, — взглянул со смятением Ширвиндт.
— Это фотограф, — кивнули мы в сторону коллеги Успенского. — Он пять минут пощелкает, и мы его выгоним.
— Десять, — шепотом произнес фотохудожник.
Глаза Александра Анатольевича потеплели.
— Валяй! — благословляя, махнул рукой.
Фотокор так и не ушел до конца разговора, зачарованный обстановкой в кабинете худрука Театра Сатиры. Где мило соседствуют граммофон, крошечный автомобиль «Победа» и портрет Ольги Аросевой.
Уже прощаясь, спросили про гримерку Андрея Миронова — может, сделали мемориальной?
— Мы бы вам показали, — искренне огорчились в приемной Ширвиндта. — Но она сейчас занята, спектакль скоро. Табличка есть, а вот устраивать музей из гримерки не в наших силах. Места не хватает.
До спектакля действительно оставалось всего ничего — оттого и выпроводил нас сам Ширвиндт, проговорив ровно час.
Единственный спектакль, в котором играет он сам.
Мы уходили молча. Надеясь про себя, что настроили беседами про футбол и любимое «Торпедо» артиста на добрый лад. А что о многом не успели... Так что ж. В другой раз.
Заглянули в книжный на Тверской. Открыли что-то увесистое о Москве. И здесь наш герой!
Нам еще повезло — с теми авторами Ширвиндт был исключительно лаконичен. Вот вопрос: «Место, в которое я все время собираюсь, но никак не доеду».
— Кладбище, — отвечает Александр Анатольевич.
Или следующий: «Мое отношение к Москве за те годы, что я здесь живу».
— Очень хорошее.
Мы, познакомившись ближе, даже представляем выражение лица Ширвиндта. Отвечающего на все это. Наши вопросы тоже не всегда были блистательными — и артист смотрел на нас иронично, поверх очков...
Покачав головами, пошли утешаться к стеллажу с литературой спортивной. А там утеха так утеха — книжка Алексея Мишина. Где одна из глав называлась «Альмаматор».
Чайковская
Мы вспомнили недавний юбилей Елены Чайковской в Доме актера, где встречались с Ширвиндтом. Собственно, там и договаривались об интервью.
— Вот вы произнесли — «Чайковская», — и у меня сразу тепло внутри, становится хорошо, — улыбнулся Александр Анатольевич. — Мы дружим серьезно, по-настоящему! Семьями!
— Семья там удивительная.
— Не то слово. У Лены каждая веха великая, да? Толя немножечко на втором плане. А я бы говорил не о Ленке, а о Толе! 50 процентов ее успеха — это Анатолий Михайлович. Редкий же случай, чтобы талантливый журналист, литератор и вообще личность бросил себя, так сказать, на алтарь любимой жены.
— Не проиграв. Прекрасная судьба.
— Конечно, не проиграв — это же не меркантильная история. А творческая. Но амбиции-то всегда существуют! Особенно в отношениях мужчина — женщина. Чтобы так отдаться женскому полу, должна быть архилюбовь! Толя совершенно уникальный книгочей. Энциклопедически образованный человек. Мне нужно что-то узнать — тут же набираю ему...
— Именно вы придумали название для школы Елены Анатольевны — «Конек Чайковской». Люди голову ломали — а вы за секунду.
— Все гениальное — спонтанно! У меня как-то выплюнулось.
— Теперь и книжка так называется, и документальный фильм.
— Да, да, да... А авторские не платят, суки!
— Поставим Анатолию Михайловичу на вид. Вот был у Чайковской юбилей. Что нужно дарить такой женщине?
— Я ничего не дарил. Моя жена, подруга Лены, вручила какое-то колечко.
— Вы тоже прошли не так давно через испытание юбилеем. Удивительные подарки были?
— Мамед Агаев, директор нашего театра, очень растрогал. На блошином рынке отыскал граммофон, мне притащил. Вон стоит. Я ведь обожаю старые пластинки! Но прослушивать их надо не на гениальной технике — на древнем-древнем граммофоне. Только на нем! Чтобы с шипом, треском.
— Самая крутая пластинка, которая побывала в ваших руках?
— Ну, спросили... Хотя была! Разбирал на даче закрома старых пластинок. Еще со времен бабушек и родителей. Нашел кожаный альбом. Думаю — это что ж за сокровище? Протер — золотом проступает надпись: «Доклад товарища Сталина на таком-то съезде...» Пластинок двадцать!
— С ума сойти.
— Сам доклад — 18 пластинок. Последние две — аплодисменты. Я не шучу. Не дай Бог — не дописать! Сколько шли, столько и намотали.
— Прослушали?
— Доклад-то? Конечно. Аплодисменты — мельком.
— Кстати! Самая невероятная овация в вашей жизни?
— Да всегда хорошо принимают. Но двух пластинок не было точно!
— К разговору о подарках. От Андрея Миронова в вашем доме что-то сохранилось?
— Вы знаете чудесную историю про батарею?
— Что-то вспоминается. Но нетвердо.
— Марк Захаров, Гриша Горин и Андрей шли ко мне на день рождения — а во дворе подхватили ржавую батарею. Доперли эту тяжесть до третьего этажа.
— Еще и речь наверняка заготовили.
— Горин увязал как-то батарею с теплом сердец. «Несите теперь обратно», — говорю. Понесли! Я наблюдаю. А потом что уж им в голову пришло — не знаю, но решили довести ситуацию до полного абсурда.
— Притащили обратно?
— Да. Тут уж я принял. Куда деваться. Может, и стоило ее сохранить. Для музея.
— Вот это выдумка.
— Захаров с Мироновым могли проводить меня на вокзал, посадить на поезд в Харьков. Затем помчаться во Внуково — и прибыть в Харьков раньше меня. Спрятаться где-то и «пугануть», как Марк выражался. Чтобы я подумал — допился, видения...
Воронин
— А вот книжку мне на днях принесли, — Ширвиндт издалека показал нам. — Знаете, кто это?
— Александр Павлович, наш друг, — прищурились мы.
— Какой еще Александр Павлович? — поморщился от нашего невежества артист.
— Александр Павлович Нилин. Автор.
— Тьфу! Да не автор. На обложке кто?
— Валерий Воронин.
— А-а-а! — даже обрадовался Ширвиндт. — Вот! Мы дружили. Я же торпедовец.
— Это всей Москве известно.
— Воронин — фигура трагическая... Красавец, помесь Алена Делона непонятно с кем. Когда Валера на улице Горького заходил в ресторан ВТО, где после спектакля сидела актерская шпана, артисточки забывали обо всем! Затихало все — такой красоты это была морда! Только слышишь откуда-то: «Ой...»
— Хоронили Воронина на Даниловском. Вы были?
— Нет. Так я опять про книжку. Издательство хорошее, но смотрю тираж — 350 экземпляров! А почему? Не надеются, что кто-то будет покупать. Просто подарочные экземпляры. Для своих. Это забвение! Воронин теперь никому не нужен и не интересен. Начинаешь рассказывать про него сегодняшним торпедовским болельщикам — они кивают рассеянно. Я чувствую — нет огня! Для них Воронин — все равно что для меня англо-бурская война. «Вы слышали?» — «Да». А что слышали — не помнят... Совсем другая шпана!
— Какой-то матч Воронина до сих пор перед глазами?
— Против Пеле. Но это за сборную... Вот говорят — раньше футбол был другой. Действительно, другой!
— В чем?
— Скорости были поменьше. Распасовка не такая филигранная. Сейчас что-то цирковое! Особенно длинные передачи — для меня это вообще за гранью понимания. Но дриблинг исчез. Индивидуально футболисты были намного сильнее. Сегодня сам термин «проход» ушел. Тогда-то ходили от ворот до ворот!
— Чей проход жив в вашей памяти?
— Почему-то запомнился защитник Демин из ЦДКА. Маленький, толстенький — подхватил мяч в своей штрафной и рванул через все поле. Народ встал — это был аттракцион!
— Много лет назад мы звонили Георгию Менглету, великому актеру Театра Сатиры. Тот не отпускал полтора часа — рассказывал о футболе и любимом ЦСКА. Сегодня в вашей жизни есть человек, с которым можете говорить о проходе Владимира Демина — и быть понятым?
— Да. Вы.
— А еще?
— Пожалуй, не осталось... Георгий Палыч был удивительный! Шел у нас спектакль «Фигаро». У Менглета — роль судьи. В это же время трансляция футбольного матча. Менглет что-то говорит, сцена у него длинная. А сам озирается на кулису, щурится. Там помреж держит крохотный рижский телевизор. Чтобы, не дай бог, не пропустить гол.
— Невероятный был актер.
— А память какая! Как-то на гастролях в Ташкенте сходили на игру «Пахтакора», дальше пьянка. Менглет не пил. А мы все поддали, поспорили, потом разругались и помирились. В час ночи идем к Георгию Палычу, стучим в номер. Тот сонный открывает: «Что надо?» — «Пищевик» — «Буерак», 1926 год. В Казани«. Менглет зевает: «2:1 в пользу «Пищевика». Разворачивается, ложится и моментально засыпает. Можно не проверять — точно будет 2:1.
Евтушенко
— Мы общались с Аркадием Аркановым. Тот начал вдруг вспоминать совсем забытого торпедовца Ленева: «Ах, какой футболист!» У вас был любимец — из малоизвестных?
— У меня ощущение, что в том «Торпедо» все были звезды! С Козьмичом общались плотно, Эдика Стрельцова тоже хорошо знал. Биография-то у меня очень длинная, понимаете? На «Торпедо» сейчас зовут как старейшину, таких осталось-то... Давайте считать.
— Давайте.
— Познер — торпедовец. Входит в этот круг. 90-летний Чапчук, бывший директор Новодевичьего и Ваганьковского. Еще Колька Сванидзе. Тоже за «Торпедо». Всё! Поэтому мы — такие хоругви.
— Как сформулировали.
— Я мучаюсь с этой командой сколько десятилетий... (постукивает трубкой по книжке.) Слава богу, хоть стадион скоро начнут строить.
— Нам передавали — на презентации вы рассказали анекдот про крематорий.
— Да? Сейчас лишь один вертится в голове: сотрудник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Но как это относится к нынешнему «Торпедо» — уже не помню. Зато применимо ко всем, кто был «архи»!
— Евгений Евтушенко описывал нам самый памятный матч из собственной юности: 1955-й, СССР — ФРГ. К стадиону «Динамо» съезжались со всей Москвы ампутанты на тележках — их звали «танкисты»...
— А я еду домой мимо новой динамовской «капсулы» и вспоминаю, как первый раз в жизни оказался на футболе. Двоюродный брат, прошедший всю войну в артиллерии, привел меня на стадион в 1946 году.
— Господи.
— Мне было 11 лет. «Динамо» играло с «Торпедо».
— 74 года назад.
— Представляете? Стаж! Сейчас прихожу на стадион — с соседней трибуны полтора часа на морозе орут: «На ***! На ***!» Не закрывая рта. Вот кого надо в театр-то.
— Сами поражаемся — какое должно быть самообладание.
— Сколько же нужно ****? Но дело не в этом. Фанатов теперь рассаживают по разным трибунам, чтобы избежать мордобоя и отстрела. А прежде у стадиона «Динамо» был уличный клуб. Даже в те дни, когда не было матча, стояла толпа. Люди темпераментно обсуждали игру — но морды не били...
— Называлось место «брехаловка». Мы застали.
— Верно! Это потрясающе!
— С Евтушенко, вашим соседом по высотке на Котельнической набережной, о футболе говорили?
— Мало. Расскажу другую историю. В нашем доме до сих пор есть подземный гараж. В советские времена въехать туда было практически нереально, мы с Женькой долго стояли в очереди. Когда умер архитектор Чечулин, эту высотку и проектировавший, одно место в гараже освободилось. Внепланово. Мне шепнули, что комиссия выбирает между мной и Евтушенко. Я понимал, что шансов у меня никаких. Евтушенко — популярнейший поэт, глыба. Но тут он опубликовал стихотворение «Тараканы в высотном доме».
— Про Котельническую?
— Нет, писал про страну — аллегорически. Но тараканов в доме действительно было несметно, гаражная комиссия обиделась. В гараж въехал я.
«Торпедо»
— Когда последний раз были на футболе?
— На Восточной наши играли с «Шинником», победили — 2:0. Но это не прошлый год, 2018-й. Главным тренером еще был Колыванов.
— Если «Торпедо» выйдет в премьер-лигу, будете чаще на матчи выбираться?
— Ну, крест-то у меня пожизненный. Так что готов ходить на «Торпедо» вне зависимости от того, в какой лиге команда играет. К сожалению, не всегда время позволяет.
— С Романом Авдеевым, новым хозяином клуба, знакомы?
— Нет. Предыдущее поколение я знаю — а нынешних разбираю с трудом. Когда у «Торпедо» дела были совсем плохи, мы ходили по газетам, что-то клянчили, рассказывали... Наш ностальгический ретро-стадиончик буду помнить всегда. Эту потешную «правительственную ложу», похожую на скворечник. С красным бархатным закуточком. Анекдотическая по сегодняшним временам! Милота же?
— Еще бы.
— Как-то смотрим футбол с Толей Бышовцем, зашли в ложу по рюмке хлопнуть. Мороз страшный. Вдруг он произносит: «Давай выйдем, сейчас гол забьют». Только высунулись — точно, гол! Это же какое звериное надо иметь чутье. Бышовец потрясающий!
— Артистичный человек.
— Очень его люблю...
— Нынешние торпедовские перемены радуют?
— А я все понимаю. Поначалу восторг: «О, наконец! Отняли землю у Прохорова, построят стадион!» Потом всмотрелся — рядом с ареной огромный жилой массив. Ммм... Ну, не важно! Главное, что стадион все-таки будет.
— Евгений Леонов однажды наблюдал за игрой «Торпедо» со скамейки запасных. У вас такой опыт был?
— Разумеется. И с Козьмичом сидел на лавочке, и с Лобановским, когда тот еще в первой лиге «Днепр» тренировал. И за воротами Левы Яшина стоял рядом с Лешей Хомичем, легендарным голкипером и прекрасным фотокором. А иногда кто-то из комментаторов брал с собой в кабину. За 74 года, что хожу на футбол, смотрел матчи из всех возможных точек.
— Слышали мы историю: Одесса, гастролирует Театр Сатиры. Там же играет «Торпедо». Вечером вы с Андреем Мироновым приходите в номер Валентина Иванова — где пьете водочку и запиваете кефиром. Все понимаем — но почему кефиром-то? Что за изуверство?
— Во-первых, это очень полезно...
— А во-вторых?
— Значит, нечем было закусить! Вы Козьмича вспомнили. Была у нас история. Играли в Лондоне матч за звание чемпиона мира Карпов с Каспаровым. Меня от ЦК комсомола приютили в группе поддержки Каспарова.
— Какое везение.
— Это чистый случай — в то время попасть в Лондон! Какой год — посмотрите в Google. Тогда шаг влево, шаг вправо — расстрел. За границей советские граждане передвигались табуном, взявшись за руки. Только мы с Толей Местечкиным махнули на всех и ходили, как хотели. Живем один раз!
— Это что ж за артист такой?
— Не артист, а директор ЦУМа. Фанат шахмат! Был «куратором» в команде Карпова. В общем, вышли мы из-под надзора, отправились бродить по вечернему Лондону. Там же в те дни находилось «Торпедо». Мы гуляли-гуляли — и набрели на какой-то рынок. Два часа ночи. Глядим: откуда-то крадется Валька...
— Иванов?
— Да! В одиночестве! Он же начальник — всех запер в гостинице и пошел по Лондону. Я из-за угла протяжно: «Козьми-и-ич!» Он дернулся, будто вилкой ткнули, обернулся — глюки?! Продолжения нет. Выдохнул: «Уф-ф, ***». Отпустило. Померещилось. Тут я снова: «Козьми-и-ич...»
— Ну и дела.
— На третий раз я понял — Валька сейчас умрет от инфаркта. Пришлось вскрыться.
— Козьмич мог и матом обложить.
— Знали бы вы как! Я однажды оказался на торпедовской базе в Мячкове на разборе игры у Иванова. Это дельфиний язык. Ультразвук. Но все его прекрасно понимали, даже какой конкретный эпизод матча Козьмич имеет в виду. Хотя там не было ни единого приличного слова.
— Вы тоже в этом деле профессор. Насколько знаем.
— В матерщине-то? В театральном мире многие могут. Но теперь же запретили. Дума разобралась и постановила.
— Кто-то не послушал.
— Всего четыре слова под запретом. Правда, основополагающих. Вот, например, «херня» и «мудак» — это не мат. Так что можно выкрутиться, можно.
Гамова
— Очутившись в команде Каспарова, с Карповым отношения не поддерживали?
— Почему? С Толей отлично ладили. Хотя приходилось выворачиваться. Если ты нейтральный — на хрена поехал? Вот и крутись!
— Надо было болеть за Каспарова?
— Должен был!
— Самый комичный случай с Каспаровым?
— Жили мы в английской квартире, один подъезд. Как-то спускаюсь вниз — а Гарик собирает вещи. Случайно положил ему руку на голову. А волосы у него... Представьте щетку, которой краску с машины сдирают...
— Железная?
— Вот-вот. Он и сам железный по характеру. Волосы такие же. Кто еще Каспарова за волосы брал? Только я!
— Говорят, в театральном мире на него сильно обиделись — после того, как бросил Марину Неелову с ребенком. Валентин Гафт восклицал.
— Я что, сейчас в это влезать буду? Хотите, чтобы у нас «Секрет на миллион» был?
— Ну и не будем. К хоккею вы равнодушны?
— Однажды играл в настольный.
— С кем?
— С Михал Михалычем Державиным. Причем в день концерта. Он, помню, потерял голос, хрипел. Как выступать? Отвлеклись от хоккея, полезли в аптечку. Нашли какие-то огромные таблетки, надпись на английском. Державин обрадовался: «Наверное, от горла».
— Угадал?
— Выпил одну — дыхание сперло, пошла пена. Я участливо спрашиваю: «Пробивает?» «Ага», — отвечает сквозь слезы и икоту. А пена лезет, все больше и больше. Я полотенцем смахиваю.
— Что оказалось?
— Сестра Державина потом перевела — пенообразующее противозачаточное. Надо принимать непосредственно перед актом.
— Земфира обмолвилась в интервью: «Если б к нам на Землю прилетели инопланетяне и попросили показать им образец спортсмена, я бы выбрала Серену Уильямс. Видела много ее матчей, которые было совершенно невозможно вытащить. А она вытаскивала. Характер фантастический». Кого бы назвали вы?
— Катю Гамову. Гениальная волейболистка. Когда выходила на площадку, я не мог оторваться от экрана. Безумно жаль, что так и не выиграла Олимпиаду.
— И в Сиднее, и в Афинах завоевала серебро.
— Ну что поделаешь... Все равно величайшая!
— Знакомы?
— Конечно. Она супруга ребенка моих друзей, Светы Дружининой и Толи Мукасея. В общении производит очень приятное впечатление. Умная, необыкновенно цельная дама. Еще давно дружу с баскетболистом Алексеем Саврасенко. Игрок был классный, сейчас в РФБ работает.
— Периодически камера выхватывает вас на матчах Евролиги с участием ЦСКА.
— Да, мне нравится баскетбол. Когда время есть, хожу с удовольствием.
Биатлон
— На прошлой неделе закончился чемпионат мира по биатлону. Смотрели?
— Ну а как же! Биатлонные трансляции стараюсь не пропускать. Порадовался за Логинова, который взял две медали, золотую и бронзовую. Правда, после победы была жуткая картина, когда он сидел на пресс-конференции и со всех сторон неслось: «Допинг, допинг, допинг». Плюс непонятная история с обыском в день эстафеты...
— Отношение к Логинову в мире биатлона после дисквалификации за эритропоэтин, мягко говоря, неоднозначное.
— Когда при мне начинают обсуждать тему допинга, сразу затихаю. Все понимают, что без серьезной фармакологии в современном спорте не обойтись. Так к чему самообман, какие-то игрища, инкриминирование? Да пусть жрут, что хотят! Лишь бы добежали и прыгнули.
— Интересная логика.
— Ну а что? Честнее сказать: «Хочешь жрать допинг — пожалуйста! Только на десять лет раньше помрешь». Возможно, кто-то ответит: «Нет, я такой препарат придумаю, от которого не помру». Что ж, тоже интрига. Главная проблема, на мой взгляд, в чем?
— В чем же?
— Вместо того чтобы искоренить допинг, все пытаются изобрести новый. Тратят бешеные деньги, стремятся друг друга опередить. Не по итогам соревнований, а по придумке всяких веществ.
— Бесконечные допинг-скандалы интереса к биатлону не подточили?
— Ну... Надеюсь, вы понимаете — то, о чем говорил выше, не стоит воспринимать буквально. Это грустная шутка. Вообще я не верю, что таблетка способна глобально улучшить результат. Разве что на какие-то микросекунды. Хотя все индивидуально. Как в театре. Вот были замечательные артисты, которые перед спектаклем неизменно выпивали 50 граммов коньяка. Не будем называть фамилии.
— Почему же не будем? Юрий Яковлев!
— Например. Но вы учтите — он не пьяный был. Принимал чуть-чуть, для куража. И его неповторимый тембр становился еще бархатистее. А есть артисты, для которых алкоголь до спектакля — табу. В их числе и я. Не потому что ханжа. Просто чувствую — мешает. Зато после спектакля — с удовольствием.
— Самая фантастическая биатлонная гонка, которую видели?
— Одну выделить трудно. Димка Губерниев часто орет в репортажах, мол, Ширвиндт сейчас, наверное, весь искончался... Кошмар! Он сделал из меня полного фаната. Я, конечно, полюбил биатлон. Но не до такой степени.
Снукер
— Лет семь назад мы спросили Губерниева: «Ширвиндт «подсел» на биатлон благодаря вам?» В ответ услышали историю: «Как-то Елена Анатольевна Чайковская, моя хорошая знакомая, сказала: «У Шуры Ширвиндта супруга — большая фанатка биатлона. Сходи в театр, пообщайся». Зашел к Александру Анатольевичу в кабинет. Первое, что он произнес: «Да-а, у моей жены ужасный вкус. Она твоя страшная поклонница!»
— Так и было. Я и про знакомство с Димкой, и про то, что мое увлечение биатлоном началось именно с жены.
— Губерниев предлагал вам вместе комментировать биатлон?
— Нет. Да я бы и не согласился. У меня рядом с ним патриотизма не хватит. Знаете, что еще люблю помимо футбола, биатлона и баскетбола?
— Что?
— Снукер! Невероятно тонкая штука. Ночью смотрю часами под чудесный, милейший комментарий Владимира Синицына. Благостного эрудита с бархатным голосом, он бы мог в Большом театре петь.
— Серьезно?
— Абсолютно. Его репортажи — как спектакль. Говорит нараспев (пародирует Синицына): «Н-да-а, тут, конечно, от двух бортов — это все-е-е... Кэ-э-эннон (случайное или рассчитанное столкновение битка с шарами. — Прим. «СЭ»). Ну-у, утопия...» Пару секунд спустя: «Не-е-ет! Получилось...» Или: «А здесь вообще сумасшедший дом, никаких шансов...» Потом опять: «Не-е-ет!»
— Забавно.
— Порой думаю — зачем нужны комментаторы? Выключаешь звук и... Уже не то. Не хватает этой лабуды. Consuetudo est altera natura: «привычка — вторая натура». Я ведь застал времена, когда латынь учили в школе, представляете?!
— Мы потрясены.
— Так вот про тот же снукер я знаю все. Кажется, ну на хрена мне комментатор? Нет, нужно, чтобы он говорил, играл голосом, не угадывал... Иначе не цепляет.
— Вы-то в снукер играете?
— Близко не подхожу! Предпочитаю русский бильярд. Когда-то в Парке культуры слева от центрального входа был длинный-длинный ангар. Самая большая в Советском Союзе бильярдная. Столов немерено! Злачных мест тогда было мало. К примеру, тотализатор работал только на ипподроме. Да и его бы прикрыли, если бы не маршал Буденный, который это дело курировал. Бильярдную тоже хотели ликвидировать. Поскольку там играли на деньги — разумеется, неофициально.
— Мы в курсе.
— Публика собиралась разная — от шпаны и фарцовщиков до подпольных миллионеров. В общем, там была своя мафия, бильярдная. Я туда заглядывал с Гришей Гориным. Из непрофессионалов нашего круга он играл лучше всех.
— А вы?
— Неплохо, но до уровня Гриши не дотягивал. В этой бильярдной королем считался Ашот. Видите, даже имя помню, хотя прошло лет сто. Плотный, небольшого росточка, он со всеми играл одной рукой. Не потому, что не было второй...
— Это мы понимаем.
— Чтобы уравнять шансы! Ашот играл «пистолетом». Или по борту. Каждому давал несусветную фору — и все равно побеждал.
— Вы с ним тоже играли?
— Не рискнул.
— А Горин?
— Вот Гриша в этой компашке смотрелся достойно.
— И уходил с полными карманами денег?
— Не-е-ет!
— Вы Буденного вспомнили. Михаил Державин, его зять, рассказывал, как хотел подцепить Семена Михайловича. Уточнил, читал ли тот «Войну и мир». Буденный ответил: «Молодой человек, первый раз — еще при жизни автора».
— Было. Я познакомился с Буденным, когда он был уже совсем стареньким. Приезжали к нему на дачу в Баковку отмечать Новый год, дни рождения. Вокруг Семена Михайловича бегали внуки и правнуки, а он сидел благостный.
— С Георгиевскими крестами, полученными во время Первой мировой? Говорят, надевал по особому случаю.
— При мне — ни разу. Сейчас любят принижать все, что было раньше. Вот и Буденного рисуют монстром, размахивающим шашкой. А мне он запомнился как очень интеллигентный, милый человек. Прекрасно знал поэзию, на гармошке играл.
«Антилопа-Гну»
— Свою первую машину — «Победу» — вы приобрели вскладчину с родителями у легендарного мхатовского артиста Виктора Станицына. В древнем интервью уверяли, что за 22 года она прошла 850 тысяч километров.
— Я пошутил. Зимой «Победа» напоминала огромный ржавый сугроб и заводилась уникальным способом. Жил я тогда в Скатертном переулке, дом 5а. Напротив, в доме 4 — Комитет по физической культуре и спорту. У входа всегда стояли ребята, трепались. Чаще почему-то боксеры — Володя Енгибарян, Боря Лагутин, Олег Григорьев, Андрей Абрамов... Окликал их, и эти замечательные парни дружно впрягались в мой сугроб, специально припаркованный носом к Мерзляковскому переулку. Чтобы наклончик был. Благодаря чему с толкача удавалось завести. Дальше в районе Никитской из милицейского стакана ко мне бежал инспектор Селидренников. Размахивая палкой, орал: «Ширвинг, ты у меня доездишься — сымай номер!» Угроза была символическая.
— Это почему?
— Оторвать номерной знак от моего сугроба можно было исключительно автогеном. Откуда он у инспектора ГАИ?
— Судьба «Победы»?
— Совсем уж последних ее дней не знаю. А продал по иронии судьбы именно Селидренникову. Вон «Победа», смотрите.
— Где?
— Да на столе. Что, нету? Неужели ********? (Через несколько секунд поисков игрушечная «Победа» коричневого цвета обнаруживается под календарем.) А-а, вот она. У меня была точно такая же.
— Коричневая?
— С завода вышла серая. Но ее первоначальный цвет для многих оставался загадкой, потому что машина всегда была покрыта толстым слоем грязи. Кстати, в 90-е меня как бывшего владельца «Победы» пригласили поучаствовать в финале автопробега. На Воробьевых горах дали прокатиться.
— На «Победе»?
— Ну да. Было ей лет 50 — но все родное! Хозяин — шикарный мужик, умелец. Я сел и обалдел. Ничего не видно! Сзади — крохотное окошко. Руль не повернешь. Спросил: «Заблокирован?» Оказалось, нет. Просто руки забыли, как крутили руль без гидравлики. Подумал — как же я раньше-то пьяный, да с десятью артистами ночью на такой «Антилопе-Гну» по Москве колесил?! Между прочим, я не только на «Победе» гонял. Еще на лошади.
— Где?
— В Молдавии снимали фильм «Атаман Кодр» — так я километров 15 скакал до ближайшего села. Потом обратно.
— Зачем?
— Как это — зачем? За выпивкой! На съемках мы с лошадей не слезали. Я так уверовал в свои кавалеристские способности, что годы спустя во время фестиваля «Золотой Остап», где был президентом, подписался выехать на сцену на белом коне. Кое-как на него меня взгромоздили. Слезть оказалось сложнее.
— Снимали вручную?
— Ну разумеется. Я хватался за гриву, пытался сползти без ущерба. Вместо торжественного открытия вышел фарс.
— Вы говорили, что на обратном пути с рыбалки неоднократно засыпали за рулем. Последствия?
— Иногда я в жопу шлепал, иногда — меня. До серьезных аварий, слава богу, не доходило. Причем для водителей постоянно придумывают новые средства, не дающие уснуть, — пищалки, жужжалки, дрожалки... Это все ерунда. Даю совет — если в дороге начинаешь клевать носом, немедленно сворачивай на обочину. Чтобы прийти в себя, достаточно подремать десять минут. А вот ехать и продолжать бороться со сном чревато.
— Кто из ваших друзей уважал рыбалку?
— Горин. Великий Николай Крючков к старости соглашался на съемки только при условии, что рядом будет водоем и можно закинуть удочку. Леня Дербенев, поэт-песенник, затянул меня на подледную рыбалку. Мотыля засовывал в презерватив и держал за щекой, чтобы не замерз.
— Андрей Миронов ловил?
— Абсолютно равнодушен. На съемках фильма «Трое в лодке» прикрепили к нам водолазов. Чтобы мы не утопли в Темзе.
— Снимали же не на Темзе?
— Темзу играл Неман у города Советска. Бывшего Тильзита. Так мы уболтали водолазов тихонечко прицепить к удочке Миронова гигантского окуня. Магазинного, естественно. Видели бы вы восторг Андрея: «Это я поймал!»
Возраст
— В вашей жизни было много потерь. Чью смерть переживали особенно тяжело?
— Ох... Снаряды рвутся все ближе. Не хватает уже ни сил, ни слез. Уходят целые поколения! Я-то смерти не боюсь. Страшно умирать постепенно. Из красивого старика превращаться в беспомощного. Собственный возраст, написанный на бумаге, хочется заклеить. В календаре Дома кино начиная с 80 поздравляют даже с некруглыми датами. Потому что надежды поздравить со следующей круглой мало.
— Вычитали, что вы ведете дневники. Давно?
— Нет-нет. Если что-то записываю, это не дневник.
— А что же?
— Антисклероз!
— Как-то вы рассказывали: «Ночью не спалось, решил пересмотреть «Крестного отца». Оторваться невозможно!» Последнее, что так пересматривали — и не могли оторваться?
— Сегодня многие тянутся к ретро. Потому что там другая система взаимоотношений со зрителями, с искусством. Говоря актерским языком — больше «сливочного масла». Правда, когда начинаю рассуждать об этом, сразу ловлю себя на старческом брюзжании. Но возьмем «Крестного отца». Вроде знаешь фильм наизусть — а все равно не оторваться. Вот что такое настоящее кино. Фуфло-то пересматривать не захочется.
— В кино вас зовут до сих пор. Предложение, над которым особенно смеялись?
— По-моему, режиссеры и продюсеры уже отчаялись затащить меня на съемочную площадку. Не из-за того, что я кокетничаю или торгуюсь. Просто материал однообразный. Боевики, олигархи... Мне это физически неинтересно.
— В вашем кабинете хоть раз вставали на колени?
— Бывало. В основном шутливо.
— Кто-то из артистов просил не выгонять?
— Да это я падаю перед ними на колени и прошу не увольняться. Ха! Шучу. Все, ребята, ******! Скоро начинается спектакль, мне нужно готовиться. Я и так вам уже на семь серий нарассказывал.
— Александр Анатольевич, позвольте еще два вопроса?
— Валяйте.
— Когда-то вы про себя говорили: «Я мягкий, добрый, вялый». С возрастом что-то добавилось?
— К 85 годам я стал еще более мягким, еще более добрым и... Совсем вялым.
— Другая ваша цитата: «Иногда мне 100 лет по ощущениям, иногда — 20». Последний случай, когда чувствовали себя на 20?
— Хм... Вот сегодня — примерно на 77. Бывает и на 120. А вчера вечером казалось, что мне уже лет 400.
— О, Господи. Что стряслось? Давление?
— Не знаю. Совершенно дохлый был. К утру отпустило. Ну а сейчас у меня спектакль — значит, через полтора часа буду вынужден быть молодым.
