Виктор Гусев. Ледокол, Эфиопия и селедка Тарасова
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
Он перебегает дорогу от Останкинской башни – мы смотрим за маневром издалека, радуемся за выправку и качество рывка. И этому человеку в ближайший вторник – 60?!
Его жизнь полна прекрасных поворотов – и мы завидуем этим приключениям. Тем более, завершалось каждое благополучно. Виктор Гусев попробовал войну в Эфиопии, кругосветное путешествие, полярную экспедицию. Да и много чего еще.
***
Столько интервью он не давал никогда. Предыдущие юбилеи прошли скромнее.
– Затерзали коллеги?
– Жаловаться-то не приходится! Затерзали по-хорошему! – улыбнулся Гусев.
– Каким вопросом вас особенно озадачили?
– Это не в интервью. На днях, увидев мою винтажную сумку с надписью "Лондон, Олимпиада-1948", молоденькая сотрудница телецентра воскликнула: "Виктор, это ваши первые Игры?" Растерянно переспросил: "В смысле?" Девушка проявила осведомленность: "Так ведь в годы войны Олимпиады не проводились…"
– 60 – не такой уж и возраст.
– А я вот много размышляю о нем в последнее время. 50 прошло спокойно. Но замаячила цифра 60, задумался: что это? Сколько осталось? Хотя нормально себя чувствую. Самоощущение мало изменилось по сравнению с 30-летним возрастом. Годы чувствую, когда играю в футбол.
– Еще играете?
– Начали в 1979-м со школьными и институтскими друзьями. Со временем кто-то уходил из футбола, кто-то из жизни. Эти места занимали молодые ребята. Вот тут мне стало трудновато. Стимул потерял.
– Казалось, должны были приобрести. Угнаться за молодыми – что может быть прекраснее.
– Не угнаться! Их все больше и больше! Юра Давыдов из "Старко" затевает футбольную лигу, там правило: на поле лишь один человек до 35-ти. Играет с повязочкой на руке. Я был форвардом, сейчас перебрался в защиту. В конце концов, видимо, дойду до вратаря.
– Наверняка были варианты, как отметить юбилей. Или – вообще не отмечать.
– Я до сих пор в сомнениях! Трепетно относился к обычным своим датам, даже не на юбилеи что-то организовывал. А теперь… Возникла мысль – уехать в Нью-Йорк. Самый мой любимый город, не считая Москвы. Первая заграница, там праздновал 20-летие. Так красиво туда вернуться, 40 лет спустя!
– Действительно.
– Вдруг начал сам с собой говорить как старик: "Перелет, далеко, отпуск отгулял. Значит, максимум три дня. А что такое – три дня для Нью-Йорка…" Идея отпала.
– Самый странный день рождения, на котором присутствовали?
– Мои собственные – в Эфиопии, когда служил в армии. Конец 70-х. Но еще удивительнее было справлять там Новый год. Разницы во времени нет. Аддис-Абеба на том же поясе, что и Москва. Представляешь, какой в Москве холод, а в Эфиопии в декабре – жара. Пальма вместо елки, гильзы висят, как игрушки… Вспоминаю и поражаюсь – как у нас было разбросано оружие, патроны. Никакого учета. Патронами играли в шашки. Сейчас кажется, что все это было не со мной.
– Что тогда дарили на дни рождения?
– С подарками тоже странно. Охваченная войной Эфиопия. Но там продавалось то, чего в Москве не найти – джинсы, диски… Дарили какие-то офицерские поделки. Вырезали из дерева.
– Резьба по кокосу?
– Допускаю, что по красному дереву. Все это куда-то кануло. Как и многое, связанное с Эфиопией. Очень жаль!
– Зато фотографии сохранились.
– Нет.
– Почему?
– Нам запрещали фотографироваться. Потому что ходили в натовской форме. Советских войск там не было, только военные советники. Все боялись, что Советский Союз обвинят в чем-то. Нельзя было привлекать внимание.
Эфиопы взяли наше вооружение. Переняли советскую структуру армии. Закупая вооружение, ты должен приобретать всю инфраструктуру, вплоть до туалета. Иначе в какой-то момент начнется нестыковка.
– Это логично.
– Эфиопы взяли все, кроме формы: "Неудобная". Ходили в натовской. Жалею, что пришлось потом сдать. Я уже тогда был довольно крупный парень. Выбрал натовскую куртку. Сидит идеально. Смотрю – а размер-то указан: "S"! Small! Представляете себе стандарты НАТО?
– Что еще жалко из канувшего?
– Эфиопский орден "За мужество". Усыпан драгоценными камнями, а пересылали через наше министерство обороны. До многих этот орден не доехал.
– Кто-то носит сейчас, наверное.
– Не исключено. Я орден даже не видел. Из Эфиопии сообщили: "Ребята, вас наградили". Канул!
– Но медали у вас есть.
– "За боевые заслуги". Еще две – в честь юбилея Вооруженных сил. "За трудовую доблесть" – после истории с ледоколом. А за работу на телевидении – "За заслуги перед Отечеством" I и II степени.
– В мирной жизни надевали ордена?
– Когда работал в ТАСС, и ходили на демонстрации. Тогда было принято.
– Производили впечатление – как Шарапов на милицейском балу?
– Конечно! Молодые сотрудники посматривали с завистью! У меня никогда не было желания уехать политическим корреспондентом в Англию или США. А кто-то об этом мечтал. Учитывали каждый плюсик, ради этого вступали в партию. Тут видели, какие у меня "плюсы" висят. Завидовали и не могли понять, почему я мечтаю о спортивной редакции.
– Вы своего добились.
– Спасибо коллеге Всеволоду Кукушкину. Как-то я спросил: "Сева, что делать? Вот уже пять лет не могу попасть в спортивную редакцию, сижу переводчиком в политической!" Мудрый Сева произнес: "Ты – герой, приехал с ледокола. Ступай к Лосеву…" – "И что?" – "Просто приди и стой".
– Как здорово.
– Я пришел в кабинет к генеральному директору ТАСС Лосеву. Стоим. Смотрим друг на друга. Наконец он сказал: "Проси, что хочешь". Я и озвучил мечту: "В спортивную редакцию!" Лосев оглядел меня, словно невменяемого. После паузы: "Это глупое решение. Мы планировали тебя послать в Лондон или Нью-Йорк. Ладно, завтра 25-летие редакции. Подарю спортивному отделу ставку. Получается, под тебя".
***
– Давайте про Нью-Йорк. 1975-й, вам 19 лет, приехали из Советского Союза… Как не сошли с ума?
– Можно было сойти! Американцы по-доброму к нам относились, это был недолгий период разрядки в момент правления президента Форда. Сравнимо с началом 90-х, когда мы с клубом "Новости" играли в футбол по всему миру. Везде были желанными гостями.
Я влюбился в американцев. Годы спустя, работая в "Русских пингвинах", понял, что среди них есть разные люди. Но в 75-м полюбил всех. За открытость. В Америке можно было что угодно смотреть, что хочешь читать. Настоящий воздух свободы!
На следующий год должны были справлять 200-летие Америки. Под конец пребывания нам вдруг говорят: "Американцы хотят вас оставить до 4 июля". Причем институту это ничего не стоило бы, они оплачивали.
– Большая группа?
– 10 человек. И руководительница Инна Павловна – женщина пожилая, строгая. Послали запрос в институт. Прилетел неожиданный ответ: "Пусть ребята решат сами". Мы голосовали!
– С каким результатом?
– 6:4 в пользу возвращения. Я был среди тех четырех, которые голосовали против. Из шести победивших, знаю, были те, кто сильно скучал по дому. Были и те, кто хотел остаться, но боялись, что это провокация со стороны института.
– Что-то запрещенное в Америке вы себе позволили?
– Влюбился в американку. Чуть не женился. Познакомились, когда ездил в соседний университет из своего Олбани. Видите, какая у меня майка?
– Точно, Олбани.
– Меня сегодня спрашивали: "В честь выхода Албании на чемпионат Европы?" Нет, отвечаю, это другое место…
– Какая прекрасная у вас вышла поездка.
– У кого-то были романы, кто-то загулял, напился… Инна Павловна устраивала беседы на улице. Говорила, в Америке все прослушивается, стоят аппараты. В конце концов отыскала местечко, казавшееся безопасным с точки зрения прослушки. Выяснилось – полянка наркоманов. На нас смотрели с удивлением – советская группа раз за разом идет на эту полянку…
– Разговоры были жесткие?
– Очень! "Вы думаете о судьбе родителей?!" Никто не предал родину даже в мыслях. Возвращались с диким напрягом. Но едва пересекли границу, прямо в Шереметьево расцеловала каждого. Мы поняли – прощены. Инна Павловна боялась одного – как бы не случилось ЧП там, за границей. Через два дня пригласила всех к себе, расслабилась. Мы аккуратно уложили ее на диван, допили всё, что оставалось – и ушли. Вот так завершилась эпопея.
– С американкой тоже отношения развалились?
– Не срослось. Хотя все шло серьезно, мы были готовы на многое. Приезжала ко мне в Москву, звонила в американское посольство…
– Зачем?
– Узнавала, можно ли ей остаться сверх визы. Там обомлели, конечно. Но потом все растаяло. Я не проявил стойкости. Сложно было переписываться. Эти письма долго шли. Не мог давать домашний адрес – приходили на адрес института.
– Открытые?
– Некоторые – открытые. Придумали секретный код. Если я пишу: "Сегодня ходил в музей" – это означало: "Я тебя по-прежнему люблю".
– Как реагировали ваши родители?
– Отец был деканом биологического факультета МГУ. Сказал: "Понимаю, что это означает конец моей карьеры. Но будь свободен в решениях, это твоя жизнь".
– Больше не виделись?
– Нет. И не общались. Не представляю, как сложилась ее судьба.
– В Нью-Йорке ходили на концерты?
– У нас был выбор – поехать в Баффало или Бостон. В Баффало Ниагарский водопад, но Инна Павловна сказала, что обойдемся без него. Лучше в Бостон, город настоящей американской культуры. Там попали на гастроли советского цирка!
– Отличная альтернатива Ниагарскому водопаду.
– Мы пошли в цирк – и это было потерянное время. У входа люди с дощечками: "Советский клоун смеется, советский еврей плачет". Американские сопровождающие, которые хорошо к нам относились, набросились на этих людей, принялись ломать дощечки. Чуть ли не драка. Инна Павловна побледнела – пожалела, что нас привела…
В Олбани с концертами мало кто выбирался, поэтому ходил в кино. Фильмы о Rolling Stones, Yellow Submarine, Pink Floyd в Помпеях… И тут приехали Doobie Brothers!
– Это что ж такое?
– Кантри-музыка. Безобидная группа. Уж не Guns N’Roses. Я как главный музыкальный проповедник иду к Инне Павловне: "Давайте посетим концерт!" Отвечает: "Я наведу справки о группе". Через два дня приходит: "Ни за что! Это сосредоточение насилия! Вы куда меня хотите затащить?"
– Смешно.
– А там люди в ковбойских шляпах, с банджо… Вместо этого отправились с нашей художественной самодеятельностью выступать в соседний университет.
– Самый замечательный и самый нелепый концерт, на котором побывали?
– Моя любимая группа – Jethro Tull. Конкурентов Иану Андерсону нет. И его концертам тоже. Каждый новый нравится все сильнее. Сейчас Андерсон привез в Москву рок-оперу, созданную на основе своих старых вещей. Я перевел, написал либретто. До этого в буклете диска появился мой перевод на русском текстов его песен.
А нелепый концерт… Года два назад ждал приезда Uriah Heep, купили с другом шикарные билеты. Сели во второй ряд. На третьей песне солист заорал на весь "Крокус Сити": "Мы вообще где – в Большом театре или на рок-концерте?! Давайте сюда!" Толпа с бельэтажа рванула к сцене – мы со своими дорогими билетами оказались не у дел. За чьими-то спинами. Я и так был зол, что нет покойного Байрона – а тут еще один финт.
***
– Эфиопия – тема для вас особая. Страшно было лететь на войну? Или после Америки воспринимали как веселое приключение?
– Сделать ничего нельзя было – призвали в армию. Уже удача, что не заслали в какой-нибудь учебный центр в Мары. Эфиопия – все-таки загранпоездка, возможность заработать. Возвращались в Москву с чеками, что-то покупали в "Березке".
Два парня из нашего института до этого остались во Франции, попросили политического убежища. И хорошее распределение было закрыто. Армия и Эфиопия – это считалось "нормально". От такого не отказывались. К тому же, оформляли меня не туда.
– А куда же?
– В Ирак. Тогда совершенно спокойный. Собирался в Басру, чудесный город, который позже разбомбили. Мы продавали в Ирак оружие. Но началась война между Эфиопией и Сомали, я узнал об этом из программы "Время". Наутро в наших паспортах уже стояли эфиопские визы. Но и это воспринималось как что-то кукольное. Я настолько уверовал, что не могу там погибнуть!
– Почему?
– Это же не имеет отношения к нашей стране. Смерть в Африке – слишком абсурдно! Тем более, наши военные специалисты были и в Эфиопии, и в Сомали, строили социализм. Брежнев три месяца выбирал – кто перспективнее? Решил – Эфиопия. Бросили все наше вооружение в Сомали, но прекратили поставлять запчасти. Постепенно те закончились. Советские военные советники сразу переехали в Эфиопию со всеми секретами.
– Как жилось в Аддис-Абебе?
– Даже в самой столице было опасно – шла гражданская война с так называемыми "анархистами". Вдобавок война с Эритреей, которая еще считалась частью Эфиопии. При всех бедах в центре города стояла гостиница "Хилтон". Можно было посещать бассейн. Откуда тебя отправляли в окоп, на передовую. Или в учебный центр. Где наши военные советники работали с израильскими летчиками.
– При чем здесь израильские летчики?
– У них было негласное сотрудничество с Эфиопией. Эфиопы – африканские евреи. Единственная страна в Африке, которая не была никогда ни под кем. Эти летчики – отличные ребята.
– Первое проявление войны, которое увидели своими глазами?
– Снаряд попал в дзот. В нем пять эфиопов. Куски ног, рук, месиво из крови… Потом прислали из горьковского иняза Мишу Буланого. В их институте было так плохо, что за поездку на эфиопскую войну устраивали конкурс. Миша выиграл. Ночей пять провел у меня в Аддис-Абебе, уехал на фронт и тут же погиб.
– Как?
– Подорвались на бронетранспортере. Самая распространенная смерть. Был еще вариант погибнуть – углублялись в лес. Выдвижные сомалийские отряды захватывали, переправляли в Европу и демонстрировали: вот, смотрите, настоящие солдаты из СССР воюют на стороне Эфиопии. Кто-то организовывал побеги – как правило, ловили и расстреливали.
– Момент самого большого страха на войне?
– Ехали на автобусе вдоль гор – вдруг из-за поворота бронетранспортер, которым управлял кубинец. Врезался в нас!
– Ощущения?
– Угол бронетранспортера дошел до середины салона. Покатились по склону. Понимаю – это всё! Смерть! Нас перебрасывало по салону, пока автобус не встал набок. Самое интересное – не пострадал никто. Только ссадины у нашего водителя.
Второй эпизод – ехали по Аддис-Абебе. Выбежали люди. Непонятно, то ли "анархисты", то ли, наоборот, "анархистов" ловят. Открыли пальбу по нашему автобусу. Мы залегли, свистели пули, но водитель проскочил.
– Позже были ситуации, когда прошли по грани?
– В феврале 2001-го летел из Афин в Ираклион, где сборная России играла товарищеский матч. Маленький самолетик не просто швыряло – он чуть ли не переворачивался! Передо мной сидел гигантский человек, грек. Я был уверен – спортсмен, но решил, что баскетболист. Он истошно кричал! А соседка, европейская бабушка, невозмутимо протягивала ему успокоительные таблетки. На следующий день сажусь комментировать – выясняется, что это центральный защитник сборной Греции!
***
– В Эфиопии люди умирали от голода прямо на улицах?
– Да. В Аддис-Абебе сидит нищий. Даешь ему что-то – потом смотришь: а он мертвый! Были еще отдаленные районы, где сплошная засуха, еда не доходила вообще.
А ночами – стрельба. Утром выходишь – в луже крови лежит парень. Начинаешь думать: что за режим вообще правит страной? Менгисту Хайле Мариам уверял, что идет к социализму.
– Видели его живьем?
– Вот вам история. Однажды оппозиция осадила президентский дворец. Я в то время работал с главным военным советником Чаплыгиным. Жил он при посольстве – в тот день единственный раз оставил меня у себя в номере. Жутковатый человек. Генерал старой закалки, с огромными бровями. Я мог переводить для него всю ночь какие-то уставы, он об этом знал – и наутро, видя, как засыпаю в машине, произносил: "Что, опять по девкам шлялся?!" А я 60 страниц за ночь перевел! Спал час на бильярдном столе!
– Так что с президентским дворцом?
– На завтрак генерал приготовил мне яичницу и помчались по пустынному городу к Менгисту. Автомат у водителя, у меня, генерал – с пистолетом наготове. Заехали во дворец через тайные ворота, по саду разгуливают страусы, стоят клетки со львами. А между ними залегли кубинские автоматчики…
– Какая прелесть.
– Мы поднялись к Менгисту. Вижу – у него трясутся руки. Генерал: "Менгисту, ты глава государства или мальчишка?! Соберись! Мы тебя не бросим. Вон кубинцы с автоматами…" В результате они с оппозиций покончили. На время.
– Вы из автомата стреляли?
– По людям – не было необходимости.
– С эфиопскими военными ладили?
– Это высокообразованные люди!
– С чего бы?
– Учились в военных колледжах США, Англии. В гуманитарных науках превосходили наших, своих же советчиков. Другое дело, не так хорошо знали вооружение. Все прекрасно говорили по-английски. Я, беседуя с ними, забывал, что это африканцы. Чувствовал, что никакой они не социалистической ориентации. Сердцами остались кто в Штатах, кто в Англии. Годы спустя я уже работал в ТАСС. Вдруг новость: Менгисту уехал в ГДР, в его отсутствии подняли мятеж как раз эти генералы. Он вернулся – и всех расстрелял.
– Какой пронзительный человек.
– Я читал на телетайпе "расстрельные" списки и вспоминал: у этого был на свадьбе дочери, вот мой приятель полковник Алемайо… Все до сих пор стоят у меня перед глазами! А Менгисту через два месяца оппозиция все ж смела.
– Он, кажется, жив?
– Да, в Зимбабве дали политическое убежище. В 70-е был совсем молодым. Революционные силы смели императора, правительством руководил Тэфэри Банти. Это он включил туда сержанта Менгисту. Тот себя проявил: во время заседания открылись двери, вошли автоматчики – расстреляли всех, кроме Менгисту. Возглавил Эфиопию, будучи сержантом! Сразу стал подполковником!
– Любопытные места в Эфиопии посещали?
– Заглянули в лепрозорий.
– Как в музей?
– Приблизительно. Стоял на горе, близко от центра города. До этого узнал у врачей, что обычному человеку заразиться нереально. Надо или прививать эту гадость, или вести определенный образ жизни. Чтоб зараза легла на незащищенную с точки зрения иммунитета почву.
– То ли в Танзании, то ли в Конго раз в пять лет выкапывают покойников, снова с ним прощаются – и закапывают. С каким обычаями столкнулись в Эфиопии?
– Очередной успех эфиопских войск – и Менгисту приглашает всех наших офицеров. Длинные деревянные столы, нарезано сырое мясо, рядом желтая медовуха. Пьется легко, но очень крепкая. Не будешь закусывать – упадешь через полчаса. А кроме этого мяса закусить нечем!
– Что за мясо? Человечина?
– Говядина.
– От малярии спасались джином?
– Да. В комнатке, кроме меня, жили три человека, попали в провинциальный городок буквально на ночь. Вечером заглянул на день рождения к товарищу, выпил много джина. Те трое были трезвыми. Ночью набросились комары. Проснулись и видим, что вся стена в крови. Столько перебили этих комаров. Но ребята заболели малярией, я – нет. Хинин свое дело сделал.
– Как-то вы обмолвились – не видели в Африке места красивее, чем озеро с бегемотами.
– Поразило, что эфиопы их страшно боятся. Для меня бегемот был милым животным – а оказалось, это крайне неправильно с зоологической точки зрения: "Да он опаснее аллигатора! Подойдешь – сразу сожрет!" Но я и не подходил к озерам. Есть такая болезнь – шистоматоз.
– Что такое?
– Особенные черви через пятки и стопы проникают в организм, всё сжирают изнутри. Лечение занимает 25 лет. А от желудочной амебы берегла переперченная еда… С чем намучался, так это с давлением. Там высота 2400 метров над уровнем моря.
– Головные боли?
– Дикие! В первый месяц стоял, переводил эфиопам – и рухнул. Отвезли в госпиталь нашего "Красного креста", говорят: "У вас такое давление, что даже говорить не будем". Но ничего – отлежался 5 дней, и все, акклиматизировался. Был капитаном футбольной команды военных.
– Самый памятный матч?
– Мы всегда обыгрывали команду посольства. Тут смотрю – раздевается за них кто-то знакомый-знакомый. Пригляделся – это ж Геннадий Еврюжихин, мой любимый футболист из московского "Динамо"!
– Откуда он там?
– Стал дипкурьером. Я играл центрального защитника – и врезал ему по ногам. Народ аплодирует: "Гена, вставай, это тебе не стадион "Динамо"! Здесь люди суровые!" Но посольство тогда у нас выиграло 3:1. С его помощью, конечно. После матча сидели, пили пиво. Еврюжихин рассказывал про судьбы футболистов "Динамо". Про Владимира Ларина с сумасшедшим ударом. Оказалось, Ларин к тому моменту спился…
– Ваше хладнокровие – следствие фронтового опыта?
– Это философское восприятие было заложено в характере, но война усилила. Непоправима смерть, болезнь близких. Остальное – ерунда. Я легко отношусь к карьерным потерям.
– Например?
– Была программа "На футболе с Виктором Гусевым". Ее закрыли по объективным причинам – появились специализированные футбольные каналы. "Первый" из этой ниши решил уйти, отставив себе Олимпийские игры, чемпионаты мира и Европы. Вокруг ходили люди: "Давай, борись! Это же несправедливо!" Мне было обидно – но забыл мгновенно. Может, слабохарактерность? Но я думаю – философское отношение к жизни.
***
– После Эфиопии воплотили мечту многих – совершили кругосветное путешествие.
– В ТАСС существовала редакция судовых газет. Было много кораблей, которые использовали зарубежные компании. Где экипаж, кок – советские граждане – возят иностранных туристов. Считалось, раз это часть нашей территории, необходимо среди них вести пропаганду.
– Выпускали стенгазету?
– Настоящую газету! На английском языке. Печаталась в типографии, которая была в трюме. Три человека в моем подчинении, чувствовал себя настоящим главным редактором. Если первую полосу присылали по телетайпу, то еще две надо делать самому. О судовой жизни. "Джон познакомился с Мэри", "Вечер коктейлей", танцы, я все это фотографировал…
– Встречались недовольные заметками?
– Наоборот! Туристы были счастливы, что про них пишут, скупали весь тираж. Газета продавалась по центу.
– Кругосветка – это здорово? Или считаешь дни до возвращения?
– Мне нравилось. Маршрут – Сингапур, Средиземное море, Атлантика, Лондон, финишировали в Одессе. Каждый день – новый порт.
Когда пересекали Атлантику и шли к берегам США, умер английский турист. Этот дядька очень много пил. Ходил постоянно с портфелем, мы его прозвали "председатель колхоза". Всех угощал. Круглые сутки торчал в баре. К концу перехода через Атлантику лицо стало красным – и закончил вот так.
Главное: что делать с трупом?! Запросили семью в Англии – приходит радиограмма: "Мы были готовы к тому, что он умрет. Нам не нужно тело, похороните согласно морским традициям". Вот так ответила Англия, владычица морей.
– Отправили за борт?
– Да. Пока ждали радиограмму, тело уложили в каюту. Забрали из бара весь лед, обложили кубиками. Три дня не было льда в баре. Все уходило на него! Потом рано утром с морскими почестями на дно. Правда, попросили не отражать это в газете. Нашли для него не гроб, а мешок. Спустили по специальному трапу. Бросили цветы – и англичанин ушел под воду.
– После кругосветки новое приключение – спасали гибнущее во льдах Антарктиды научно-исследовательское судно "Михаил Сомов".
– Когда до него осталось 200 километров, наш ледокол "Владивосток" сам застрял. Мы его раскачивали вручную, затем в воздух поднялся вертолет. Первый случай в истории, когда полет на нем осуществили в условиях полярной ночи.
– Вы понимали, как это рискованно?
– Понимал. Но все равно было много желающих попасть на борт. В такие минуты забываешь об опасности. Журналистское чувство! Взяли меня, корреспондента ТАСС. Кстати, про ту экспедицию снимается художественный фильм.
– Вы среди героев?
– Всех назвали чуть ли не своими именами. Из меня сделали человека инфантильного, маменькиного сыночка, над которым все смеются. И вдруг он совершает хороший поступок. Близкий к героическому. А самое забавное, по сценарию на ледоколе есть молоденькая повариха.
– Вы ее соблазняете?
– Да! При этом она – любимая капитана спасаемого судна. Представляете, какая интрига? Не знаю, чем закончится. Этим занимался в качестве продюсера Вася Соловьев. Если помните такого комментатора на "НТВ+".
– Во время ледовой экспедиции Артур Чилингаров получил звезду Героя. За конкретный подвиг?
– Сама экспедиция была подвигом! Я о Чилингарове очень высокого мнения. При некоторых чертах советского функционера для меня это персона из века географических открытий. Он и ученый, и путешественник, и просто увлеченный человек… Знаете, за что Чилингаров получил еще и звезду Героя России?
– За что?
– Спускался в батискафе на дно Северного Ледовитого океана. А меня потряс в Новой Зеландии. Зашли туда на ледоколе, взяли необходимое количество топлива. Пошли к "Сомову" – и попали в шторм! Ледокол к такому не приспособлен – его бросало из стороны в сторону.
– Как выдержали?
– Не представляю. Три дня тошнило! В какой-то момент думал: вот хорошо бы, если б я сейчас умер. Этот отвратительный плеск воды помню до сих пор! Три банки с яблочным соком разбились, каюта в осколках, оторвало умывальник…
– В кругосветке штормов не было?
– Немножко, в Бискайском заливе. Но "Тарас Шевченко" был приспособлен к этому. Там лежал дня два в комфортных условиях.
– Чилингарова на "Владивостоке" тоже штормило, как остальных?
– Он единственный, кто ходил! Поварихи лежали, все ледокольщики. А Чилингаров и передвигался, и готовил для желающих – хотя желающих было мало. Кушал один. Кремень.
Так вот, я не договорил про бочки из Новой Зеландии. В шторм их начало смывать за борт. Чилингаров мобилизовал всех, в том числе меня. Привязывали бочки к чему только можно было привязать. Чилингаров сказал: "Я рассчитал! Если потеряем половину бочек – остатка хватит, пойдем дальше. Если 51 процент – надо возвращаться обратно". Закрепили так, что потеряли процентов сорок. Оставшегося действительно хватило.
Еще ледокол меня познакомил с Борисом Лялиным, недавно встретились. Тоже стал Героем Советского Союза. Тот самый пилот вертолета. Он как Чкалов!
– Вы тогда прекрасно фотографировали.
– Нужно было, конечно, сохранить фотографии с ледокола…
– Они пропали?
– Моя карточка выиграла приз "Интерпрессфото", потом все сдал в тассовский архив. Через неделю после возвращения вручили несколько фотографий, чтоб выступил перед молодыми сотрудниками. И снова отобрали. С концами.
– Что за снимок победил на конкурсе?
– Борт к борту стоят два судна. Я левой ногой на "Владивостоке", правой – на "Михаиле Сомове". Сфотографировал между ними. Кажется, этот снимок. Или второй – из вертолета, сверху, когда ученых выводят из ледового плена. Вот он сохранился. Есть в сборнике "ТАСС уполномочен заявить", где все лучшие фотографии агентства.
– Но фотографию вы бросили. Несмотря на удачи.
– Как-то не подсел на это дело. Мне ТАСС выдал отличный фотоаппарат "Зенит", диктофон… На этом диктофоне моряки дали послушать запись: "Новая певица, Мадонна. Первый диск вышел". Представляете, насколько это было давно?
– Когда ученых с "Сомова" спасли – что в них удивило?
– Бороды. Мне они показались изможденными – хотя еда у них была. Особенно набросились на письма из дома, которые мы привезли. Непонятно было, что делать. Вот, мы прилетели – и что? Перевозить людей вертолетом? На следующий день чудо – льды сами собой расступились, ледокол подошел к "Михаилу Сомову".
– Стужа была лютая?
– Максим – минус 25. Когда выходили из льдов, было три градуса мороза. Затем похолодало. Я передал по телефону в ТАСС – "температура опустилась до 8-10 градусов". Так по всем газетам прошло: до 80 градусов!
***
– Вы сопровождали Анатолия Тарасова в поездке по Канаде…
– Мы жили в одном гостиничном номере!
– Тяжелый сосед?
– Нет, компанейский дядька. Заводной. Другое дело, что все время требовал внимания к себе. После прилета сразу визит в мэрию Ванкувера. Жалко, говорю, у меня только пиджак. В мэрию-то, наверное, нужно бабочку… Даже галстука нет…
– А Тарасов?
– Да, соглашается, жалко. И надевает спортивный костюм! Мне неловко – но прямо не скажешь. "Анатолий Владимирович, вы не запаритесь на приеме?" Нет, – отвечает. - Так удобно. Они поймут!
– Невероятно.
– Невероятное было минуту спустя. Говорит: "Погоди! Мы же не знаем, что там есть будем. Надо подготовиться". Разворачивает селедку, которую привез из Москвы. Разделывает, вынимает кишки, кладет в целлофановый пакет – и берет с собой.
Открываются двери мэрии. Зал, бархатный пол. Где-то вдалеке стол, за которым мэр и владелец "Ванкувер Кэнакс". Идем вдвоем – я в пиджаке и Анатолий Владимирович в спортивном костюме. С пакетом в руках, из которого струйкой на бордовый бархат – селедочный сок…
– Мэр обрадовался?
– Все смотрели с ужасом! Но когда Тарасов уселся за стол – через десять минут он уже был их. Чопорные ванкуверцы скинули пиджаки, ели руками селедку и восхищались. Анатолий Владимирович воскликнул: "Принесите водки! Что, у вас нет водки?" Заказали. Канадцы в жизни так не проводили время.
– Тарасов просыпался в пять утра?
– Да. В баню хотел. Просил: "Найди здесь русскую баню"! Но потом его ждало разочарование – заподозрил, что пригласили в Канаду не из-за тренерских качеств. Что сделаешь с "Ванкувером" за две недели? Хотя за время, что мы пробыли, команда не проиграла ни одного матча….
– А для чего приглашали?
– Наладить мостик – чтоб переправлять советских хоккеистов. Тогда еще никого из наших в НХЛ не было. Спросил меня: "Тебе не кажется, что хотят вот этого?" Постарался его разубедить. Назавтра пресс-конференция – и Тарасов им врезал: "Никто из Советского Союза к вам не поедет! Нам это не нужно, у нас свой хоккей. Да и вам ни к чему!" Больше к Тарасову с этой темой не приставали.
– Перед командой выступал в своем стиле?
– Еще как выступал! Говорил им: "Чудо-богатыри!" Я переводил – канадцы были ошарашены. Но один молодой защитник подошел: "Можно для меня основные рекомендации Тарасова?" Тот написал целый листочек, я перевел – и парень повесил на свой ящичек в раздевалке. До конца нашего пребывания висели эти наставления – по катанию, по тренировкам.
В первый приезд нас из аэропорта повезли на каток. Вокруг собрались журналисты. Хоккеисты "Ванкувера" без номеров в майках разных цветов. Тарасов сразу их запомнил!
– Не может быть.
– Я сам поразился. Как комментатор знаю, насколько это сложно! Тарасов узнавал их по манере катания. По прическам.
Канадцы начинают отрабатывать большинство. Форвард бросает – вратарь ловит. Тарасов с палочкой к тренеру: "Неправильно! Не нужно бросать по воротам!" Журналисты обступили, насторожились. Продолжение такое: "Бросайте мимо ворот!"
– Что за новости?
– Народ переглядывается, Тарасов продолжает: "А другой должен стоять на дальней штанге, подправлять". Журналисты все записали. На следующий день – матч. Кто-то бросает, Тамбеллини-старший подставляет клюшку – гол! В газетах заголовки: "Чудо Тарасова! Магия советского хоккея – бросать мимо ворот!"
– Вас Тарасов воспитывать не пытался?
– Я был его языком в Канаде – это вызывало уважение. Может, поэтому не заставлял делать зарядку, не величал "Чудо-богатырем". Говорил только: "Скажи, чтоб пивка нам принесли. По ящичку". Он любил поесть, выпить.
– Приносили?
– Конечно. Там был какой-то пивной спонсор. Ел Тарасов в Канаде все, включая фастфуд. Это ему нравилось – но постоянно вспоминал, как хорошо у него на даче: "Грибки! Ты ко мне приедешь, разложу соленья…" Так я к нему и не выбрался.
Однажды выходим из гостиницы, к Тарасову подбегают мальчишки с книгами. Присмотрелся – пять разных, и все – его! Ни об одной Тарасов не знал! Подписывает, говорит мальчонке: "А можно мне такую книжку?" Тот оторопел. Наутро пошли по магазинам, искали эти книги.
К концу поездки здоровье у него стало хуже – я Тарасова с трудом довез домой, на Сокол. Он лег – я уехал. Сказал жене: "Нина Григорьевна, завтра зайду". Жил я рядом.
– Зашли?
– Да, с утра. Нина Григорьевна встречает заплаканная: "Анатолия Владимировича нет". У меня мысль: Тарасов умер… А она рассказывает – уехал в тмутаракань, в Сибирь, на "Золотую шайбу". Причем от аэропорта еще надо добираться куда-то санями.
Нина Григорьевна продолжает – легла посреди коридора: "Через мой труп!" Тарасов ответил: "Нина, мальчишек подвести не могу!" Перешагнул и уехал. Вот такой человек.
***
– После Тарасова вы работали у Виктора Тихонова в "Русских Пингвинах".
– Тихонов с теплотой ко мне относился, когда проект набрал темп. А поначалу было странно – потому что он сам договорился с американцами об идее "Русских пингвинов". Мне предложили поучаствовать. Прихожу к Тихонову с афишами первых матчей сезона. Уже написано: "ЦСКА – "Русские пингвины", из звезды вылезает пингвин… Но Виктор Васильевич принял так, будто я все придумал.
– Ого.
– Словно он ни о чем не договаривался: "Что ты мне предлагаешь?! Это честь и совесть армейского клуба! Ничего подписывать не стану, ни о чем я не говорил…"
– Это был спектакль? Или Виктор Васильевич подзабыл?
– Просто – советский человек. Он договорился, понимая, что это важно и для клуба, и для него. Но осознавал, что всё – на грани фола. Хотел, чтоб вроде и было, но как-то незаметненько прошло. А это нереально! Когда увидел, что отрицательной реакции в министерстве обороны нет, оттаял.
– Яркий человек ярок даже в мелочах. Что помнится?
– Отъезд команды назначен на час дня. Без пяти час Тихонов шагнул в автобус: "Поехали". Народ бежит за автобусом, роняя баулы. Тихонов после паузы: "Ладно, тормози".
Вскоре на Новом Арбате появился первый в Москве спортбар. На открытие пригласили "Русских Пингвинов". Стив Уоршоу, координатор, которого прислали из "Питтсбурга", настаивал, чтоб была вся команда. Виктор Васильевич упирался: "Ни в коем случае! Напьются!" Стив божился, что хоккеистам нальют лишь по бокалу пива. Тихонов обреченно махнул рукой: "Ладно, сам увидишь".
– И что?
– В такой ситуации сложно проконтролировать, кто сколько выпил. У игрока железная отмазка: "С непривычки развезло от одного бокала. Я ж режимщик…" Тихонов, догадываясь, чем дело кончится, быстро уехал. А мне врезалась в память картина. Сидит в уголке запасной вратарь. На столе – тот самый, разрешенный, бокал. И восемь рюмочек с водкой вокруг. 50 грамм хлопнет – пивком отполирует.
– Дебоширил?
– Нет-нет. Ребята вели себя нормально. Но в бар больше не звали.
– Почему спустя три года свернули проект?
– Для американцев он был убыточным. Единственный плюс – первоочередное право на приобретение хоккеистов ЦСКА. Да владелец "Питтсбурга" Ховард Болдуин, которому я регулярно отсылал бюллетени, мог козырнуть перед коллегами-миллионерами, что в Москве ему принадлежит Red Army team. Но нашим людям напели в уши: "Американцы вас грабят, обманывают…" Сотрудничество с "Пингвинами" завершилось. ЦСКА переметнулся к российским спонсорам. Месяца через три все развалилось.
– Что вы поняли про Тихонова за годы знакомства с ним?
– В душе – добрый человек, однако в хоккее придерживался принципа: цель оправдывает средства. Не мой метод, тут у меня с ним внутренний конфликт. Зато восхищался работоспособностью Виктора Васильевича. Ему было за 60, но сохранял великолепную физическую форму. Сухой, жилистый. На тренировки выходил в коньках. Как-то ждал в кабинете машину. Шофер опаздывал. Наконец крик: "Приехал!" Тихонов вскочил и рванул по коридору с такой скоростью, что я обалдел.
***
– В 1998-м Бышовец возглавил сборную и пригласил вас на должность пресс-атташе. Даже на установку пустил?
– На теорию. Любому комментатору полезно там побывать. Очень интересно. Бышовец двигал фишки, рассуждал о тактике. Но на следующий день отвел в сторону: "Витя, ребята против, хоть ты и свой. Их напрягает твое присутствие".
– Действительно напрягало?
– Мне об этом игроки не говорили. На разборе не было ничего, что кого-то из них скомпрометировало бы. Я тихонько пристроился на последнем ряду. Может, Бышовец испытывал дискомфорт?
– Враги ему мерещились повсюду?
– Да, но всякий раз обосновывал. Так убедительно, что не возникало сомнений. Философские монологи о подковерных течениях – его "коронка". Он же настрадался. Мне жаль, что Бышовец давно не тренирует. Наверное, в какой-то момент надо было довольствоваться малым. Отступить назад, чтоб потом сделать два шага вперед. Хотя понимаю, почему президенты клубов относятся к Анатолию Федоровичу насторожено.
– Почему?
– Любит все решать сам. Президент ему не нужен. А футболисты Бышовца ценят. Выбивая условия для себя, никогда не забывает о команде.
– И вас деньгами не обидел?
– Мне в сборной полагались только суточные. Про премиальные не в курсе. Мы же в 1998-м проиграли все матчи. Когда в 2002-м при Романцеве стал пресс-атташе на время чемпионата мира, о зарплате тоже речь не шла. Предупредили, что будут бонусы.
– Какие?
– Цифры не озвучивали. После Туниса мне вручили семь тысяч долларов. Эта победа оказалась единственной.
– С Романцевым поладили?
– В основном контактировал с Гершковичем. Он в штабе олицетворял взвешенное начало. Романцев – суровый, упрямый, своенравный. Иногда темперамент слишком сильно влиял на его поступки.
Взять историю с предматчевыми пресс-конференциями, которые сборная обязана проводить по регламенту ФИФА. Романцев к ним относился, словно к детской забаве. Дескать, мы серьезным делом занимаемся, а ты ориентируешь на то, чтоб куда-то ходили, что-то рассказывали, отвлекались. Зачем эта клоунада?! В итоге к журналистам отряжали генерального менеджера Полинского.
– Матч с Бельгией смотрели со скамейки запасных?
– Да, потому что его транслировал второй канал. Едва присев, ужаснулся: "Как отсюда можно что-то разглядеть?! Рисунка игры вообще не видно!" Разницу почувствовал и в другом. Наблюдая за игрой с трибуны или по телевизору, кажется, что у футболистов есть время принять решение. Даже при самом жестком прессинге. Там понял, насколько им тяжело. Расставаться с мячом надо гораздо быстрее, чем я себе представлял. Не успеваешь получить, а тебя накрыли!
– Еще что запомнилось?
– Жуткий нервяк перед игрой. Разве что Карпин излучал уверенность. У остальных ноги дрожали. После матча Сычев плакал, Романцев сразу объявил об уходе. А я обратил внимание на Александра Корешкова.
– Его заслали собирать информацию о группе, где были Бразилия и Турция. С кем-то из них Россия могла встретиться в 1/8 финала.
– Совершенно верно. Как раз ко второму тайму добрался до стадиона. С толстой-толстой папкой. И вот, сидел Корешков в углу раздевалки, листал рассеянно конспекты, которые уже никому не нужны…
***
– Кто первый произнес в ваш адрес – "нефартовый"?
– Началось в 2008-м, когда на чемпионате Европы проиграли в группе Испании. Хотя в репортаже цитировал Акинфеева, который сказал в интервью, что пока этот матч – не самый важный. О том же толковал Хиддинк. Поражение не помешало сборной выйти в плей-офф. Но по реакции болельщиков почему-то превратилось в судьбоносное.
К разговорам на эту тему отношусь спокойно. Воспринимаю футбол как шоу, где прогнозы, слухи, сплетни, предрассудки – часть игры. Если уж меня коснулось, восставать глупо, непоследовательно, да и нечестно. Пусть говорят!
– Что-то потеряли из-за этого?
– Все относительно. Чтоб не злить народ, мне не поручали матчей сборной России на ЧМ-2014. Зато доверили финал. Это полностью удовлетворило мои амбиции. Как и работа в Санкт-Петербурге на жеребьевке ЧМ-2018. Настоящий вызов для комментатора.
– Почему?
– Миллион нюансов, непонятные правила, разные языки... Надо все объяснять.
– Кто поразил тем, что рассуждал о нефартовости на полном серьезе?
– Телеведущий Владимир Соловьев, например. У нас хорошие отношения. Читая его интервью, улыбнулся: "О, как интересно Володя обыграл…" Через несколько строк с изумлением обнаружил, что это не ирония. Искренне так считает!
– А футбольные люди?
– Могут что-то в шутку сказать, не более. Машину я не вожу, пользуюсь общественным транспортом. Но и там ни разу не слышал в спину: "Нефартовый…" Наоборот, подходят, фотографируются. Просьбы расписаться все чаще сопровождаются фразой: "Дайте, пожалуйста, автограф для дедушки. Под ваши комментарии прошла его молодость".
– Права-то у вас есть?
– Со времен ТАСС. Но езда за рулем никогда не приносила радость. Да и удобнее на метро.
– Пранкер вам звонил?
– Нет. Для меня загадка, как люди попадаются на эту удочку. Мне кажется, сразу проявится какая-нибудь странность, по которой можно его распознать.
– С Тиной Канделаки знакомы?
– Однажды брала у меня интервью для своей программы. Было мило. Правда, Тина очень быстро говорит. К тому же, задав вопрос, часто перебивает, начинает сама отвечать. Трудно вставить слово. Я больше слушал, чем рассказывал.
– Потянет Канделаки на "Матч ТВ"?
– Искренне желаю ей успеха. Чтоб руководитель таким каналом, не обязательно быть спортивным журналистом. Важнее организаторские качества. Меня другое смущает. Программы о здоровом образе жизни в разных вариациях были и на "России". Не пошло. Не потому, что делали бездарно. Это априори не имеет рейтинга. Чтоб народ такие передачи смотрел, надо придумать что-то необычайно талантливое. Не купленное по западной лицензии, а свое. На уровне "КВН" или "Что? Где? Когда?" Если мыслить такими категориями, возможно, что-то получится.
– К разговору о финале ЧМ-2014. Что стряслось с вами в Рио накануне матча?
– Укусило какое-то насекомое. Правый глаз закрылся.
– Могли отказаться от финала?
– И в мыслях не было! На 120 минут почувствовал себя Синявским. Не самые приятные ощущения – смотреть футбол одним глазом. Плюс читаю в очках, во время репортажа неудобно было пользоваться записями. Ничего, выкрутился. А глаз через пару дней пришел в норму.
– Больше в Бразилии плохого не случалось?
– В Натале попал под тропический ливень. Отработал матч, вышел со стадиона ловить такси – и началось! Укрылся около горы под дырявым навесом, с которого стекала кирпичного цвета вода. Вымок до нитки. Смеркается, машин нет, я на грани отчаяния…
– Кошмар.
– Вернулся на стадион, отыскал выход с другой стороны, поймал такси. Приехал в гостиницу, и выяснилось – номер затопило!
– Какие еще в командировках были происшествия?
– В Сиэтле на Играх Доброй воли-1990 угодили в мелкую аварию. Я бы и не упоминал о ней, если б не смешные обстоятельства. В машине сидела дружная компания журналистов – Гусев, Кукушкин, Коршунов и Игорь Уткин. А врезался в боковую дверь гигантский белый лимузин, которым управляла 95-летняя старушка. В Москве из этого раздули сенсацию, написали, что произошла автокатастрофа с участием российских журналистов. Жене пришлось понервничать, пока не позвонил.
В основном же ЧП связаны с комментаторской позицией. В Калининграде работал на матче "Балтика" – ЦСКА. Кабины нет. Усадили на трибуне среди местных болельщиков, накрыли плащ-палаткой игривых красно-желтых цветов. После каждого свистка арбитра в пользу армейцев, вскакивали, косились на меня, прислушивались. Если оценка событий на поле шла в разрез с их мнением, недовольно гудели. Временами переходил на шепот.
В Гранаде был товарищеский матч Испания – Россия. Говорят: "Микрофон где-то на трибуне, ищи". Бегал, заглядывал под скамейки.
– Нашли?
– Да. Потянув за провод из какой-то дырки. До эфира оставалась минута. Вел репортаж стоя, в толпе испанцев. Но хуже всего – в албанском Шкодере.
– Там-то что?
– Снова играла сборная. На стадионе повели к директору. Думаю: "Познакомить хотят. Зачем?" Выяснилось – комментировать придется из его кабинета. Стол с зеленым сукном, зарешеченное окно, телефон. Никакого монитора.
– Ваш коллега Андрей Голованов берет на эфир запасные очки, несколько ручек, бутылку воды. А вы – что?
– То же самое, но побольше. Две бутылки воды, три-четыре ручки. И фломастеры.
– Хоть раз вам понадобились запасные очки?
– Нет. Подметил, кстати, странную особенность. Каждый репортаж заканчиваю с развязанными шнурками. Видимо, так завожусь во время матча, что непроизвольно делаю ногами какие-то движения в такт игре.
– В Солт-Лейк-Сити вы комментировали с Никитой Михалковым открытие Игр и хоккейный полуфинал Россия – США, в Турине-2006 – закрытие. Это испытание или наслаждение?
– Работа в паре с непрофессиональным комментатором – всегда испытание. Чувствуешь ответственность за человека. Роли распределены, ты основной, должен его направлять. Сложнее всего было на хоккее найти баланс – как проявить ярчайшую индивидуальность Михалкова, и не упустить ход матча. Игра-то динамичная.
А вот церемонии открытия, закрытия прошли гораздо лучше. Там на первом плане – режиссерский момент. Можно долго рассуждать на отвлеченные темы. За Турин получили ТЭФИ.
– Про Никиту Сергеевича говорят – барин. Прочувствовали на себе?
– Нет. Был очень тактичен. В Солт-Лейк-Сити смиренно отстояли гигантскую очередь на стадион. Смеялись, фотографировались. Жалели, что нечего выпить.
– Позволяете себе алкоголь перед репортажем?!
– Было два случая. Первый – в Варшаве на матче Лиги чемпионов "Легия" – "Спартак". Декабрь 1995-го, температура минус 12. К концу первого тайма окоченел. Мечтал в перерыве согреться под трибунами, но Леня Трахтенберг, спартаковский пресс-атташе, крикнул снизу: "Будь на месте!" Ждал его на морозе не зря – узнал, что Романцев сообщил игрокам об уходе из клуба в сборную. Новость выдал в эфир, но теплее не стало. Тогда сердобольный польский комментатор предложил сливовицы.
– Второй случай?
– С Михалковым – в Турине. Было очень холодно, он произнес сакраментальное: "Ну что?" Я руками развел, а саратовский коллега неожиданно извлек фляжку с коньяком. Сделали по глоточку.
– Раз ТЭФИ дали – коньяк работе не помеха.
– Пригубили символически. Вообще-то алкоголь хорошо переношу, так уж повелось. На "Владивостоке" чистый спирт пробовал – и ничего, держал удар. Ледокольщики оценили. Теперь предпочитаю пиво.
***
– С 1994 года вместе с Всеволодом Кукушкиным вы работаете синхронным переводчиком на конгрессах ИИХФ. По слухам, на одном из недавних заседаний вспыхнул конфликт между представителями Канады и… Индии.
– Конфликт – громко сказано. Состав делегатов неоднородный. Членов ИИХФ – около семидесяти, включая федерации хоккея на роликовых коньках. Крупные хоккейные державы обсуждают глобальные темы – взаимоотношения с НХЛ, организация чемпионатов мира, паузы для игр сборной. Если же вопросы попроще, мелкие федерации активизируются. На том конгрессе заговорили о необходимости уменьшить размер вратарских щитков.
– Зачем?
– Идея-то здравая. Раньше было мало габаритных вратарей. Сегодня – сплошь и рядом. А щитки – такие же, как прежде. Ворота перекрыты почти целиком, результативность снижается. Когда в дискуссии уже вроде поставили точку, поднялся представитель Индии. Нудно рассказывал о щитках, высчитывал сантиметры. Канадцы ерзали на стульях, скрежетали зубами. Не выдержав, оборвали на полуслове: "Вы щитки-то хоть видели?!" Индийская делегация обиделась, грозилась покинуть заседание в знак протеста.
– Самый неудачный перевод в вашей жизни?
– Студентом подрабатывал на "Совэкспортфильме". За картину платили 5 рублей – на эти деньги можно было поужинать в ресторане. Как-то переводил фантастику. Начинается кино, звучит тарабарщина. Суть в том, что люди соотносятся с предметами мебели. Сюжет построен на этом. Надо было тупо переводить. Я же попытался найти рациональное зерно, все перевернул. Когда к середине фильма наступила ясность, запутался окончательно. Еще была история с "Последним танго в Париже". Для генералов и жен устроили закрытый показ. Ночью!
– Где?
– В ледовом дворце ЦСКА. На входе дежурил солдатик с винтовкой, проверял пропуска. Генеральские жены – в роскошных нарядах, с бриллиантами. Расселись на трибуне, огромный экран.
– Вы представляли, о чем картина?
– Понятия не имел! Поначалу смущенно выдавливал из себя фразы: "Я сейчас тебя поимею..." Это в лучшем случае.
– А в худшем?
– В 70-е в моем арсенале таких слов не было. Но сообразил – если дальше буду мямлить, нарушится художественный ряд. Нужно абстрагироваться и говорить то же самое, что герои. Матом так матом. Ну и шпарил до конца.
– Ситуация.
– Фильм долгий, закончился под утро. Кто-то уехал на машине, но многие пары шли к метро. Я с ними. Смотрели на меня так, будто стал свидетелем чуть ли не самой интимной стороны их жизни. Они были объединены тайной, а я пришел и все рассказал.
– Когда еще из вас лился поток мата?
– Если играю в футбол, бывает, прорывается. Если комментирую – никогда. У микрофона эмоции не такие сильные.
– Самое экзотическое место, куда звали провести корпоратив?
– В августе пригласили в Улан-Удэ на чемпионат мира по стрельбе из арбалета. Вел церемонии открытия и закрытия, соревнования не комментировал. За исключением показательных выступлений по арбалетному биатлону.
– Что это?
– Бег, через каждые сто метров стрельба – из винтовки, пистолета, лука, арбалета. 14 стран-участниц. Про каждого спортсмена надо ввернуть что-нибудь интересное. Причем на двух языках – зарубежных гостей на стадионе много. В итоге репортаж на русском и английском длился 6,5 часов!
Подобные мероприятия, как и корпоративные матчи, развивают чувство юмора, держат в тонусе. Говорить-то можно, что угодно. Все, что непозволительно в официальном репортаже. Любые шуточки идут на ура.
– Если б вновь предложили участвовать в "Последнем герое" – согласились бы?
– Нет. Для неподготовленного человека выдержать испытания физически сложно. Хоть тогда был помоложе. Меня тяготило не отсутствие еды, а нехватка информации. Россия в тот момент претендовала на проведение чемпионата Европы. Я сделал ролик, который Колосков повез на презентацию в Бельгию. Поехал бы с ним, но вместо этого торчал на острове. Думал: "Сижу тут, ничего не знаю, занимаюсь черт-те чем …"
– Сильно похудели?
– За 18 дней – на 12 кг. В Москве они очень быстро вернулись.
– Как пережили падение со скалы?
– Это самый первый конкурс, я – капитан команды. От наплыва эмоций и желания себя проявить занялся не своим делом. Лезть должен был маленький и юркий. Такие ребята были. А у меня нога соскользнула, рухнул с трехметровой высоты. Напоролся на камень, пробил подбородок насквозь.
– Зашили?
– Да. Снимали в декабре, показывали – в феврале. Детали проекта не раскрывались. Но "желтая" пресса что-то разведала, опубликовали заметку: "На съемках "Последнего героя" пострадал Виктор Гусев. Напоролся на ядовитый кустарник. Кровь комментатора обагрила доминиканский песок…" Дома прочитали, поднялся переполох. Связи-то нет. Жена позвонила на Первый канал – успокоили.
***
– Ваш дед, поэт и драматург Виктор Гусев – личность легендарная. Написал "Песню о Москве", "Полюшко-поле", "Марш артиллеристов". За сценарии к фильмам "Свинарка и пастух" и "В шесть часов вечера после войны" получил Сталинские премии. Умер внезапно…
– В 34 года. Его с детства мучили головные боли. Из-за этого не взяли в армию. Когда началась война, семью эвакуировали в Ташкент, а он остался. Жил в гостинице "Москва", потому что квартиры не отапливались. Работал в радиокомитете, с поэтическими бригадами выезжал на фронт. В январе 1944-го зашел с композитором Тихоном Хренниковым в ресторан Дома актера. Сели, сделали заказ. Вдруг дед уронил голову на стол и умер.
– Кровоизлияние в мозг?
– Да. Врачи говорят, что сейчас бы точно спасли… В тот же день бабушке позвонил Сталин. Сказал два слова: "Жаль детей". И положил трубку. Ни здравствуйте, ни до свидания. Что это было? В чем смысл фразы, за которой ничего не последовало? Больше никаких контактов с вождем. Мише, моему папе, тогда было 9 лет, Лене – 3 года.
– В дачном поселке вы живете на улице, названной в честь деда. Какие вещи дома напоминают о нем?
– Круглые очки, похожие на те, что носил Джон Леннон. Продуктовые карточки военных лет. Разные пропуска – на демонстрации, парады, в ресторан "Арагви", чтоб пройти без очереди… Между прочим, он вел радиорепортажи парадов с Красной площади. Сидел в ГУМе с Львом Кассилем и комментировал. Видите, как в нашей семье все переплетено. Еще дед писал для "Правды" передовицы – в стихах.
– Газеты сохранились?
– Нет. Обиднее, что не остался вариант гимна Советского Союза. Он участвовал в конкурсе, который выиграл Сергей Михалков. По приказу Сталина все копии изъяли и уничтожили. Слава богу, авторов не тронули.
– Чем не устроил вариант деда?
– Вроде бы Сталин сказал: "Стихотворение хорошее, но это не гимн. Многовато о природе, да еще Бога зачем-то упомянул…"
– Правда, что мама до сих пор работает?!
– Да. Всю жизнь на одном месте – в Институте высшей нервной деятельности и нейрофизиологии. Профессор, доктор наук. Занимается электроэнцефалографией. Изучает перед операцией состояние мозга, расположение опухоли. Маме – 81, но отпускать на пенсию ее не хотят.
– Детей у вас трое?
– Да. Юле – 28. Лингвист и музыкальный продюсер, живет в Лондоне. У мужа там бизнес. Я уже дважды дедушка. Нине – 26, актриса МХТ.
– Когда-то вы рассказывали – так волнуетесь на премьере, что не успеваете осмыслить сюжет.
– Вроде бы уже привыкнуть пора, но ничего не меняется! Чтоб получить удовольствие от постановки, прихожу второй раз. Первый – бесполезно. На сцене слежу только за Ниной, переживаю. Домой еду и думаю: "О чем спектакль-то?"
– Вашему сыну Мише – 11. Учится в Лондоне. Не рановато?
– Сначала ходил в сельскую школу, в двух шагах от дома. Собирались подыскать новую, где-то в Москве, но Юля предложила: "Привозите Мишку к нам. Будет учиться в английской школе". Год прошел, что дальше – пока не решили. То ли до конца бить в эту точку, то ли возвращать. Сам он тоже не определился. Говорит, и в Лондоне хорошо, и в Москве.
– Когда вам грустно, что может поднять настроение? Любимая музыка?
– От музыки иногда обратный эффект. Лучше – беговая дорожка. И внутренняя работа над собой. Говоришь себе: "Почему приуныл?! Ну-ка встряхнись!"
– Зачем тренажер, если живете за городом?
– В том-то и дело! Он высчитывает сердечный ритм, четко регулирует нагрузку. В лесу же сразу начинаю неправильно ускоряться. В голове одна мысль: "Быстрее бы финиш!"
– Знаменитый борец и телевизионный начальник Александр Иваницкий нам говорил: "Жалею, что пожал протянутую Ельциным руку". Вы хоть об одном рукопожатии жалеете?
– Нет. Я бы не пожал руку такому злодею, как Гитлер. В другом человеке всегда можно найти что-то положительное, объяснить причину его скверных поступков. Понять – и простить.
– Ваша жизнь пропитана приключениями. Почему до сих пор не написали книжку?
– Постоянно думаю об этом. Есть уже какие-то наброски. Но… То лень, то дела не дают сосредоточиться. Я и музыку слушать не успеваю. Коллекция дисков давно перевалила за несколько тысяч. Покупаю новые, один включаю, остальные рассматриваю. Как марки. Убираю не распакованные на полочку. До лучших времен.
