Алжан Жармухамедов: пистолет для чемпиона
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Жармухамедов – уникальный. Годы прошли, а этот баскетболист не забыт. И не потому, что увековечил его в рассказе Василий Аксенов.
Вырос в глуши. Исковеркал на заводе пальцы правой – бросковой – руки. Жил себе с чудовищной близорукостью, до 19 лет не представляя, что такое баскетбольный мяч.
А стал олимпийским чемпионом в 1972-м. Лидером ЦСКА и сборной СССР.
Случай, когда на шереметьевской таможне в его сумке нашли оружие, баскетбольный мир вспоминает до сих пор.
* * *
– Как же к вам попал пистолет?!
– Весной 1973-го сборная проводила турне по Америке. В Нью-Йорке нам предложили оставить вещи в офисе баскетбольной федерации, и мы укатили дальше – Перу, Панама, Коста-Рика. Через три недели на обратном пути похватали сумки – и в аэропорт. Свою даже не открывал, сразу сдал в багаж. А в Шереметьеве поняли, что будет тотальная проверка.
– По каким признакам?
– Таможенников и пограничников было гораздо больше, чем в обычные дни. Перед досмотром в урне обнаружили три пакета, перетянутых желтоватым пластырем. В одном пистолет "Беретта", в другом – патроны к нему, в третьем – гипертонические браслеты, которые в Союзе продавались на ура. Я не вез ничего запрещенного. Увидел, что меня встречают жена с сыном, и чуть ли не первым направился к таможеннику. Расстегиваю молнию на сумке – а там пистолет.
– Тоже "Беретта"?
– "Смит и Вессон" 22-го калибра. Тогда я не разбирался, потом узнал. Боже, что началось! Меня завели в отдельную комнату, примчался комитетчик, допрашивали до утра. Вывалили из пакетов "Беретту" с патронами: "Ваши?" – "Нет!" Вот здесь я обратил внимание на желтоватый пластырь. Накануне, когда сидел у доктора, в номер заглянул один игрок, взял целый рулон. Хотя в поездки мы брали с собой белый пластырь.
– Как проходил допрос?
– Интересно. Расспрашивают о турне, соперниках и как бы между прочим: "Какой калибр?" Снова серия отвлекающих вопросов, и вдруг: "Откуда патроны?" Всё в таком духе. Постоянно на слове пытались поймать. В военной прокуратуре, куда потом таскали, было то же самое. Говорю: да я бы уже сто раз спалился, если б действительно что-то знал!
– Чувствовали, что вам не верят?
– Конечно. Уже на следующий день с меня сняли "заслуженного", вывели из сборной, запретили выступать за ЦСКА.
– Надолго?
– К моему счастью, ЦСКА проиграл первый матч чемпионата. Звонят: "Срочно вылетай в Тбилиси!" В одночасье дисквалификацию отменили.
– Вступился за вас, кажется, маршал Устинов?
– Нет, министр обороны Гречко. Он произнес знаменитую фразу: "У каждого офицера должен быть пистолет". Поручился за меня и председатель Спорткомитета Сергей Павлов. А человек из КГБ, который сопровождал баскетболистов, сказал: "От кого угодно ожидал, только не от Алжана. К нему никогда претензий не было". Уламывал меня указать на парня, который мог подбросить. Но я не был на сто процентов уверен, что виноват именно он. Поэтому не назвал.
– Сейчас уверены?
– Да.
– Про него никому не рассказывали?
– Никому и ничего. Даже жена не в курсе.
– Этот человек играл в ЦСКА?
– Меняем тему, ребятки. А то вы прямо как те следователи, которые меня допрашивали.
– Ваша версия – для чего подбрасывали?
– Я думаю – хотели дискредитировать. Возможно, что-то из Америки шло. В НБА нашим игрокам предлагали огромные суммы.
– Сколько?
– Мне, Едешко, Сергею Белову – по 250 тысяч долларов в год. Сашке Белову – 350. Для 1973 года – прилично!
– Книжку Владимира Гомельского "Папа. Великий тренер" читали?
– Нет.
– По его версии – пистолет вам якобы подарили на ранчо в Техасе. А вы кинули в сумку да забыли про него.
– Гомельский, выходит, лучше меня все знает. Визит на ранчо в Техасе был. Откормочный пункт. Приезжаем – степь до горизонта черная. Присмотрелись – да это коровы! Обслуживают хозяйство человек двадцать. И пистолетами они не разбрасывались. Не понимаю, откуда Володя это взял.
– А может, тот, подбросивший, решил, что вы – самый рассеянный? И так же незаметно пистолет изъял бы из вашей сумки в Москве?
– Не исключено. Хотя мне достаточно было расстегнуть молнию в Нью-Йорке. В сумке пистолет лежал сверху. Загадка, как удалось пронести его в самолет. Просвечивали же сумку, правильно? Или мне уже в Шереметьеве его засунули?
– Сергей Белов тоже описывал в книжке эту историю с таможней. По его словам, можно было привозить 20 килограммов, а багаж почти каждого из баскетболистов тянул едва ли не на двести.
– Так ведь Панама – свободная торговая зона. Все дешево. И ребята набрали, конечно, – Миша Коркия пер тяжеленные автомагнитолы, они отлично садились в нашу "Волгу". Но я вез меньше всех, поэтому спокойно отправился на контроль. Одна магнитола, джинсов штуки три…
– Никакой экзотики?
– Нет. Это Саша Белов маленькую обезьянку купил. На плечо посадил, прямо так прошел таможню. Сейчас и на кошку-то нужна тысяча справок, а тогда хоть слона тащи. Ленинградские ребята к обезьянам тяготели. У Володи Арзамаскова тоже была. Но климат другой, быстро поумирали. Кстати, те же ленинградские привезли пневматические пистолеты. На сборах в Сухуми лягушек стреляли. Идут вдоль канавы – чпок, чпок…
– Невыездным вы пробыли долго?
– Два года. Потом пустили в Болгарию – ничего не натворил. Опять начал ездить.
– После ЧП с пистолетом перестали возить из-за границы лишнее?
– Уже не рисковал. Что-то нашли бы – закопали.
– Как олимпийского чемпиона Мюнхена Ивана Дворного, который отсидел полтора года?
– Он и Арзамасков баловались фарцовкой. Оба были в разработке. Когда в Свердловске арестовали каких-то спекулянтов, те указали: поставляет нам все Дворный. И его из Америки уже ждали.
– Тюрьма Дворного изменила?
– Молодым позволял себе такие фокусы – приходил в ресторан, поджигал червонцы. Куролесил. А сегодня – степенный мужчина. Живет в Омске. Планирует возглавить местную федерацию баскетбола.
* * *
– А чем наполнена ваша нынешняя жизнь?
– Тренирую детей. Школа напротив дома – удобно. Плюс два раза в неделю бегаю с ветеранами. Себя не запускаю, держу игровой вес – 92 килограмма.
– Все твердят, что вы были невероятно выносливы и не уставали вообще. А как в ветеранских матчах?
– То же самое. С выносливостью нет проблем. Я родился под Ташкентом в поселке Таваксай, он расположен в горах на высоте 850 метров. Меньше кислорода, организм привыкший. Да и мальчишкой был шустрым, трудиться начал рано. Отец на лето подряжался строить дома. Я помогал. Таскал кирпичи, ведра с глиной. Еще с пятого класса ездил на уборку хлопка. Норма в сутки – 50 килограммов, за каждый платили две копейки. Однажды собрал рекордные 154 килограмма! Спина, правда, потом не разгибалась.
– Что теперь с поселком?
– Таваксай на месте. Просто русских не осталось. С местным населением раньше жили дружно. Я помню, как в дни свадеб или обряда обрезания по поселку на жеребце скакал гонец, зазывал всех в гости. Столы ломились от угощений. С развалом Союза все закончилось. Таваксай был частью Казахстана, а в 50-е Хрущев подарил кусок земли Узбекистану. Из-за этого многие считали меня узбеком, хотя отец мой – казах, а мама – запорожская казачка.
– Ее-то как в те края занесло?
– Приехала на строительство канала, спасаясь от голодомора. Дед по материнской линии – кузнец. Говорят, ростом я в него. В коллективизацию посчитали кулаком, небольшую кузницу отняли. Предложили вступить в колхоз и работать там же. Дед усмехнулся: "Я в собственную кузницу наниматься не буду!" Уехал возводить Днепрогэс и умер от водянки. А бабушка с моей мамой добирались к нему пешком из Мариупольского уезда. Спали где придется. Голод уже лютовал. Как-то попросились на ночлег. Их встретили ласково, расстелили постель, угостили холодцом, в котором наткнулись на человеческий ноготь. Бабушка все поняла. Едва стемнело, тихонько растолкала маму, убежали.
– Почему?
– В голодомор по деревням ели людей. Бабушка смекнула – их тоже взяли как мясо.
– Вы же первый казах, ставший олимпийским чемпионом?
– Да. Первым долго считался борец Ушкемпиров, победивший на Олимпиаде-1980. Но лет пятнадцать назад в Алма-Ате составляли энциклопедию, и журналист вспомнил, что когда-то ему рассказывали о казахских корнях Жармухамедова. Разыскал мой телефон, позвонил, уточнил детали. У казахов при встрече главный вопрос: "Ты из какого рода?" А мне с детства врезались в память слова отца: "Мы из рода жаппас". Вышла статья. Ее прочитал ректор университета в Кызыл-Орде, он тоже из жаппас. Заинтересовался, специально приехал в Москву с телевизионщиками. Сделали сюжет обо мне.
Затем пригласили в Алма-Ату, чтоб восстановить историческую справедливость. Пресс-конференция шла на русском, пока кто-то не спросил: "А по-казахски можете?" – "Легко!" Дальше беседовали на нем. Я и узбекский знаю, и киргизский – он похож на казахский, только произношение мягче. В Москве полно узбеков. Слышу иногда за спиной: "У-у, какая каланча!" Поворачиваюсь и отвечаю на узбекском: "Что, высоких не видели?" Люди впадают в ступор.
– Вы действительно до десятого класса не прикасались к баскетбольному мячу?
– Истинная правда. У нас были популярны другие игры – ганаш, отмерной.
– Это что?
– Для ганаша необходимы орехи и металлический шарик из подшипника. Зажимаешь его пальцами, кидаешь. Попал в орех – твой. Отмерной – усложненная разновидность "козла". Человек наклоняется, упираясь руками в колени, остальные через него перепрыгивают. Постепенно тот отодвигается от черты, заступать за которую нельзя.
А в десятом классе в школу прислали нового учителя физкультуры – греческого полит-эмигранта. Он и показал нам баскетбол. Мяч был еще со шнуровкой. После выпускных экзаменов я устроился в Чирчик шлифовальщиком по металлу на завод химического машиностроения. Там был инструктор физкультуры, Роман, который случайно заметил меня на проходной. Вцепился мертвой хваткой: "Ты должен играть за нашу команду! С твоим-то ростом!"
Тренироваться, отпахав смену, – радости мало. К тому же поздно вечером автобусы из Чирчика до Таваксая не ходили. 15 километров топал пешком. Поэтому вскоре о баскетболе забыл. А дальше стало совсем не до него – видите, что с моими пальцами?
– Как угораздило?
– Шлифовал полумуфты на американском станке 1928 года выпуска. До конца смены минут двадцать. Вдруг две девчонки подошли. Смотрят, перешептываются. Я на них отвлекся, руку затянуло в станок и отчекрыжило фаланги. Одну – сразу, вторая на кожице висела.
– Больно?
– Да нет. У меня высокий болевой порог. Я и рану себе вскрывал, и зашивал сам. В больнице врач сказала: "Так, воробей, отвернись и не подглядывай". Ножницами резала торчавшие мелкие косточки, равняла. Знаете, странное ощущение – я чувствую продолжение этих пальцев. Порой кажется, что заноза попала под ноготь…
С оторванными фалангами, конечно, ни о каком баскетболе я не помышлял. Но Роман был настойчив, заходил в мой цех, уговаривал возобновить тренировки. "Как же играть с такой рукой?!" – спрашиваю. – "Ничего, приноровишься. Ты способный". Именно он посоветовал поступить в ташкентский институт физкультуры. Там в 19 лет я уже всерьез начал заниматься баскетболом. И спустя четыре года выиграл со сборной СССР чемпионат Европы. Ну не фантастика?!
– Очки тогда носили?
– Нет. Но все время щурился, зрение было минус 2,5. Ребята удивлялись: "Как ты бросаешь?" – "На ощупь". После Олимпиады в Мюнхене пользовался контактными линзами. Их по спецзаказу вытачивали из оргстекла. Жесткие, неудобные – месяца полтора я привыкал, обливаясь слезами.
– На площадке выпадали?
– Постоянно. Как-то под щитом толкнули, линза выскочила. Я склонился над паркетом. Гомельский закричал: "Судья, стой!" Всей командой шарили по полу. Наконец протягивают. Несусь в раздевалку, чтоб промыть, быстро вставляю – и понимаю, что линза треснула. Видно, наступили. Деваться некуда – доигрываю так. Острые трещины натерли сетчатку. Позже развилась катаракта, зрение упало до минус 9,5 – пришлось оперироваться.
– Машину водите?
– Уже нет. На метро быстрее и спокойнее. Я в 1994-м отдал свою "Волгу" старшему сыну. К автомобилям никогда душа не лежала. Очень уж я рассеянный. Однажды ехал с тренировки, прокручивал в голове комбинации, которые отрабатывали, задумался. И врезался в грузовик, стоявший на обочине. Водитель в моторе ковырялся, выскакивает: "Ты чего?!" Я руками развел. Подходит гаишник, берет права: "Жармухамедов, разве так можно? А если б травма – кто бы за ЦСКА играл?"
– Когда еще рассеянность стала для вас проблемой?
– Играть закончил – направили в Западную группу войск. От ЦСКА у меня сохранились шерстяные штаны с красными лампасами. Сунул зарплату в карман после тренировки. Дома штаны сложил на балкон. Приходит сын: "Мам, я 100 марок нашел. И не я один – по улице бумажки летали. Дочка майора тоже нашла, еще кто-то…" У меня похолодело все. Жене: "Где мои штаны?" – "Простирнула и повесила сушиться".
– Ваши деньги летали?
– Да. 700 марок я получал, 400 удалось вернуть. Остальные сгинули.
* * *
– ЦСКА за вами долго гонялся?
– О, да! Два года прятался. Был случай в Ташкенте. В разгар тренировки зашли милиционер и два офицера. "Одевайся. Поедешь с нами". Поплелся за вещами в раздевалку. Следом заскакивает наш игрок: "Дуй в окно!"
– Этаж хоть первый?
– Разумеется. Бегу домой, хватаю паспорт, деньги – и в аэропорт. Лечу в Алма-Ату. Там отсиживаюсь в гостинице, жду, когда утрясут вопрос на уровне ЦК. Из-за отказа уходить в ЦСКА Гомельский не взял меня на Олимпиаду в Мехико-1968. Обидно вышло. Отработал на сборах, был в великолепной форме. Иногда за тренировку мне не могли забить даже два очка! Накрывал и Гену Вольнова, и Яака Липсо с его легендарным крюком. В газетах напечатали заявку олимпийской сборной – я в составе. Ташкент ликовал. Гомельский снова завел разговор о ЦСКА. Я ни в какую. "Смотри, пожалеешь", – пригрозил он. Я не придал значения.
– Зря?
– За неделю до отъезда нас распустили на три дня по домам. Жду вызова – тишина. Ничего не объясняют. Оказалось, Гомельский обхаживал еще Толю Крикуна из "Калева". Тот согласился перейти в ЦСКА – и Александр Яковлевич быстренько провернул рокировку. Вместо меня в Мехико полетел Крикун. Через год ситуация повторилась. Прошел все сборы, но команда отправляется на чемпионат Европы в Неаполь, я – в Ташкент.
В конце 1969-го ко мне домой явился второй тренер ЦСКА Астахов с письмом замминистра обороны маршала Соколовского. Больше всего такое развитие событий обрадовало ташкентского военкома, Героя Советского Союза: "Слава богу! Наконец-то перестану за тебя выговоры получать!"
– С Сергеем Беловым в команде сразу поладили?
– Да я на второй тренировке швырнул ему в лицо мячом и ушел в раздевалку! При моем-то характере! Представляете, как надо было вывести?!
– Что ему не понравилось?
– Он всех пытался под себя подмять. Хотел, чтоб ему в рот заглядывали. И всегда пасовали. Впрочем, в финале мюнхенской Олимпиады, когда не проходили комбинации, которые учили с Кондрашиным, Белов мне сказал: "Жар, кончай эту ерунду. Давай играть цээсковскую "двойку". Сработало. Я выхожу, ставлю заслон – Серега без помех бросает. 20 очков в том матче настрелял.
– Друзья у Белова были?
– Я думаю, друзей у него нет по сей день. Всю жизнь в одиночку. Баскетболист – великий. Но это же не повод всех презирать.
– Ознакомились с его мемуарами?
– Нет.
– Белов пишет, что никто в номере с вами селиться желанием не горел.
– Почему?
– Цитируем: "Жармухамедов поначалу поражал девственной неосведомленностью в вопросах личной гигиены. "Стоящие в углу" носки – его случай".
– Ну правильно, понаехала лимита… Я жил в комнате с Володькой Андреевым, жалоб от него не слышал. Это сегодня игроки скинули форму в раздевалке – наутро чистенькую надели. Мы же всё стирали сами. А носки… В Союзе купить их было трудно. Так после окончания турниров, сгорая от стыда, клянчили у американцев, итальянцев.
– Вы серьезно?
– Это кажется дикостью, но в те годы было в порядке вещей. Они выбрасывали носки, кроссовки, а мы подбирали – и долго еще в них играли. Позорище! А что делать? Например, в Ташкенте достать кроссовки 49 размера было нереально. В магазинах отвечали: "Таких не бывает". И тренер заказал для меня на обувной фабрике штиблеты без каблука.
– В них играли?
– Да. Когда подошва стерлась, подкладывал картонку. А в Европе вместо того, чтоб готовиться к матчам, мы носились с высунутыми языками, втюхивая черную икру, объективы "Гелиос-44", матрешки. Ой, как противно вспоминать! Стыдно за себя и свою страну. Первая поездка за границу вообще вызвала у меня шок. Ладно бы с Болгарии стартовал – а тут Италия. По магазинам перемещался с открытым ртом. Когда с мамой поделился впечатлениями, она заплакала: "Сынок, я жизнь прожила – а что видела? Гражданская война, разруха, голод. Великая Отечественная, разруха, голод…"
– То, что привозили, сдавали в комиссионки?
– Редко. Были скупщики-грузины, которые встречали в аэропорту или ходили по домам. Я не особо вникал. Обычно сгружал все Андрееву, он пристраивал. Кому, куда, за сколько – я не спрашивал. Был рад хоть что-то заработать. Я в этом смысле полный лопух. А у Володьки есть жилка. За границей всех продавцов он называл Аркашка, легко находил с ними общий язык.
– В 1969-м "заслуженного" вас лишили вместе с Андреевым?
– Тогда я был еще мастером спорта международного класса. Возвращались из Парижа. В самолете объявили: "В Москве нелетная погода, садимся в Ленинграде". Позже говорили: все неспроста, Гомельский копал яму под Алачачяна, главного тренера ЦСКА. Не знаю, правда ли. Но на ленинградской таможне нас ждали. Шерстили будь здоров! У Андреева изъяли пять женских костюмов, у меня – столько же нейлоновых рубашек. Провозить позволялось не более трех.
* * *
– Отношения с Гомельским-старшим у вас были тяжелые…
– Чтоб их определить, есть отличный пример. Полистайте, что писал Гомельский обо мне сначала – и каким стал тон потом. В книге глава, посвященная мне, называется "Тренерская ошибка".
– В какой момент все сломалось?
– Когда высказал свое "фи" в эпизоде с Гришей Авдеевым. Он окончил университет и в звании лейтенанта должен был отслужить два года. Притащили его в ЦСКА. Жена с дочкой в Ташкенте. Со всеми доплатами выходило у Гришки рублей двести. Гомельский к тому времени схарчил Алачачяна, а второй тренер Астахов остался. И вот он подошел к Авдееву: "Половину денег будешь отдавать мне".
Гришка решил со мной посоветоваться. Я вспылил: "Завтра все выскажу! Он и над солдатами издевается в спортроте, и здесь…" Очень меня разобрало. А в 9 вечера Авдеев звонит в панике: "У меня был Гомельский, кто-то ему донес о нашей встрече. Он предупредил, чтоб молчал. Иначе сошлет в Беломорск, семью не увижу". Ладно, отвечаю. Раз просишь – буду молчать.
– Но что-то назавтра произошло?
– Заканчиваем тренировку, Гомельский объявляет: "Ребята, сядьте. У нас всегда так было – кто хорошо играет, тот получает. Нечего плакаться, выражать неудовольствие…" Поворачивается ко мне: "А некоторым лучше не лезть не в свое дело. Защищать". У меня все внутри вспыхнуло. Вскочил: "Что вы несете? Как можете оставлять офицера без денег?!"
– А Гомельский?
– Пробурчал: "У нас нет ставок". Я в ответ: "Снимите сына со ставки. Он что, представляет ценность для клуба?" Гомельский свернул собрание. Но обо мне писал после этого исключительно так – "зазнался".
– Здоровались?
– Сквозь зубы. Годы спустя на ветеранском чемпионате в Австралии я выдал ему по полной. Гомельский посмотрел растерянно: "Неужели ты на меня так обижен?!" – "А вы вспомните нашу эпопею. Вспомните, как сами говорили, что вас ничего в баскетболе не интересует, кроме денег. Как шли по трупам, не обращая внимания на людей, которым калечите жизнь". У Андреева раздуло ногу – а второй тренер Озеров кричал доктору: "Коли! Этот сдохнет, другого выпишем!" Гомельский выслушал меня молча. Больше не общались.
Мне кажется, сегодня он не смог бы тренировать. Только в той системе. Собрал со всего Союза сильнейших, загнал в конюшню – и выполняй. Кто вякнул, того в сапоги. Теперь востребованы такие тренеры, как Блатт. Он дипломат, психолог. Пожалуй, единственный иностранец, который относился к работе с душой.
– От прочих не в восторге?
– Неужели вы не видели, что Ивкович гнобил Моню и Хряпу? Сто процентов! Не давал им играть! Зачем ему готовить соперников для своей Сербии? Или Казлаускас, например. Мой сын Сережа работал с ним в ЦСКА. Говорит: "Невменяемый человек, отстает от баскетбола лет на пятнадцать. Завел миллион бумажек, держит их перед глазами – потому что сам ничего запомнить не в состоянии…"
– Ваш младший сын входил и в штаб Блатта на Олимпиаде-2012.
– После бронзы прибегает радостный: "Пап, каждому обещали по машине и 50 тысяч долларов!" Я предупредил – сынок, рот не разевай. Верить у нас ничему нельзя. Вернулись в Москву, выясняется: машины не будет. Вместо 50 тысяч долларов перевели 160 тысяч рублей. Хотя годом раньше за бронзу на чемпионате Европы дали 360 тысяч.
* * *
– Расспросами про мюнхенские три секунды вас наверняка утомили. Но все-таки…
– До сих пор помню: выбрасываю мяч, и раздается сирена. Меня заменили – я схватил на лавке костюм и накрыл лицо.
– Зачем?
– От обиды. Весь матч выигрывать – и упустить за три секунды! Я не видел, что было еще одно вбрасывание. С костюмом-то на башке. Внезапно слышу голос Кондрашина: "Ваня, Сашке пас!" Поднимаю голову, Едешко разбегается – и бросает мяч Белову. А хорошенько весь этот момент я разглядел через 35 лет, когда посмотрел видеозапись.
– Анатолий Поливода рассказывал – сборная СССР сидела полночи в раздевалке, ожидая, не назначат ли переигровку, а он тайком прокрался в зал и срезал на память счастливую сетку…
– Да ну, не верю. Когда он прокрался? Мы в раздевалке до трех ночи торчали. Затем на автобусе отвезли в деревню. Всё! С Поливодой, кстати, впервые столкнулся в 1967-м на Спартакиаде. Атлет! Как бежал! А несколько лет спустя превратился в инвалида. Что-то с головой. Вроде нормальный – и вдруг идет, не разбирая дороги. В стенку – бух! Гомельский над Толиком просто издевался. Не хочу говорить как.
– Ваша последняя встреча с Александром Беловым?
– 1978 год, готовимся к чемпионату мира. Появляется Белов. За три месяца до этого прекрасно выглядел. А тут – старик стариком! Мы еле узнали его!
– Приезжал попрощаться?
– Нет, тренироваться хотел. Доктор не пустил: "Саша, скорее в Ленинград – и на обследование". Белов уехал. А мы отправились в Манилу. Заглянули на товарищескую игру итальянцев, они и сказали, что Саша умер.
– Саканделидзе и Коркия ушли с интервалом в две недели…
– Кошмар! Сако когда играл – режимил. А дальше грузинские дела. Каждый считает долгом с тобой вина выпить. Какой организм выдержит? После похорон Сако звоню в Тбилиси Мише Коркия, слышу убитый голос: "Потеряли мы друга…" – "Ты сам-то как?" – "Да ничего". Вскоре в Олимпийском комитете говорят: "Коркия скончался". Отвечаю: вы перепутали, умер Сако. С Мишей я три дня назад общался. "И Коркия тоже…" Сердце.
– Геннадий Шипулин недавно нам сообщил: "Каким бы ни был могучим спортсмен, ему под нагрузкой достаточно рюмку выпить, чтоб упасть". Так и есть?
– Да. Особенно если турнир длительный и напряженный. Откроешь маленькую банку пива, и все. Вырубает мгновенно. Будто из тебя воздух выпустили. Как-то в Сухуми смотрим телевизор. Заходит директор базы: "Заберите своих мамонтов. У входа лежат…" Таксист довез Ткаченко с Белостенным из ресторана, выгрузил на лавочке – и они заснули. А Ткаченко, между прочим, весил 145 килограммов!
– Донесли до номера?
– Донести бы не смогли. Но он ногами немного перебирал. Еще, помню, на чемпионате мира в Любляне водки привезли прилично, и пришли к нам вечером американцы. Знаменитого центрового Билла Уолтона напоили так, что пришлось отрывать от унитаза. Ему лет 18 было. Но я водку никогда не любил. От запаха воротило.
– Хоть служили в Западной группе войск. Где люди от тоски спивались.
– Там ужас был в этом плане. Наши люди находились в замкнутом пространстве. Из городка не выйдешь. Мне, чтоб проехать туда, где базировался СКА, надо было объезжать Берлин по дуге. В город заглядывать запрещено. Наши патрули повсюду – если поймают и не отмажешься, в 24 часа откомандируют в Москву. Поэтому народ в гарнизоне керосинил с тоски.
– Прозвище Туркестанский змий вам дал писатель Василий Аксенов?
– Его рассказ опубликовали в журнале "Юность". Мы играли в Тбилиси дополнительный матч за чемпионство с ленинградским "Спартаком". Аксенов специально туда приехал – и описывал, как мы себя вели накануне игры: "Важно прошел гибкий туркестанский змий Жармухамедов…" Ничего себе, думаю. А прозвище прилипло. Аксенов крутился возле "Спартака". Но знакомы мы не были.
– Вы упомянули матч в Тбилиси. Не тогда ЦСКА забросали с трибун?
– В другой раз. Играли с "Динамо". Рядом с нашим доктором приземлилась чугунная конфорка от плиты. А мне в лопатку угодили металлическим рублем с Лениным, рассекли до крови. Из раздевалки прошмыгнули черным ходом до автобуса. Едва тот тронулся – полетели камни.
– Чем грузины недовольны были?
– Обыграли их в очередной раз. А они же все ставки делали. Коркия подходил: "Проиграете нам два очка, каждый получит по "Волге". 20 тысяч!"
– Ого.
– Но по "Волге" дали бы только нашим лидерам. Три-четыре человека. Мы отказались. А грузины уже поставили деньги.
– Уверены, что никто из ваших не поддался искушению?
– Абсолютно. Когда долго играешь в команде, такое сразу бросается в глаза.
– Чего вам не хватило для большой тренерской карьеры?
– Характера. Я слишком мягкий. В 90-е ассистировал Белову в сборной, жили в Новогорске. Рядом гимнастки Ирины Винер. Результаты у них выдающиеся. Но смотреть на девчат больно – вечером прокрадутся в столовую, десять раз оглянутся, чтоб никто не засек, съедят ма-а-аленькую шоколадку. А я муштровать не могу. Мне игроков жалко.
