Владимир Янко: «Ненавижу слово «бенди»
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
С самым известным в истории русского хоккея тренером мы встретились в московском кафе. Может, за два часа разговоров кто-то его и узнал — но виду не подал. Лет двадцать назад все было бы иначе. Тогда на бенди ходили даже в столице.
Впрочем, слово «бенди» Владимир Янко терпеть не может.
БЕЗ СЕМЕЧЕК И КАРТ
— Борис Игнатьев говорил, что бывших тренеров не бывает. И любой отставник ждет того самого телефонного звонка.
— Все правильно. Я тоже жду. Пока работаю в федерации советником президента. Но скоро наверняка потянет ближе ко льду.
— Когда вам в последний раз хотелось уйти из хоккея насовсем?
— Три года назад. Я и ушел. Устроился на фирму заместителем генерального директора по общественным связям. Окунулся в новое дело с головой, и мне это настолько понравилось!
— Чем занималась фирма?
— Вопросами безопасности в общественных местах. Устанавливали камеры наблюдения. А я должен был контактировать с людьми, которым в дальнейшем передавали оборудование.
— Долго там работали?
— Около года. Когда друг туда приглашал, сказал: «Твои способности позволяют». Оказалось, действительно позволяют.
— Получали больше, чем в хоккее?
— Меньше. Зато было очень интересно.
— Так что ж не остались в общественных связях?
— Когда-то я сказал: «Если брошу хоккей — точно не вернусь». Не сомневался, что так оно и будет. И вдруг накануне московского чемпионата мира-2008 звонок от Поморцева, президента федерации: «Надо встретиться».
— Поморцев принялся уговаривать вас возглавить сборную?
— Да. Сказал: «Ты столько отдал хоккею, а в Москве не было чемпионата мира почти двадцать лет, обязательно нужно выиграть...» Зацепило меня это сильно, но я не согласился.
— Почему?
— Мне казалось, как-то несерьезно в фирме положить заявление на стол: «Я возвращаюсь в хоккей». Поморцев это почувствовал — и взялся за тяжелую артиллерию. Пригласил пообедать с человеком, отказать которому я не мог.
— Кто же это такой?
— Колосков. Именно он когда-то доверил мне сборную. И я в 35 лет стал самым молодым тренером сборной в Советском Союзе. Колосков сильно рисковал.
— И какие он отыскал слова для вашего возвращения?
— «Володя, я не верю, что откажешься. Никто не сделал для этого вида спорта столько, сколько ты. Хоть риск немалый, но ведь ты ушел победителем. А проиграть в Москве будет обидно».
— Уговоры одного Поморцева на вас не подействовали бы?
— Сто процентов!
— Никогда не жалели, что вернулись?
— Ни разу.
— В декабре свой уход из кемеровского «Кузбасса» вы объясняли семейными обстоятельствами. А если честно?
— Человеческий фактор. Не терплю недоговоренностей.
— Причем здесь «Кузбасс»?
— Почувствовал со стороны одного руководителя, что как тренер я уже не нужен. И объясниться нет возможности. Я с командой на выезд — он в городе, мы приезжаем — он в командировке. И так пару месяцев. Телефон в данном случае не спасал. В конце концов сказал жене: «Татьяна, работать за пять тысяч километров от дома можно только, когда это доставляет удовольствие. Как и общение с людьми, которые тебя окружают». Если баланс нарушается, задаешься вопросом: какой смысл тут находиться? Стоит сказать себе: «Я работаю ради денег» — и все, ты кончился как тренер. Долго все равно не продержишься.
— Характер у вас, однако.
— Это правда. Например, в московском «Динамо» моей молодости все были офицерами, чемпионами мира и заслуженными мастерами спорта. Без погон оставался Гоша Канарейкин, которому образования не хватало, да я. Василий Трофимов, наш тренер, удивлялся: «Володь, почему не хочешь быть офицером?! Это пенсия, будущее твое...»
— Что ж вам не хотелось погон-то?
— Я такой человек: мне скажут «налево» — принципиально повернусь направо. По-другому не могу. Вот есть у меня друг детства, Сережа Ольшанский, знаменитый футболист. Он как раз мечтал получить полковника — и дослужился. А недавно встретились, я увидел, что полковничьи погоны и работа в ЦСКА ничего ему не принесли. Вспомнил интервью, в котором Валерка Маслов рубанул: «А что мне дало «Динамо», кроме двухкомнатной квартиры?» Вы представляете, что значил Маслов для клуба?
— Что?
— Футбольная команда без него прожить не могла — хоть были там и Яшин, и Численко, и Аничкин. А уж в русском хоккее мы просто плакали от Маслова. Сколько б ни тренировались, Валерка пришел, конечки нацепил — и лучший. Для нас он, как Пеле, был.
— С динамовскими генералами сталкивались?
— У нас до генералов не доходило. Был Дерюгин, председатель общества. Чудный дядька. До сих пор помню на стадионе «Динамо» второй подъезд, второй этаж — и его кабинет. Постоянно дверь настежь. Как-то смотрю, Виталий Давыдов сидит: «Надо к Дерюгину зайти, а там Численко прорабатывают...»
Вообще в те времена все было по-другому. Жили динамовские команды по всем видам спорта в Новогорске, мы часто общались. Великий волейбольный тренер Гиви Ахвледиани по утрам выстраивал своих девочек, проверял у каждой маникюр. Настоящий князь, интеллигент. Мы и звали его — «Князь».
— Знали мы тренера, который что угодно мог простить игроку, кроме грязной обуви. Какие рекомендации у вас?
— Для меня важно, чтобы игроки не расхаживали по гостинице без носков. Выворачивает, если увижу. Дикое бескультурье. Еще не переношу, когда на улице хоккеисты семечки лузгают. Или кедровые орешки. Обязательно подойду: «Не позорь меня». Все понимают, о чем разговор. И третье — в моих командах не играют в карты. Даже когда работал в Финляндии, запрещал.
— Это еще почему?
— Нет от карт никакой пользы. Играют-то обязательно на интерес. Человек просадил какую-то сумму, расстроился — и к матчу уже не готов.
— Вам приходилось просить прощения у игроков?
— В запале скажешь что-то в жесткой форме. Потом понимаешь, что погорячился, — извинишься. И не надо этого стесняться. Хоть лучше до такого не доводить. Грубить человеку, с которым работаешь, — последнее дело. Тем самым сразу ставишь себя на более низкий уровень. Зарубежные тренеры очень хорошо это понимают. В отличие от наших. Иногда краем уха слышу, как некоторые коллеги разговаривают с хоккеистами, — и поражаюсь терпению ребят.
«НЕ БУДЕМ ПАНИКИРОВАТЬ»
— Когда-то ваши фотографии висели по всей стране.
— И об этой истории слышали? Был у меня приятель-парикмахер Сережа Родин, один из лучших в Москве. Однажды пришел к нему, сел в кресло. Он провел рукой по моей шевелюре: «Видишь, я тебя, как барана, щупаю? Скоро ты, Янко, полысеешь. Есть предпосылки...»
— Напрасно он так сказал.
— Да, пока я не полысел. А тогда Родин сделал мне короткую прическу. И в том же помещении фотографировали моделей. Парикмахер указал на меня: «И его снять не забудьте». Щелкнули, я и забыл об этом. Вспомнил позже — когда из кучи фотографий выбрали мою, назвали стрижку «Спортивной» — и разослали по всему Советскому Союзу. По всем-всем парикмахерским.
— Как узнали?
— Так мы ж катались по стране — куда ни приеду, везде встречает собственная физиономия. Парикмахерские эти фотографии выставляли прямо в витрине. Говорю Родину: «Ты что натворил?» Тот улыбается: «Да не переживай, тираж маленький, быстро разойдется — всего 250 тысяч».
— По слухам, Трофимов заставил вас ездить по московским парикмахерским и снимать эти портреты.
— Да нет, что вы. Это кто-то представил Василия Дмитриевича демоном. А у него и с юмором было все в порядке. Для меня вообще загадка — как человек, прожив такую тяжелую жизнь, не получив серьезного образования, оказался настолько тонким психологом. Любую ситуацию мог разрулить. Учил нас забавно.
— Как?
— Выстраивал команду: «Ребята, это ведь не я придумал. Якушин во всем виноват, именно он изобрел эту тактику». Но к концу жизни произошла удивительная вещь — Трофимов перемены не воспринимал, как я его ни убеждал. Не нравился ему хоккей, который шагнул вперед.
— Жили вы рядом?
— Да, он на Смоленской площади, а я — на Бережковской набережной. Нередко встречались.
— Кажется, среди ваших товарищей — Петр Воробьев, хоккейный тренер.
— Мы же вместе в футбол играли, за юношескую команду «Динамо». Пять раз становились чемпионами Москвы. Петька очень жесткий защитник был — мимо него никто пробежать не мог, голеностопы вылетали сразу.
— Давно не виделись?
— В отпуске он зазывал: «Давай пивка попьем». Но не удается пересечься. То у меня времени нет, то у него. Из-за передряг с «Ладой» Воробьев был в предынфарктном состоянии.
— Воробьев может изводить команду нагрузками — а после читать ей стихи в раздевалке.
— Петя — грамотный человек. Малограмотный сегодня в нашей профессии мало чего добьется. А нынешние ребята умнее нас в тысячу раз, я всегда говорил.
— Вы своей команде стихи никогда не читали?
— Боже упаси. С большим уважением отношусь к Малофееву — но когда мне рассказывали, что Эдуард Васильевич поет перед командой и читает ей стихи, я хохотал.
— Почему?
— Потому что нельзя переступать грань. Впрочем, у каждого свой подход. Я люблю всякие фразы из наших старых фильмов. Вот у нас сейчас частенько в футбол и хоккей играют без ворот. Так я вспоминаю реплику Казимира Алмазова: «А кто в клетку-то войдет?»
Была еще другая ситуация. Меня года полтора не было в «Воднике», оставил команду одному деятелю. Потом вернулся, вроде команда та же — а играют не пойми во что. В раздевалке Дима Савельев громко говорит: «Алё! Не надо паникировать!» Я-то его знаю — умненький мальчик. Стоп, говорю. Это из какого фильма? Что-то не припомню. Вся команда рухнула от смеха.
— Почему?
— Дима объяснил: «Владимир Владимирович, к сожалению, это не из фильма. Из жизни. Был тут до вас товарищ...» Что ж, человек тоже чем-то запомнился. Хотя бы этой фразой. Так что, ребята, не будем паникировать. Едем дальше.
— Променяли вы футбол на хоккей с мячом. Не жалеете?
— О, Валера Маслов по сей день считает, что я совершил глупость — ушел из футбола. Звал меня во все команды, где сам играл после московского «Динамо» — в Вологду, Махачкалу. Но в футболе я точно не достиг бы того, что имею в русском хоккее.
— Вы ведь, слышали, и с Хиддинком знакомы?
— Пару лет назад на стадионе «Динамо» стоим с Сашей Бородюком, чай пьем. И тут Хиддинк подходит к нам — третьим. Бородюк меня представляет: «Это тренер сборной по хоккею».
— Просто «по хоккею»?
— Да. Бессмысленно, говорит, ему объяснять — все равно не поймет. Гус стоит, улыбается. Чувствую — на нас все смотрят. Три вопроса он мне задал, про два говорить не буду. А третий звучал так: «Владимир, скажи, за что они меня не любят?»
— Кого имел в виду?
— Коллег. Ветеранов наших. Я усмехнулся: «Гус! Подписывая контракт, ты разве не знал, что едешь в Россию?» Бородюк ему перевел — и Хиддинк расхохотался. Затем, прощаясь, повернулся ко мне — и при всех: «Владимир, пока!» Словно я лучший друг его...
— Когда узнали, что Хиддинк получает 7 миллионов евро в год, — о чем подумали?
— «Елки-палки, если научиться работать, как он, быть таким же профессионалом — есть шанс уйти на пенсию с хорошими деньгами».
— А вы — миллионер?
— Разве что рублевый.
— Могли бы и долларовым быть. Столько лет тренируя сборную и лучшие клубы.
— У нас тренировать сборную — почетная обязанность, бесплатная. Такой уж вид спорта. Едва ли не самый низкооплачиваемый. Вот если войдем в олимпийскую программу, будем стране приносить медали — тогда что-то изменится.
— Это реально?
— Теоретически — да. Жалко, что шведы не работают над «олимпийским» вопросом, самоустранились. А они очень много могли бы сделать.
СТАКАН ВОДКИ
— Среди груды ваших медалей — с какой связаны особенно трогательные воспоминания?
— Два чемпионата мира, которые выигрывал в Швеции — как игрок и как тренер. Я дважды был в Нобелевском зале, там вручали медали. Хоть мне казалось, что получить награду в этом зале можно лишь один раз.
— Что там зацепило?
— Холодная, знаете ли, простота. Лестница, аура такая... Входишь и мгновенно чувствуешь — историческое место. Дочка отыскала недавно старую фотографию и повесила дома: 1975 год, мы стоим всей командой, на груди — золотые медали.
— Было в вашей жизни чемпионство, которое не вызывало никаких эмоций?
— Пожалуй, последнее с «Водником» в 2005-м. Чувствовал, что такую команду Архангельску тянуть уже сложно. Клуб-то не городского, а мирового уровня. Я говорил: «Парни, не разбегайтесь — и будете играть долго, никто вас не обыграет. Если сами того не захотите». А когда предложили всем перебраться в московское «Динамо» — ребята согласились.
— На московском чемпионате мира-89 приключилась некрасивая история. Сборная СССР помогла добраться до финала финнам.
— А на московском чемпионате мира двухлетней давности был другой эпизод. Пригласили меня в передачу «Звездный вторник». Ведущий задает вопрос: «Владимир Владимирович, была какая-то некрасивая история в 89-м...» Идет прямой эфир. «Ага, — отвечаю. — Очень интересно, молодой человек. Расскажите мне, какая там была некрасивая история?» Вы же финнам проиграли, отвечает он. И я взорвался.
— Сильно?
— Очень. Дочка даже замечание сделала — так, мол, не стоило. Ей ответил: «Ань, меня на всю страну обвинили в том, что сдал игру!»
— Приблизительно так же говорили шведы.
— Вы хоть в курсе, что было на самом деле? Мы выиграли у финнов — 6:3. А шведам очень хотелось бы, чтобы выиграли — 6:2. Один мяч решал, кто будет в финале нашим соперником — те же финны, или шведы. Ситуация вышла запутанная, позже формулу турнира изменили. Колосков тогда ответил возмущенным шведам: «По какому праву вы Советскому Союзу указываете, с каким счетом и кого побеждать?!» Если даже ребята и выбирали себе соперника по финалу — я им слова не имел права сказать. Да и как вы это представляете? Врываюсь в раздевалку с криком: «Вы что, обалдели?! Почему не выбрали шведов?!»
Для страны главное было — завоевать золотые медали. И мы в финале набросали финнам больше десятка мячей. А в Швеции год спустя проходил тренерский семинар. Так местные специалисты ко мне подходили: «Владу, будь на твоем месте шведы — неужели они поступили бы иначе?!»
— Кто сегодня в хоккее с мячом лучший тренер мира?
— На мой взгляд, такого нет. После Трофимова к категории великих отнес бы только шведа Хокана Сундина. В 1981-м на чемпионате мира он впервые обыграл Трофимова, который до этого со сборной СССР побеждал восемь раз подряд. Сундин вытащил шведский хоккей на новый уровень. Мой приятель-американец однажды здорово сформулировал: «Вы, русские, в хоккее — как бразильцы в футболе. А шведы — как немцы». Правда, нынче шведский хоккей меняется не в лучшую сторону. Посещаемость упала.
— Почему?
— Скучно! Как играют шведы? Всей командой несутся вперед, потом разворачиваются и по пять минут держат мяч. Кому понравится такая тягомотина? Сидели однажды на трибуне со знаменитым скандинавским тренером Рольфом Чеком, и он с грустью обронил: «Скоро доиграемся до того, что придется, как в баскетболе, вводить лимит времени на удержание мяча на своей половине поля». Знаете, что самое печальное? Из Швеции возвращаются наши ребята, становятся тренерами и начинают насаждать в России этот хоккей! Мне такой подход непонятен. Пускай шведы, финны, норвежцы играют в бенди. А мы — в русский хоккей! У нас свое лицо, и наша стихия — атака.
— Не любите слово «бенди»?
— Ненавижу! Нам-то вообще оно зачем?
— Какая из ваших установок врезалась в память?
— 2001 год, чемпионат мира. Перед финалом со шведами сказал ребятам — обратите внимание на их манеру игры. Ты двигаешься с мячом, а они абсолютно уверены, что дальше последует поперечная передача. Вот и вылетают все, перекрывая линию возможного паса — что слева, что справа. И я предложил крамольную вещь: «Не знаю, что у нас получится, но давайте завтра сыграем индивидуально. Показал, что собираешься пасовать, а сам с мячом дуй к воротам».
— Сработало?
— Еще как! Мы победили — 6:1, и почти все голы забили таким образом. У шведов были квадратные глаза. Они настолько запрограммировались на свою тактику, что перестроиться по ходу матча не смогли. Самое забавное, на трибунах никто ничего не понял. Кроме Маслова, который воскликнул: «Слушай, хорошо играли! Но почему так индивидуально?»
— Подарки от хоккеистов в вашем доме есть?
— Нет. У нас не принято что-то дарить. В день рождения много звонков, но некоторым я говорю: «Лучше тебе пока забыть мой номер. Если вдруг узнает твой президент — возникнут неприятности...» Такая у нашего спорта специфика. Расти и расти в плане культуры. За границей, к примеру, перед матчем тренеры обязательно подходят друг к другу, пожимают руки, желают хорошей игры. А после финального свистка проигравший поздравляет с победой. Когда в 1995-м вернулся из Финляндии, решил и у нас этой традиции придерживаться. Но на меня смотрели, как на идиота. Шептались за спиной: «Янко мне хорошей игры пожелал. Совсем спятил». После матча я поздравлял коллег с победой, меня же — никогда. И вскоре плюнул, тоже подходить перестал. Может, зря. Очень грустно, что наши тренеры между собой практически не общаются. Причем негатив чаще всего идет от президентов.
— Президентом вашего финского клуба «Вейтеря» из городка Лаппеенранта была женщина. Ладили?
— Без проблем. Очаровательная дама. Если бываю в Финляндии, непременно заезжаю к ней с цветами. К клубу она давно отношения не имеет, занимается бизнесом. Когда с «Вейтеря» подписал контракт, отправились в ресторан. Неожиданно к нам подошла подвыпившая финка, сидевшая за соседним столиком. Что-то сказала, показав рукой на меня. Президент клуба ответила резко. Потом они еще поговорили, а переводчик объяснил, что произошло. Женщина спросила: «Что за мужик? Хочу его на танец пригласить». — «Это я нового тренера купила», — ответила президент. — «Ты его выбирала не по профессиональным качествам, а по красоте?» — «Дура! Это ж один из лучших специалистов в мире!»
— Юрзинов-старший, который долго работал в этой стране, рассказывал — финны очень исполнительные, трудолюбивые. Единственный минус — поддать любят.
— Да, в пятницу оторваться в баре или бане — для них святое дело. У меня в Лаппеенранте был случай. В выходной спонсоры устроили для команды банный день. Я захватил из дома бутылку водки. Выставил на стол, и капитан «Вейтеря» вдруг спросил: «Владу, правда, что каждый русский может залпом выпить стакан водки?» — «Правда» — «А ты — можешь?!» — «Само собой». И ведь знает, черт, что я не большой любитель — к тому времени в Финляндии работал уже третий год. Капитан не успокаивается: «Прости, я не верю». Дальше — тишина. Все ребята выжидающе смотрят на меня.
— Выпили?
— Под аплодисменты. А что оставалось? Стаканами пить не привык. Но не позорить же державу...
— Чем закончился день, помните?
— Обижаете. Что стакан водки для здорового русского мужика? Ерунда. А финны после бани, как обычно, пошли на танцы, потом все напились. И долго вспоминали тот вечер.
— Никогда не думали о том, чтобы остаться в Финляндии насовсем?
— Нет. Когда в октябре 1993-го в Москве штурмовали Белый дом и Останкино, финны сразу предложили: «Мы готовы вам дать гражданство — подавайте документы». Но дочка была категорически против. В Финляндию она приезжала на неделю. В московских магазинах было шаром покати, вот она оденется-обуется — и назад. Здесь друзья, институт, работа... Для финнов мой отъезд стал неожиданностью. Они были в шоке, когда сообщил, что отбываю в «Водник»: «Владу, что мы тебе плохого сделали?»
ШАМАН
— После благополучной Финляндии в Архангельске середины 90-х наверняка хлебнули бытового экстрима?
— В точку. Отопление в городе шло через ТЭЦ, работавшей на мазуте. Денег в бюджете не хватало. Зимой по радио каждый день передавали «вести с фронта»: «Осталась одна цистерна мазута. Температура в батареях понижается на столько-то градусов». Это было так странно!
— Когда на матче вам было особенно холодно?
— В том же Архангельске на чемпионате мира играли в минус 35, да еще с ветром. Мороза не выдерживали даже мячи, которые разлетались на части. На тренировку ребята выходили в меховых рукавицах и масках с прорезями для глаз, которые мы позаимствовали у ОМОНа. Это хоть как-то спасало от обморожений. К концу чемпионата температура поднялась до минус 25, и это показалось настоящим курортом.
Но вот, что я вам скажу. Именно в игре под открытым небом — сила нашего спорта. Это ни с чем не сравнимое удовольствие, поверьте. А народ как болеет! На крытых катках такого драйва и в помине нет. Жаль, что русский хоккей уходит под крышу. В Швеции уже десять крытых катков построили. Скоро и мы к этому придем.
— Есть секрет, как тренеру не околеть в 30-градусный мороз во время матча?
— Секрет один — надо 90 минут быть в игре. Тогда никакой холод не страшен. Поражаюсь тренерам, которые в разгар матча поворачиваются спиной к полю. Либо начинают что-то лихорадочно записывать, когда на них направлена камера. Мне так смешно! Думаю: «Милый, тебе в цирк нужно, а не в нашу профессию». Если что-то упустил, как потом анализировать игру? Тренер вообще должен обладать фотографической памятью. Чтоб любой эпизод мог разобрать не только по бумажке или монитору.
— Самые необычные обстоятельства, при которых отыскали игрока?
— Семь лет наша сборная ничего не выигрывала. В чемпионате России можно было сто долларов заработать, все разъехались по шведским клубам. Там лучшими были, а как собирались вместе — не идет. В этот момент я принял сборную. Начал просматривать игроков — и заметил в Новосибирске интересного парня. Катался скверно, но видно было — настоящий боец. Кто-то у бортика упал — так он прямо через него перешагнул. Чуть ли не коньком наступил. «О, — говорю, — вот этого берем!» Ломанов, помощник, на меня косится: «Ты с ума сошел?! Он же кататься не умеет». Да все надо мной смеялись.
— Что за игрок был?
— Олежка Чубинский. Карьера у него получилась классная. Мы тогда всей командой договорились: упремся, но шведам не проигрываем. Они дерутся — и мы будем. А на пресс-конференции шведские корреспонденты мне сказали: «Теперь ясно, для чего вы пригласили Чубинского. Наших бить».
— Ворота сборной России много лет защищал Ильяс Хандаев по прозвищу Шаман. Перед игрой он заговаривал штанги, на перекладину неизменно клал подкову. В команде подшучивали над его суевериями?
— Никогда! Ребята Хандаева очень уважали. Как и большинство бурятов, Ильяс — буддист. Перед матчем молился, совершал какие-то ритуалы — и никто ему не мешал. Не сказал бы, что он супервратарь, зато лидер по натуре. Команду держал в кулаке. Кстати, когда я возглавил «Водник», Хандаева из клуба уже выгнали.
— За что?
— За драку с капитаном. Руководство велело Ильяса к хоккею близко не подпускать. И он от безысходности устроился в киоск продавцом. Но я вернул Хандаева, о чем не пожалел. Правда, он относился к категории людей, которым нельзя пить. Если в его организм попадала капля алкоголя, за Ильясом нужен был глаз да глаз. Иначе мог такое отчебучить! Но ребята в такие минуты нашего Шамана всегда контролировали.
— Были еще в вашей жизни встречи с мистикой?
— Да вот случай взять. Сестра жены была замужем за дипломатом. Звали его Юрий. Ехал он за рулем, вдруг стало плохо с сердцем. Из последних сил сумел прижаться к обочине. Остановился, вызвал «скорую». Но по дороге в больницу умер. На следующий день поехали забирать его автомобиль. И никак не могли завести. Пришлось техника вызывать. Тот поковырялся в капоте и сказал: «Она умерла». — «Кто?» — «Машина».
— ???
— Мотор накрылся. Я поверить не мог. Это ж не ржавый «Запорожец», а иномарка, на который Юра успел отъездить всего пару лет. Получается, машина умерла вместе с хозяином... Еще с нашей кошкой любопытная история связана. Возвращаюсь однажды вечером домой, а под дверью маленький комочек мяукает. Мы живем недалеко от театра Куклачева и решили туда свозить котенка, показать ветеринару. После осмотра он сказал: «Хотим оставить кошку». — «Почему?» — «Они, как люди — делятся на умных и глупых. Так вот, сразу видно, что эта кошка очень умная». Уж не знаю, как определил.
— Не отдали?
— Нет, конечно. Раз, говорю, сама пришла к нам — пусть живет. Назвали Капой. Кошка действительно фантастически смышленая, все понимает. Даже наша собака ее слушалась. Если когда-нибудь Капа заговорит — ей-богу, не удивлюсь.
— Друзей у вас много?
— Достаточно. Я человек общительный, подвижный. Когда на фирме работал, часто мотался в Питер подписывать контракты. Там немало друзей появилось. С одной компанией оказался на кубковом матче «Зенита» с «Динамо». Солидные люди, на «Петровском» всегда сидят в VIP-ложе. Игра вот-вот начнется, Адвокат идет мимо нас к скамейке — и внезапно мой новый друг Юра, богатый и умный человек, засовывает два пальца в рот, начинает свистеть ему вслед. Кричит непристойные слова. У меня поначалу уши завяли — а как пришли в нормальное состояние, говорю: «Юра, в Москве скоро чемпионат мира. Я буду тренером. Меня тоже освистаешь?» Тот смутился: «Да, что-то меня понесло...»
— Говорят, во времена работы в Красноярске вы познакомились с Дмитрием Хворостовским, большим фанатом «Енисея»?
— Я слышал, что в детстве он болел за «Енисей», ходил на матчи. Но мы, увы, не знакомы. Хотя в Красноярске Хворостовского застал, и в 1989-м попал на его последний концерт перед отъездом в Лондон. Заграница изменила Хворостовского. Сейчас он скорее респектабельный иностранец с русскими корнями. Глядя на него, вспоминаю, как в Финляндии нас с Татьяной один из спонсоров команды пригласил на ужин. Он — финн, жена — из русских дворян. После революции ее родители бежали из страны, осели в Финляндии. Очутившись в их доме, мы потеряли дар речи. Но не от того, что увидели подлинники Коровина, фамильный фарфор и столовое серебро. Когда эта женщина заговорила на русском языке, мы поняли, что потеряла Россия. Так и с Хворостовским. Впрочем, сильно сомневаюсь, что он стал бы таким, если б не уехал из Красноярска.
— Вы театр любите. Увиденный спектакль, который не забудете никогда?
— Для меня ничто не сравнится с постановками Георгия Товстоногова в БДТ. Достать туда билет было невозможно, но мне повезло. В ленинградской команде «Красная заря» играл парнишка, у которого мама работала в БДТ билетершей. Когда со своим «Строителем» из Сыктывкара приезжал в Ленинград на матчи, она оставляла для меня пропуск. Спектаклей Товстоногова старался не пропускать. Это гений! Вот что гениального режиссера отличает от просто хорошего?
— Что?
— Способность увидеть то, чего не видят другие. Благодаря Товстоногову в БДТ появилось столько блистательных актеров! В этом смысле его можно сравнить с Трофимовым или Бесковым, которые среди множества игроков умели разглядеть настоящий талант.
— В какой момент вы почувствовали, что время на самом деле летит очень быстро?
— Да я и сейчас, в 61, не почувствовал. Летом на даче у нас полно гостей. В основном — молодые ребята. Обычно они звонят дочке: «А папа будет?» — «Нет, он в командировке». И все расстраиваются. Вот это для меня — главный барометр. Если ты не в тягость молодым, если им с тобой интересно — тогда не ощущаешь себя стариком. Да и команда в моей жизни еще будет, я уверен.
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
