Анатолий Чайковский: "Горшков умирал – и Елена Анатольевна легла на прямое переливание крови"
Былые времена оставили нам героев, которым поражаешься. Завидуешь самому себе – вот это встреча!
Анатолий Чайковский был известным журналистом уже в 50-е, когда писал заметки из Киева. Потом перебрался в Москву, возглавил журнал "Физкультура и спорт". Прославившись еще сильнее. Его книжки о фигурном катании, случалось, даже не попадали в продажу – разлетаясь по подписке миллионными тиражами.
Он был очень знаменит, что и говорить.
Вдобавок женился на великой Елене Чайковской. Больше пятидесяти лет они вместе.
Как обойти такого героя?
Мадам
Много лет назад во дворце спорта "Янтарь" Елена Анатольевна открыла школу, которая зовется просто и хорошо – "Конек Чайковской". Там и встречаемся с Анатолием Михайловичем.
Девушке-фотографу легендарный представляется задорно:
– Толик.
Ведет по комнаткам, демонстрируя несметные сокровища на стенах. Под ногами путается пуделек Чамик. "Чайковский Анатолий Михайлович" преобразовался вот так, в Чамика.
– У них уже восемь пуделей было, и все Чамики… – заметил в одной из передач Александр Ширвиндт. Старинный друг семьи.
– Шура пошутил, – поправляет Анатолий Михайлович. – На самом деле этот Чамик – четвертый. А тарелок у нас в коллекции полторы тысячи, привозили с Олимпиад, чемпионатов мира… Здесь не все!
– Уникальные есть?
– Да вот эта, например. Посвящена Олимпиаде-1980 в Москве. Сделали заключенные в каком-то лагере, прислали в подарок к соревнованиям. Попала в оргкомитет, оттуда – мне в руки.
– Керамика?
– Ну да.
– С чего ж началась коллекция?
– С того, что в конце 60-х, на третий год после свадьбы, отправились ко мне на родину в Киев. Муж двоюродной сестры – журналист, много писал об искусстве. Все стены в квартире – в тарелках украинских художников. Ну как не заразиться? Начали с Мадам коллекционировать, привозить отовсюду…
– Наверное, не только вы.
– Ученики прознали – тоже стали дарить. Вот тарелочка – это Владимир Котин побывал в Южной Африке.
Идем дальше.
– Извините! – отвлекается Анатолий Михайлович, смотрит на нашего прекрасного фотографа. – Я забыл ваше имя.
– Дарьюшка.
– Даша! – произносит торжественно.
Нам интересно, каким же будет продолжение – и продолжение не подводит.
– Болтуну, который стоит перед вами, 88 лет!
– Только через пару недель 88, – поспешно добавляем мы.
– Да, – с печалью соглашается он. – Через пару недель…
Недели пролетели, как секунда – 88 Чайковскому уже сегодня.
Садимся в кабинете – Елена Анатольевна разливает кофе. Отчего-то категорически отказываясь фотографироваться. Потом подхватывает на руки Чамика Четвертого и удаляется в сторону катка.
– В мире фигурного катания Чайковскую давным-давно называют Мадам. Кто придумал?
– Я. Когда поженились, приходил на тренировки, видел ее учеников. Спросить: "Где Елена Анатольевна?" язык не поворачивался. "Где Лена?" – тоже не лучший вариант.
– Баронесса – вычурно.
– Да уж. Хотя понимаю, к чему клоните. Она действительно потомственная баронесса. По материнской линии в ее роду были немецкие бароны. Из-за этого в начале войны Лену с мамой как фольксдойче выслали в Чимкент. В Москву смогли вернуться лишь в 1946-м… В общем, заглядывая на каток, я спрашивал: "Где Мадам?" И все зацепились за это словечко, пошло гулять по закулисью. Даже Игорь, сын Лены от первого брака, зовет так же.
– Правда, что с Еленой Анатольевной вас познакомил ее же муж?
– Да. В феврале 1965-го, когда еще в Киеве жил, меня отправили в Москву освещать чемпионат Европы по фигурному катанию. После удачного проката Татьяны Тарасовой и Георгия Проскурина поручили взять интервью у их тренера, Елены Анатольевны Новиковой.
– Это фамилия первого мужа?
– Совершенно верно. Через Андрея Новикова, которого неплохо знал мой коллега, договорились о встрече. Пообщались, написал заметку. Спустя два месяца Лена прилетела в Киев на чемпионат страны. Там знакомство продолжилось. Вскоре оно переросло в роман. В декабре 1965-го я перебрался в Москву, Лена с пятилетним Игорьком ушла от мужа, и мы стали жить вместе. А в день рождения Ленина, 22 апреля 1966-го, расписались.
– Мило.
– Это я еще не рассказал, с чем в Москву приехал.
– С чем же?
– С чемоданчиком, где лежала пара белья, две книжки Энгельса и томик Ленина.
– Выбор не самый очевидный.
– Да ну что вы! Энгельс – потрясающий журналист, блестяще владел словом. Читается легко – в отличие от Маркса. Публицистика Ленина – это тоже очень интересно. Полистайте его труды, не пожалеете. Отбросьте революцию, идеи коммунизма, рассмотрите Ленина просто как пишущего человека. Не сомневаюсь, получите удовольствие.
Операция
– Наткнулись мы на интервью дочери Людмилы Пахомовой и Александра Горшкова. Сообщает, что скоро начнутся съемки художественного фильма о родителях.
– Да, Юля, их дочь, все и затеяла. Именно она – двигатель прогресса. Нашла хорошего режиссера, сценарий уже готов.
– Ознакомились?
– Как раз сегодня прочитал первые 50 страниц. Любопытно!
– Вы-то среди героев присутствуете?
– Есть Чайковская как тренер – и Чайковский, который вечно крутится рядом. Когда читаешь сценарий фильма, в котором сам фигурируешь, ощущения довольно странные. Можно полезть на стенку!
– От чего же это?
– Вроде все по большому счету было так – но иначе! Успокаиваю себя: фильм-то художественный. Пусть.
– Скандалить не стали?
– Все уже запущено. Протестовать, как вдовы Кондрашина и Белова, не желаю. Меня другое удивило – в жизни-то было драматичнее, чем в сценарии. Выхватили момент из нашей общей биографии – он и сцементирует все кино. Если снимут удачно.
– Что за история?
– 1975 год – крайне для нас с Мадам тяжелый. Тогда произошла катастрофа с Горшковым. В Копенгагене он и Мила стали пятикратными чемпионами Европы. Заканчиваются показательные выступления – являются представители Внешторга. Просят Роднину с Зайцевым и Пахомову с Горшковым сфотографироваться на фоне "Столичной" водки. Реклама нашего продукта для заграницы. Родниной и Зайцеву было проще, они привыкли к поддержкам. Любым!
– Пахомовой и Горшкову труднее.
– Не то слово. А тут Саше пришлось часа полтора таскать Милку на руках, поднимать. В неотапливаемом зале. Ребята окоченели.
– Закончилось простудой?
– Если бы! У Саши лопнуло легкое!
– Ой.
– У него был давний порок в легком после недолеченного гриппа. Образовались мелкие пузырьки. И произошел разрыв – на кровеносном сосуде! Он думал, что это воспаление плечевого нерва. Болит под лопаткой, пусть и сильно…
– Терпел?
– Да. По сценарию я с ними лечу в самолете, а на самом деле просто встречал в аэропорту. В автобусе Саша сесть уже не мог. Ехал стоя. Дома занимались самолечением – массаж, горячие ванны… Вещи абсолютно противопоказанные!
– Можно было и загнуться.
– Мучился дня три. В конце концов Мадам не выдержала, сказала: "Собирайся!" Наш товарищ заведовал всем здравоохранением Москвы, он и посоветовал: "Обратитесь к Володе Сыркину в Пироговку. Лучший в стране специалист по сердцу и легким, консультирует людей с самого верха".
– Так-так.
– Зима, в Москве оттепель, грязь по колено. Все затянуто низкими облаками, настроение ужасное. Этот Сыркин даже слушать Сашу не стал – постучал пальцами, как доктора старой формации. Приподнял голову, внимательно посмотрел на нас: "У него легкое настолько заполнено какой-то жидкостью, что сердце сместилось вправо…" – "Что делать?" – "Выход один – немедленно ехать в больницу путей сообщения на Волоколамке". Суббота! Ночь! Мрак!
– Беда.
– Подключили другого нашего знакомого – министра транспорта СССР Бориса Бещева. Встречались каждую неделю у них на даче, рассказчик он был потрясающий. Вспоминал, как работалось министру путей сообщения при Сталине. Я все уговаривал: "Борис Павлович, напишите воспоминания!" "Нет, – отвечает. – К мемуарам не готов".
– Горшкову-то помог?
– Звоним Бещеву – тот сразу: "Езжайте в больницу, вас примут". Горшков чуть ли не при смерти. Позже выяснилось, у него в легком смесь крови с сукровицей – почти два с половиной литра!
– Слушать-то страшно.
– Надо вызывать нашего великого хирурга, академика Михаила Перельмана. Он на даче ночует. Сашу укладывают в койку, Перельман является ранним утром. Состояние больного уже катастрофическое. Требуется срочное переливание крови. А она у Горшкова редкая, отрицательный резус. Запасов такой крови нет, донора – тоже.
– Вот это детектив.
– Зато у Мадам резус отрицательный. Легла на прямое переливание!
– Сколько отдала?
– Пол-литра. Потом отыскался донор, привезли могучего парня. Сразу дал много крови. А Перельман сделал фантастическую операцию на легких! В учебниках она описана как хирургическая авантюра. Которая завершилась безукоризненным успехом. Провернуть это мог лишь гениальный хирург. Так Саше спасли жизнь.
– Прекрасная история.
– Еще не конец. Врачи говорили – восстанавливаться Горшков будет не меньше года. А только-только стало известно, что танцы включили в программу Игр, есть шанс стать первыми олимпийскими чемпионами. Едва ли не на второй день Саша начал подниматься, заставлял себя делать упражнения. Все ходили смотреть на него безумными глазами!
– Немудрено.
– Через три недели чемпионат мира – решили отправить туда Пахомову с Горшковым, чтобы выступили с оригинальным танцем танго. Я летел в Колорадо-Спрингс с ними одним самолетом, видел его страдания. Каждый шаг Горшкову давался тяжело! Город на высоте 1800 метров. А каток еще выше! Как-то среди ночи позвонил из Москвы Виталий Смирнов: "Это правда?!" – "Что?" – "Горшков умер?" Мадам убеждала его, убеждала – нет, пришлось звать к телефону самого Сашу…
– Вы постоянно были рядом?
– Конечно. Как журналиста меня не пустили бы никуда – но в качестве мужа Чайковской проходил всюду. Не пропускал тренировок. Ночами не спал – так переживал.
– Хорошо, хоть на вашем здоровье это не сказалось.
– Сказалось! Небольшой группой журналистов отправились потом в Лос-Анджелес на три дня. Побывали в Голливуде. Со мной Володя Коновалов, выдающийся документалист…
– Это наш друг. Еще один герой "Разговора по пятницам".
– Надо же! Вечером заглянули в ресторан "Москва", в котором хозяйничала русская эмигрантка. Не могли же мы такое пропустить в Лос-Анджелесе? Начал я кушать то, что категорически нельзя было.
– Это что же? Омаров в белом соусе?
– Киевскую котлетку!
– Ах.
– Вы знаете, что такое настоящая киевская котлетка? С жареной хрустящей соломкой – а под ней сухарик, пропитанный горячим маслом. Здесь сухарик был зажарен до хруста!
– Так к чему вас это привело?
– К страшному приступу язвы! В самолете дурно, Коновалов зовет стюардесс. Эти американки нашли какие-то таблетки, чуть полегчало. Приземлились в Нью-Йорке – тут же отправились жрать пиццу!
– Не добила она вас?
– Как-то обошлось. Накрыло уже в Москве – пришлось оперироваться. Вот таким вышел для нас 1975 год.
"Кумпарсита"
– Зато в 1976-м Пахомова с Горшковым взяли-таки золото на Олимпиаде.
– Мадам поставила им фантастическую произвольную программу. Основная часть была связана с испанскими мелодиями и цапатеадо.
– Это что ж такое?
– Вариант нашей чечетки. Короткие, резкие, экспрессивные шаги. Этот олимпийский танец остался на пленке, посмотрите. Впечатление головокружительное!
– Слышали, их знаменитый танец "Кумпарсита" придумали вы.
– Не совсем так.
– А как же?
– Я только переехал в Москву, когда они начали кататься. Все становление пары происходило на моих глазах. Однажды Пахомова с Горшковым сидели у нас дома. Трепались, обсуждали показательный танец…
– Кого-то осенило?
– Я забросил идею – ребята, возьмите "Кумпарситу", танго! Они и слова-то такого не знали. Тогда в старых тренировочных штанах начал танцевать с Милкой танго, показывать какие-то элементы.
– Хорошо танцуете?
– Пристойно. Я же в юности занимался в хореографической студии при университете. На разных сценах выступал. В 1952-м станцевал в киевском оперном театре – еще при жизни Иосифа Виссарионовича. Так что у Толика богатый опыт. В общем, нашли эту "Кумпарситу" на "ребрах", прослушали…
– На "ребрах" – мы-то поймем. Молодежь – нет.
– Пластинки было не достать, записывали музыку на рентгеновские снимки. Прямо поверх снятых ребер.
– Послушали – и сразу согласились?
– Мгновенно. С того момента "Кумпарсита" стала их визитной карточкой. Ни одно выступление без этого не обходилось! Зал ревел – требовал в конце "Кумпарситу".
– Все это вошло даже в мультик "Ну, погоди".
– Звукорежиссером той серии был наш друг Саша Гольдштейн. Он десятилетиями монтировал музыку для учеников Мадам. Вот и взял для мультфильма кусочек, будто пародируя Пахомову.
– Пахомова – удивительная?
– Про меня заметка? Или про Милу?
– Пахомова – большая часть вашей жизни.
– Мила верила в свою судьбу. Знала – несет что-то новое, неизведанное. Такие люди редко рождаются!
– Безусловно.
– Считала, что Бог ей дал путь Жанны д'Арк. Что именно ей уготована Миссия. Все это придавало сил. Плюс невероятная удача – переход к Чайковской. Мадам не просто бывшая чемпионка СССР, она же балетмейстерский факультет ГИТИСа закончила! Была любимой ученицей Ростислава Захарова – человека, обладающего сумасшедшей фантазией. Но и Горшкова не надо представлять второстепенным элементом в этой паре. Без него Мила не состоялась бы никогда!
– Вы полагаете?
– Сто процентов! Как не состоялась бы без Чайковской. Удачно сошлись обстоятельства. Получилась выдающаяся пара. До сих пор мир танцев питается тем, что придумали эти ребята. Может, Саша не был таким артистичным, как Мила, не схватывал на лету, в отличие от нее, каждую выдумку Мадам. Но Горшков твердо стоял на льду, и Пахомова при нем могла делать что угодно! Особенно эта стойкость проявилась после операции. Если Горшков что-то не понимал – заставлял себя повторять тысячу раз, пока элемент не станет частью его самого.
– Силен.
– Вот поэтому Пахомова была уверена в любом своем движении. Будь Горшков более артистичным или театральным, в припадке этого артистизма мог бы Милу уронить. Или сбиться.
– Смерть у Пахомовой была жуткая.
– Это ж не сразу случилось – лечили рак лимфы много лет… Жаль, что так рано ушла. У нее было колоссальное будущее как у тренера. Пахомова не из тех, кто брал готовых учеников и с ними выигрывал. Наоборот – создавала спортсменов из детей. У нее уже были сильные юниоры. Успела поработать с Моисеевой и Миненковым. Мила бы далеко пошла!
– Ах, как жаль.
– Она тоже поступила в ГИТИС, хорошо отучилась. Все, как у Мадам. Знаний в фигурном катании было достаточно. Кстати, Тессу Вертью и Скотта Моира, которые в Ванкувере стали олимпийскими чемпионами, тренировали Марина Зуева и Игорь Шпильбанд. Чувствуете связь?
– В чем?
– Зуева – ученица Мадам. Пять лет у нее каталась. А Шпильбанд – ученик Пахомовой! Как бы "внук" Мадам! Это не случайные совпадения. Ребята, возьмите свою любимую газету за 2010 год. Олимпиада в Ванкувере.
– Что найдем?
– После чемпионата Европы мы с Мадам вернулись домой и в Ванкувер не поехали. Бывали там прежде, никакого интереса.
– Уважительная причина.
– Проходит несколько дней, звонки один за другим – то Марина, то Игорь: "Елена Анатольевна, спасайте, срочно приезжайте!"
– Это куда же?
– Они перед Олимпиадой тренировались в Чикаго. Почему Мадам им понадобилась? Потому что оригинальным танцем было аргентинское танго Пахомовой и Горшкова. Вот и тянули Чайковскую как палочку-выручалочку. Даже сегодня такое происходит. Просят, чтобы только приехала на каток, взглянула! А тогда я был категорически против ее полета в Чикаго.
– Почему?
– Сидим спокойно на даче – зачем куда-то мчаться? Но она все-таки вырвалась, отработала с ними неделю. Канадцы стали олимпийскими чемпионами – с этим аргентинским танго обыграли всех. В одни ворота! Потом в газете "Спорт-Экспресс" появился рассказ, как Мадам все это сделала. Найдите, почитайте!
Истерика
– Кто-то в трех словах описал Елену Анатольевну: "Властность. Воля. Большая сила". Сколько слов понадобится вам?
– Я все сказал в ее книжке "Конек Чайковской". Там в конце каждой главы монологи наших близких людей – Ширвиндта, Цискаридзе, учеников Лены разных лет. А в финале мне хватило одной фразы: "Лена умеет не только любить, но и быть любимой". Это для женщины самое сложное испытание!
– Почему?
– Подумайте сами.
– Подумали. Ответа нет.
– 99 процентов женщин, которых кто-то любит, используют это не так, как следовало бы.
– Неужели?
– Это равносильно тому, что ты в фаворе, в лучах славы. Разве все проходят через медные трубы? Я Лену часто называю "Мадам Тереза". Чуть что-то с кем-то случается – она первая бежит на выручку!
– Чудесная женщина.
– У Ширвиндта такой же характер. Немедленно откликается даже не на просьбу о помощи, а молчаливый призыв. Невероятный человеческий талант! Вот в январе мы ездили с Мадам на первенство Европы в Минск. Там же был Володя Котин, бывший ученик, а ныне тренер. То ли простудился он, то ли спину потянул – три дня безумной боли!
– Что сделала Елена Анатольевна?
– В Москве усадила его в автомобиль, привезла в больницу. Там обнаружились осложнения – и наутро Котину прооперировали позвоночник. Через неделю пришел на тренировку. Случаев, когда Мадам кого-то спасает, – десятки.
– Про эпизод с переливанием крови Горшкову мы знаем. Давайте третий.
– Приход Маши Бутырской.
– Что-то удивительное по обстоятельствам?
– Ее отчисляли из сборной – это всё, финиш. Говорили: "Возраст, не тянет, бесперспективная…" Бутырская прибежала к Мадам. Умоляла, чтобы ее взяла: "Не уйду из вашей квартиры, пока не скажете "да".
– Уговорила?
– Мадам не собиралась никого брать в тот момент, были совершенно другие планы. Но Машка ее дожала. Так каталась еще шесть лет! Стала чемпионкой мира, трехкратной чемпионкой Европы. Вот это – Мадам!
– Что ж вы чуть не развелись?
– Мы?! Да вы с ума сошли!
– Вычитали где-то.
– Полная чушь. Даже близко не было и быть не могло. Мы за 53 года практически не разлучались. Я сторонник одной истины – многие мужчины меня не поймут. Вот читаю в сценарии фразу – будто говорю Горшкову: "Каких же мы замечательных себе выбрали девушек! Ты – Пахомову, я – Чайковскую…" Неправда!
– Не пугайте нас.
– Это Чайковская меня выбрала. А Пахомова – Горшкова. Как правило, выбирает женщина, именно она – основа всего!
– Вы – ведомый в семейной жизни?
– Абсолютно. Да и Горшков был ведомый. Матриархат – лучшее, что можно придумать. Если выбирает жена – это более прочный и серьезный брак. А то вон, Башаров, сколько уже выбирал.
– Нашли кого вспомнить.
– Да я шучу… Поймите, даже когда мужчина уверен, что выбрал он – все не так! Обманывается! Это девушка его выбрала и подвела к такому решению.
– Прошли через тяжелые ссоры с Мадам?
– Никаких и никогда! Мадам – это полное отрицание каких-либо скандалов.
– В семье?
– Где угодно. Все решает мирным и спокойным путем. Скандалы не выносит категорически! Может, идет из детства, когда родители развелись. На Лену произвело тяжелое впечатление.
– Знаем, это большая боль для нее.
– Огромная! Ладно, не будем анализировать. А у меня наоборот – и я, и братья избежали развода. Так что мысли расстаться с Мадам не было. Да и не будет уже. Возможно, со стороны выглядим чересчур счастливым семейным дуэтом, но поверьте, я не преувеличиваю. С первого дня возникло полное единодушие.
– Как здорово.
– Подчеркиваю, единодушие, а не единомыслие! У нас и увлечения разные, и подход ко многим вещам. Но мы признаем друг за другом право на такие суждения. Без крика и споров.
– Елена Анатольевна обмолвилась, что в вашей жизни была одна-единственная истерика…
– Меня действительно трудно вывести из себя. Но разок ей с тещей удалось. Году в 1967-м привез Лене из Голландии страшный дефицит по тем временам – кассетный магнитофон. Для работы с музыкой. Ему б цены не было, если б не маленькое но.
– Какое?
– Отсутствие шнура. В Москве такой не продавался, а батарейки быстро разряжались. Я загрустил. Тут Диму Рыжкова, прекрасного хоккейного журналиста, осенило: "Толик, не переживай! Я сделаю тебе выпрямитель". За пару недель смастерил громоздкий электроламповый ящик, который преобразовывал переменный ток в постоянный. Конструкция позапрошлого века, зато магнитофон заработал от сети. Притащил бандуру домой, Ленка и теща увидели, стали хохотать. Большей издевки в свой адрес я не слышал. Высмеивали минут пятнадцать! Пока не взял этот ящик и не грохнул об пол. Эпопея с магнитофоном закончилась.
Рак
– Кто-то нам рассказывал, что своих учеников Елена Анатольевна держит в черном теле. Так и есть?
– С одной стороны, она для них как мать Тереза. Всегда готова помочь, к ней можно прийти за любым советом. Меняются фигуристы, но семейная атмосфера в группе остается неизменной.
– А с другой стороны?
– В работе Лена очень жесткая и требовательная. У нее феноменальное видение спортсмена. Сразу чувствует – пойдет у него или нет. Вы в курсе, что у Мадам фотографическая память?
– Серьезно?
– С одного взгляда запоминает целые страницы книг! Причем любой текст способна прочитать справа налево! Легко!
– На спор делала?
– Нет. Но мне показывала. Бог дал ей хорошие глаза. Она и все телефоны помнит наизусть. Вот смотрит балет, отмечает какую-нибудь поддержку – и не записывает, хранит в голове, потом спокойно переносит на лед. Ее программы никогда не повторялись. В танцах это особенно важно. В одиночном катании еще ладно, там определенный набор технических элементов, прыжков, можно присоединить музыку, что-то добавить. А здесь всё надо придумать с нуля.
– Плакать из-за фигурного катания ей приходилось?
– Нет. В этом смысле Мадам – железный человек. За 53 года, что мы вместе, вчера я впервые увидел ее слезы.
– Что произошло?
– Среди ее нынешних учеников есть два брата из малоимущей семьи. Оба пришли на тренировку настолько голодные, что забежали в буфет, схватили несколько кусочков хлеба, начали жадно запихивать в рот. Ничего другого позволить себе не могли. Лена об этом узнала случайно. Вернулась в кабинет, рассказала мне и заплакала. Я сам к сентиментальности не склонен, но тут тоже не сдержал слез. Бедные дети! Мадам сразу взялась помочь, пробила для них в ледовом бесплатное питание.
– В 1990 году у Елены Анатольевны обнаружили рак. Что-то изменилось в супруге после этого?
– Нет! Кого-то такой диагноз может надломить, человек замыкается, впадает в панику или отчаяние. Но это все не про Лену. К вердикту врачей отнеслась правильно. Как к спортивному испытанию. Надо бороться! Других вариантов не было.
– Как узнала?
– Уплотнение в груди почувствовала за год до обследования. Не придала значения, продолжала работать. 30 декабря 1989-го отмечала юбилей, гуляли с друзьями на даче. Собралось человек тридцать, включая экстрасенса Аллана Чумака. Про него отдельный рассказ есть.
– К Чумаку еще вернемся.
– Был среди гостей и Виталий Бояров, генерал-лейтенант КГБ. С ним и его женой со школы дружили. Роман Юлиана Семенова "ТАСС уполномочен заявить" – история о том, как Бояров руководил операцией по разоблачению советского дипломата, ставшего агентом ЦРУ. Едва Мадам заикнулась про уплотнение, Виталий сообщил, что его ближайший товарищ – Николай Трапезников, руководитель онкоцентра на Каширке.
– Тесен мир.
– Приехали к Трапезникову после новогодних праздников. Осмотрел он Мадам и произнес: "Завтра операция. В 7 утра". Та в шоке: "Да мне в Ленинград нужно! Через десять дней там чемпионат Европы!" Врач пожал плечами: "Если жить хотите, завтра должны быть у меня. Дальше тянуть нельзя". Потом смягчился: "Не волнуйтесь, у моей жены была такая же проблема. Я сам вырезал ей опухоль, сейчас все в порядке. Вам сделаю не хуже".
– Как прошло?
– Тяжело. В подробности вдаваться не стоит. Главное, Лена живет полноценной жизнью, ни в чем себе не отказывает. Разве что на солнце не сидит часами.
Чумак
– Теперь обещанный рассказ про Чумака.
– Мало кто знает, что начинал он журналистом в спортивной редакции центрального телевидения. Там у меня были приятели – Ян Спарре, Марк Торчинский и Жора Саркисьянц. Периодически к нашей компании примыкал Чумак. Он и на даче часто у нас бывал, выпивали.
– Будущего экстрасенса в нем ничего не выдавало?
– Абсолютно. В пародиях Аллана преподносят как большого чудака. А это был настоящий русский интеллигент. Умный, начитанный, деликатный. Я никогда не считал его шарлатаном, хотя так и не понял, в какой момент он открыл в себе экстрасенсорные способности.
– Для вас с Мадам тоже заряжал воду?
– Нет-нет, этим мы не занимались. Да он и не навязывал. Другой случай помню. Аллан навестил Лену на Каширке после операции. По онкоцентру сразу слух пошел – Чумак приехал! Его уже знала вся страна. Пока сидел у Лены, в дверь постучала женщина. С порога рухнула на колени: "Аллан, здесь лежит моя 15-летняя дочь. Состояние тяжелейшее, температура… Помогите!"
– А он?
– Вообще-то в онкоцентре был строжайший запрет на присутствие экстрасенсов. Но Чумака допустили в палату. Он попросил всех удалиться, остался с девочкой наедине. Потом вернулся к Мадам. Минут через двадцать женщина примчалась обратно с криками: "Дочери намного лучше! Температура в норме!"
– Врачи-то что говорили?
– В онкоцентре придерживались такой точки зрения – девочку лечили, шло к выздоровлению, а тут появился Чумак, и все совпало. Не знаю, кто прав, но я убежден, что какой-то дар действительно существует. Еще пример хотите?
– Конечно.
– В сборной СССР по фигурному катанию работал интересный доктор. Как-то отправились с командой на динамовскую базу под Эльбрусом. Вечер, смотрим футбол. Вдруг на мое левое плечо опускается рука. Чувствую – от ладони идет мягкая, теплая волна. Доктор спрашивает: "Анатолий, как твой застаревший плексит?"
– Что, простите?
– Это воспаление плечевого нерва. Заработал в далекой молодости, когда активно занимался плаванием. Боль ужасающая, повернуться невозможно. Но годы спустя о травме ничего не напоминало, я и забыл о ней. Как же он определил плексит? Внешне-то не проявлялось.
– Удивительное рядом.
– Там же, на сборе, у трех женщин начались проблемы с желудком. Так доктор подошел к каждой, провел рукой – и за несколько минут организм пришел в норму. Согласитесь, что-то во всем этом есть, какая-то чудодейственная сила…
– Исцеление больной спины Натальи Линичук, еще одной ученицы Мадам, – из той же оперы?
– У Наташки в юности был жуткий сколиоз. Позвоночник – как дуга, с таким в фигурном катании делать нечего. Мы нашли в Киеве уникального костоправа, ему было уже за 80. Он разработал целую систему упражнений, благодаря которым Наташа довольно быстро закачала мышечный корсет. Но спать всегда должна была на жестком матрасе. А где в Союзе такой найдешь? Поэтому, куда бы она не приезжала, просила снять дверь с петель и положить на кровать.
Казнь
– Бодры вы невероятно, Анатолий Михайлович. Открывайте-ка секрет.
– Если уж вы женаты на тренере – это ясно, будете в прекрасной форме…
– Так просто.
– А как же? С утра до вечера Лена проводит домашние тренировки! Если серьезно – гены у меня сильные по линии матери. Прабабушка умерла в деревне во время немецкой оккупации. Это 1942 год. Ей было 106 лет.
– Ничего себе.
– Бабушка тоже очень долго жила. Генетики говорят, все хорошее передается от мамы. Вот и я рассчитываю продержаться еще какой-то период. До немецкой оккупации… (Смеется.)
– Физкультура?
– Летом выезжаем на море – плаваю ежедневно по полтора километра. Чтобы легкие работали. В университете их объем был пять с половиной тысяч кубиков, сейчас – хорошо, если в два раза меньше. Есть упражнение: можно в воде сделать 200-300 вдохов и выдохов. Отличная тренировка для легких, рекомендую.
– Вы не сказали, сколько лет было маме, когда она умерла.
– 47. Тут особая история. В начале 1942-го на свет появился Сережа, мой младший брат. Родить ребенка в такой момент – абсолютный героизм. Но для мамы бесследно не прошло. Надорвалась, получила инвалидность. Ее не стало через несколько лет после войны.
– Ваш Киев был первым городом, который бомбили в 1941-м.
– Да, "…Киев бомбили, нам объявили, что началася война". Было 6 часов утра. Мы с папой, мамой и братом выскочили на улицу, немецкие самолеты с крестами шли они очень низко.
– Выскочили от бомбежки?
– Нет, от срочных сообщений по радио. Гудели сирены, общая тревога… Когда три года спустя вернулись из эвакуации, узнали, что бомба упала рядом с нами, разнесла в пух и прах старинный дом. Первое, что я тогда увидел – любимый Крещатик, усыпанный битым кирпичом. Если правая сторона улицы худо-бедно сохранилась, то левая превратилась в руины. Потом мы, пацаны, на субботниках и воскресниках разбирали эти завалы. А зимой 1946-го в доме офицеров прошел суд над немецкими военнопленными. Я даже побывал на одном из заседаний. Мать в ЦК работала, достала пропуск. Вскоре на Майдане 12 человек повесили. Смотреть казнь сбежался весь город.
– И вы?
– Конечно. Стоял с классом на груде битого кирпича. Помню все, словно было вчера – под виселицы подгоняли грузовики с открытым верхом, немцев со связанными за спиной руками поднимали, набрасывали петли на шеи, и машины отъезжали. Затем, прорвав оцепление, толпа ринулась к эшафоту. Кто-то костылями по трупам лупил, кто-то швырял в них камни, кто-то за ноги дергал. Я тоже не удержался…
– Кто из близких на фронте погиб?
– Два брата матери, танкист и летчик. А отец мой – еврей. Почти всю его родню, 16 человек, расстреляли в Бабьем Яру. Еще был у меня дядя, капитан погранвойск, в первые же дни войны его тяжело ранили. Выкарабкался, направили в тыл – обучать новобранцев перед отправкой на фронт. Благодаря дяде в нашей киевской квартире хранился целый арсенал – немецкий карабин, бельгийский браунинг, пистолет ТТ, наган… Кстати, до войны наган были и у моей мамы. Наградной! С гравировкой: "За борьбу с бандитизмом – Марии Филипповне Стародубовой".
– Впечатляет.
– Я обожал оружие. Любой пистолет разбирал с закрытыми глазами. До шурупа! Что вы хотите – дитя войны. Как-то притащил в школу ракетницу, выстрелил в коридоре, всех перепугал. В другой раз у солдатика, охранявшего госпиталь, за буханку хлеба выменял коробку патронов. Рано утром, когда в квартире никого не было, палил из карабина.
– По воронам?
– По окнам заколоченного монастыря, что был напротив нашего дома. А это ж 1944 год, линия фронта недалеко, фашисты еще под Житомиром. От моих выстрелов просыпались соседи, выбегали на балкон с криками: "Немцы! Налет!" А я обойму выпущу – и ползком в комнату…
Фесуненко
– Ваш обычный день как сегодня выглядит?
– До сих пор выписываю газеты – "Новую" и "Московский комсомолец". Его читаю с 1953 года. Пару лет назад отказался от "Комсомольской правды", стала для меня мелковата. Это уже не та "Комсомолка", в которой был феноменальный отдел спорта. Там служил выдающийся русский писатель.
– Это кто же?
– Неужто не знаете? Я разочарован! Владимир Орлов, автор популярнейшего романа "Альтист Данилов". Мы приятельствовали, вместе работали в 1968-м на Олимпиаде в Гренобле.
– Боимся представить, сколько лет вы знаете своего земляка Юрия Роста.
– И он начинал как спецкор спортивного отдела "Комсомольской правды"! Ватерполист, учился в киевском институте физкультуры. Славный парнишка, вырос в актерской среде. В театре русской драмы имени Леси Украинки работал его отец. Отсюда, наверное, любовь Юры к искусству.
– Сейчас общаетесь?
– Поддерживаем отношения. Замечательнейший человек. Месяц назад стукнуло 80. На Олимпиаде 1972-го Рост пробился в раздевалку к советской баскетбольной сборной после победы в финале над США. Те самые "три секунды". Сделал грандиозный фоторепортаж.
– Вы тоже весь мир объездили.
– Ох, как мне запомнилась Бразилия в 1971-м! Это было нечто. Поехал с женской баскетбольной командой.
– Не грабанули вас там?
– Бог миловал. Самая большая удача – познакомился с Игорем Фесуненко, три недели провели вместе. Предварительный раунд чемпионата проводился в Рио, а финальные матчи – в Сан-Паулу. Мы с Игорем поехали на машине через все джунгли из Рио в Сан-Паулу.
– Чувствовали себя самым счастливым человеком на свете?
– А то! С Фесуненко сдружились на всю жизнь. Я уже стал главным редактором журнала "Физкультура и спорт" – публиковали отрывки его книг "Пеле, Гарринча, футбол" и "Чаша Мараканы". В прошлом году две эти книги объединили в одну – и отрывок мы снова печатали. Я перечитал – и был поражен!
– Чему же?
– Что в 60-е годы легендарный Висенте Феола говорил о бразильском футболе, сегодня на сто процентов подходит к нашему.
– Самое невероятное, что с вами случилось в Бразилии?
– Рядом с Рио небольшой островок, на котором находится "Мараказинья" – малая "Маракана". Тысяч на сорок. Вдоль второго яруса широкое кольцо, люди гуляли во время перерыва. Там и в баскетбол играли. Вдруг в разгар матча выключился свет. Так бразильцы подогнали к проходам автомобили и освещали площадку фарами! Матч продолжился!
– У Фесуненко характер не самый простой. Удалось не рассориться?
– Фесуненко – "сложнейший"?! Да вы его совсем не знали, видимо! Интеллигентнейший человек, порядочный… А какой рассказчик, знаток Бразилии! Обладал редким качеством – умел слушать, не перебивая. Сегодня же комментаторы не могут не перебивать! Орут через слово!
Фронтовики
– Мы отвлеклись. Итак – две газеты по утрам…
– К которым иногда добавляется "Собеседник" и журнал "Огонек". Случайно в VIP-зоне аэропорта взял в руки – надо же, любопытное стало издание! Способно удивлять! Сразу открыл статью про научные разработки в области генетики, увлекательное чтение…
– "Огонек" прочитан. Что дальше?
– Мадам каждый день в 10 часов уходит на каток – а я к полудню ее догоняю. Живем-то рядом. Смотрю на ребят, которые тренируются. Возвращаюсь домой – снова читаю, включаю новости на канале РБК. Больше никаких передач, пропаганда меня не волнует. Интересна только информация. Сам способен додуматься, мне помогать не надо.
– Вы давно не главный редактор "Физкультуры и спорта"?
– Остался председателем редакционного совета. Сам себе придумал эту должность, когда в 61 год ушел на пенсию.
– Сейчас книжки пишете?
– Что-то делаю, есть один замысел, но… Неохота! Вот будет вам, ребята, по 80 лет – вдруг поймете, что многое неохота. Я первую свою заметку опубликовал в 1949 году! Имею право устать.
– Что за заметка была?
– Ранней весной нас, пятерых первокурсников журфака, собрал Аркадий Галинский, тогда работавший в "Киевской правде". Организовал рейд по спортивным сооружениям Киева. Выясняли, насколько готовы. Каждый проверил свой стадион, принес заметку. Опубликовали – получил первый в жизни гонорар.
– Рубля три?
– Что вы, гораздо больше! Но это еще на старые деньги. Стипендия у меня была 220. В 1948 году был самый удивительный набор студентов. За год до этого случилась демобилизация в советской армии, прежде ее держали такой же огромной, как во время войны. А тут миллиона два фронтовиков уволили в запас!
– Кинулись учиться?
– Ну да. Каждый набор в институт на треть состоял из фронтовиков. Многие из которых до войны были круглыми отличниками. Приходили раненые, контуженые, с орденами… Год присматривались к нам – а потом сдружились! Вместе пили водку, гуляли, готовились к экзаменам. Киевлян среди них почти не было – все цеплялись за повышенную стипендию. Приходилось быть отличниками. Большая моя беда – не успел, не догадался разговорить кого-то из этих ребят, записать воспоминания о войне…
– Что уж теперь об этом думать.
– Сейчас вижу фронтовика с "иконостасом" – высматриваю: есть ли медаль "За отвагу"? Орден Красной Звезды или Славы? Сразу понятно – воевал ли по-настоящему.
– Константин Симонов в последние годы жизни расспрашивал рядовых фронтовиков – и записывал.
– Вот именно! А большинство тех, кого показывают сегодня, никакого отношения к передовой не имели. В отличие от моих сокурсников. Один стал руководителем украинского телевидения – а с фронта пришел контуженым. Воевал на торпедном катере, это были смертники. У Галинского, гвардии капитана, – орден Красной Звезды, выбрался из окружения и дошел до Берлина. Но вообще ничего не рассказывали про войну!
– Поразительно.
– Между собой, выпивая, могли вполголоса что-то обсудить – но не с нами. Со мной учился маленький человечек Сема Кацман. Едва доставал мне до уха. Милый, застенчивый. Автоматчиком прошел всю войну до Берлина, не был даже ранен. Ни слова не сказал про войну.
– В газете сразу со спорта начали?
– Год трудился корреспондентом отдела сельской молодежи. Писал о торфоперегнойных горшочках, заседаниях кролиководов. Потом Ким Пушкарев ушел в другую газету – мне отдали отдел спорта. Во время войны снайпер отстрелил Пушкареву руку – так с одной играл в волейбол за команду мастеров. Таких одноруких волейболистов в Киеве было двое, специально на них ходили.
– Хоть не в одной команде?
– Слава богу, нет.
– По Киеву скучаете?
– Знали бы вы, насколько! Иногда он возвращается ко мне во сне. Вот Москва – никогда.
– Когда последний раз в Киеве были?
– Ровно восемь лет назад. Мне исполнялось 80, захотелось на родине встретить юбилей. Повидать друзей, Сережу, младшего брата, который был директором Национального музея истории Украины. Теперь уже на пенсии.
Симонов
– Первая ваша Олимпиада – еще при Кубертене?
– 1964-й, Инсбрук! Потом – Гренобль. Я же входил в журналистско-писательские группы.
– Представляем, что там за имена.
– В Инсбруке в этой группе были Сергей Михалков с 18-летним Никитой. Всегда сидели в автобусе передо мной, обменивались впечатлениями. Константин Симонов с женой Ларой, Юрий Трифонов, Морис Слободской, Владимир Дыховичный…
– Юрий Нагибин?
– Вот был ли Нагибин в 1964-м, не помню. Точно ездил с нами после. На Игры отправляли писать репортажи звезд первого класса.
– Сергея Михалкова интересовал спорт?
– Еще как. Иначе не поехал бы!
– Путешествие на казенный счет – почему нет?
– Если б Олимпиада проходила в Париже – можно было бы предположить. Но они же все присутствовали на соревнованиях с утра до вечера, передавали что-то в газеты, брали интервью. У Трифонова книги выходили, посвященные спорту. Это потом на Олимпиады стали отправлять актеров, для шуток-прибауток. А в 60-е были бригады интеллектуалов.
– Работать рядом с Константином Симоновым – да мы вам завидуем.
– Самое интересное, на обратном пути из Инсбрука он интервьюировал нашу группу. Обо всем расспросил! Может, у сына чудом сохранились эти записи? Вот бы посмотреть, послушать… Между прочим, Симонов один из первых, кто стал надиктовывать свои тексты. А я одним из первых журналистов начал печатать на машинке. Работал тогда в газете "Молодь Украины".
– Как же писали остальные?
– От руки – и отдавали каракули машинистке. Мне казалось – это унизительно.
– Компьютер тоже освоили?
– Даже не прикасаюсь!
– Интернет – темный лес?
– Когда тебе за 80, уже никакой охоты в это влезать. У меня на даче шесть тысяч книг. Лучше я время не на компьютер потрачу, а на Фицджеральда и Фолкнера. А первую книжку прочитал в четыре года – "Двенадцать стульев". Там были иллюстрации Кукрыниксов, два десятка потрясающих рисунков!
– Они и завлекли?
– Да. Начал смотреть эти картинки – захотелось прочитать. Родители научили за неделю. Сразу взялся за серьезную литературу, детские книжки пропустил. Годам к шести прочитал почти всего Жюля Верна, Фенимора Купера, забытого уже Фредерика Марриета, которого издавали до революции… Как мне повезло!
– В чем?
– В 1941-м семью нашу эвакуировали в Уфу. В доме часть жильцов репрессировали, но оставалась изумительная библиотека. Вот я и глотал все подряд. Зрение испортил, читал вечерами при керосиновой "коптилке". Правый глаз у меня вообще мертвый.
– Мы ничего не заметили.
– Собственный идиотизм погубил. В 1992-м собирался на Олимпиаду в Барселону. Поехал на дачу в Жаворонки. Была у меня привычка – прыгать с платформы. А дальше тропинка вела прямо к нашему домику. Не знал, что такие прыжки чрезвычайно опасны для близоруких!
– Это почему же?
– Приземляешься – и получаешь гидродинамический удар, идет по всей лимфе. Снизу вверх! Спортсмены вроде Юры Власова это знали – и берегли глаза. А я по дурости упускал. Хоть вел в собственном журнале рубрику "Стадион здоровья".
– Вот вы прыгнули – и что?
– Получил отслоение сетчатки. Надо бы бежать к академику Федорову, с которым был знаком. Приварили бы моментально, глаз бы сохранил! А я плюнул на все – и уехал на Олимпиаду. Думал, какая-то ерунда.
– Опрометчиво.
– Уже в Барселоне не видел этим глазом. Вернулся, кинулись к Федорову – тот посмотрел: "Ты сумасшедший?" С глазом случилось то, что происходит с фотопленкой. Ее окунаешь в горячую воду – начинает стекать. Так и сетчатка "стекла". Зато вторую приварили.
Корпункт
– Вы как-то обронили, что дружили с Гомельским и Кондрашиным. Те даже обижались, ревновали.
– Нет-нет, "обижались" – это грубо!
– Сформулируйте иначе.
– Разумеется, между ними было соперничество – и каждому хотелось, чтобы главная спортивная газета больше писала о нем. Все, что мы публиковали, они крайне внимательно изучали. Ревновали – но в шутку.
– Никаких ссор?
– Ну что вы! Все-таки я считался человеком из их среды. Благодаря Мадам существовал среди этих людей как свой. Для спорта это важнейший момент, как в авиации – "свой" и "чужой". С Гомельским мы вообще знакомы с открытия Лужников. Там проходила первая Спартакиада, он тренировал сборную РСФСР. Потом с Сашей, его сыном, почти породнились.
– Это как?
– Брат Мадам – Борис Николаевич Пастухов, бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ. Его дочь вышла замуж за сына жены Гомельского-младшего.
– Вы не раз упоминали Галинского. Интереснейший человек.
– Ярчайший! В журналистике создавал вокруг себя особый мир, у Адика на все была своя точка зрения, почти каждая его заметка становилась событием. Заголовок к одной из них и сейчас перед глазами: "Поло водное или подводное?"
– Многие не догадываются, что у ватерполистов творится под водой.
– Ой, просто ужас! А в 60-е было хлеще. Люди дергали друг друга за яйца, лупили по ногам, выламывали руки… На это никто не обращал внимания. Галинский не выдержал, написал статью. Резонанс был такой, что международная федерация под давлением нашей внесла изменения в правила и стала бороться с грязной игрой. Впрочем, главной страстью Адик был футбол.
– Это понятно.
– Наш корпункт, с конца 50-х располагавшийся в киевском Дворце физкультуры, – удивительное место. Там бывали выдающиеся личности не только из мира спорта.
– Кто еще?
– Наум Коржавин, например. Галинский с ним дружил. Как и с Симоновым. Адик несколько лет проработал в Москве, писал фельетоны в "Литературной газете", когда как раз Симонов ее редактировал. Плюс близким товарищем Адика был Семен Гудзенко, знаменитый поэт-фронтовик, умерший в 30 лет от опухоли мозга. На Ларе, его вдове, в 1957-м Симонов и женился.
– Как все переплелось-то.
– Да. Вернувшись в Киев и возглавив корпункт "Советского спорта", Галинский не терял связи с московским литературным бомондом. Его приятели, приезжая в командировки, непременно к нам заглядывали. Коржавин даже сочинил шутливый стишок:
– На лучшем корпункте Союза,
Где спорятся дружно дела,
Моя одряхлевшая муза
В спортивную форму вошла.
Между прочим, эти строчки нигде не записаны. Ни в одном сборнике Коржавина их нет. А по вечерам он часами читал нам Пастернака. Я тогда испытал потрясение. При всей своей любви к книжкам я оставался совершенно равнодушен к поэзии. Здесь же что-то во мне перевернулось, внезапно зазвучали другие струны. Я открыл для себя целый пласт мировой культуры. С того момента стихи Пастернака сопровождают меня всю жизнь. Когда писал за Белоусову и Протопопова книгу "Золотые коньки с бриллиантами", вложил им в уста четыре строки Бориса Леонидовича.
– Какие же?
– Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона.
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.
Это перевод "Искусства поэзии" Поля Верлена. Мне показалось, стихи созвучны отношению Люды и Олега к искусству фигурного катания. Потом Протопопов при каждом удобном случае их цитировал. Хотя узнал о Пастернаке из собственной книжки.
– Забавно.
– Я до сих пор перечитываю Пастернака. Просыпаюсь рано. Пока Мадам спит, достаю с полки томик, раскрываю на любой странице и… Восторг! Также с утра хорошо идет сборник, который называется "Українські народні пісні".
– Вот это неожиданно.
– Когда-то в самодеятельности выступал, выучил полторы сотни украинских песен. Сейчас вспоминаю, как исполнял их Анатолий Соловьяненко – это для меня отдушина… А еще в корпункте познакомился с поэтом-фронтовиком Евгением Винокуровым. Слышали о таком?
– Конечно. Автор "Сережки с Малой Бронной".
– Замечательное стихотворение. Но есть и другое, не менее пронзительное – "Я посетил тот город". Посвящено киевлянке, которую он любил. Вот почему именно у нас в корпункте Винокуров прочитал эти строчки:
Я посетил тот город, где когда-то
Я женщину всем сердцем полюбил.
Она была безмерно виновата
Передо мной. Ее я не забыл.
Вот дом ее. Мне говорят подробно,
Как осенью минувшей умерла...
Она была и ласкова, и злобна,
Она была и лжива, и мила.
...Я не решаю сложную задачу,
Глубинные загадки бытия.
Я ничего не знаю. Просто плачу.
Где все понять мне?
…Просто плачу я.
Галинский
– Кто из спортсменов приходил в корпункт?
– Да многие. Гимнасты Лариса Латынина, Боря Шахлин, Юра Титов. Мы дружили, часто писали о них. Бывали у нас игроки киевского "Динамо", в том числе молоденький Лобановский. Которого Галинский боготворил. В каждой заметке по поводу и без подчеркивал его уникальный дар. Технику, ум, человеческие качества. Если подавляющее большинство футболистов заканчивают инфизкульт, то Лобановский учился в политехе на инженера. Это наложило на него отпечаток. Он мыслил иначе. Став тренером, игру команды и распределение ролей на поле выстраивал с инженерной точностью.
– Позже Галинский с ним рассорился. Да так, что Лобановский исковеркал ему всю жизнь, на 17 лет отлучил от профессии.
– Чепуха! Лобановский никакого отношения к травле Адика не имел. Скандал разразился из-за его статьи в "Советской культуре" о Белоусовой и Протопопове. Сначала небольшое отступление. 1969 год стал переломным в карьере Люды и Олега. Они ушли от тренера Игоря Москвина…
– Кстати – почему?
– Решили, что он больше внимания уделяет Тамаре, жене, которая выступала с Алексеем Мишиным. Эта пара обошла их на чемпионате мира, где Белоусова с Протопоповым довольствовались бронзой. Золото взяли Роднина с Улановым. Те, подхлестываемые Станиславом Жуком, перли вперед, как трактор. На уход от Москвина повлияли и личные качества Олега. Он всегда ставил себя выше других, осознавая собственную исключительность. Считал, что в мире фигурного катания все должно быть подчинено только ему и Люде.
– Нового тренера они не нашли.
– Работали самостоятельно. Их главным советником стала Галина Кениг, хореограф. Очень толковая женщина, великолепно разбиралась в музыке, с точки зрения артистизма многое им дала. Но хореограф не может быть тренером! Ставить прыжки – это совсем другая профессия! Что придумали Олег и Люда?
– Что?
– На трибуне устанавливали видеокамеру. Включали, спускались на лед. Выполнив какие-то элементы, бежали наверх, смотрели запись, обсуждали недочеты. Потом обратно на лед. И так без конца. Тренировки теряли насыщенность, интенсивность. Функциональная готовность падала. Еще и возраст начал сказываться. Фигуристы сильно сдали, но сами этого не осознавали. Тут-то, на закате карьеры, сблизились с Галинским. Адик написал про них хвалебный очерк, попутно прошелся по юной Родниной. Это страшно не понравилось Сергею Павлову.
– Председателю Спорткомитета.
– Да. Он неплохо разбирался в фигурном катании, очень любил Роднину, а главное, понимал, что автор, мягко говоря, необъективен. При всем таланте Белоусовой и Протопопову, их время ушло. Павлов был в ярости. Вскоре в "Журналисте" появилась зубодробительная статья, посвященная Адику. Под псевдонимом, но это был секрет Полишинеля.
– Кто же автор?
– Говорят, Мартын Мержанов, бывший "правдист", главный редактор еженедельника "Футбол". Заметка безобразная, абсолютно несправедливая. Мол, Галинскому не место в журналистике, в профессии он – случайный человек… Кончилось тем, что его заклеймили как врага советского спорта, уволили с работы, до перестройки нигде не публиковали. Единственным источником дохода стали мемуары, которые он писал за маршалов и генералов.
– Когда общались с Белоусовой и Протопоповым, чувствовалось их желание эмигрировать?
– Нет. Это стало полной неожиданностью. Мне кажется, они переоценили свои возможности. Здесь-то все равно были на виду, ни в чем не нуждались, публика их обожала. Жили в Ленинграде в шикарной трехкомнатной квартире. А в Швейцарии влачили полунищее существование, поселились в какой-то хижине дяди Тома. Ну, ездили свободно в Америку, катались – а зарабатывали гроши. В конце 90-х на чемпионате мира мы столкнулись под трибунами ледового дворца. Олег был в шубе из нерпы – той самой, что выдавали олимпийцам в Инсбруке в 1964 году! Почти сорок лет носил!
– Как у него сейчас дела?
– Иногда выходит на лед, хотя года три назад перенес инсульт. В память о Люде, которая умерла в сентябре 2017-го, подготовил небольшую постановку. Без прыжков, конечно. Но катается! В 86 лет!
Книги
– Сколько у вас книг?
– Ох, давайте считать… Документальная повесть о Панине-Коломенкине, первом олимпийском чемпионе в истории России. Студентам, которые специализируются на фигурном катании, эту книжку по сей день рекомендуют в качестве учебного пособия. За мной литературные записи книг Белоусовой и Протопопова, Родниной и Зайцева, Пахомовой и Горшкова. Все книжки Мадам, а их около десятка, тоже написал Толик.
– Лучшая ваша работа?
– "Золотые коньки с бриллиантами". Хвалить себя неправильно, но книга и впрямь замечательная. В продажу практически не поступала – гигантским тиражом разлетелась по подписке. Горжусь, что отрывок из мемуаров Родниной и Зайцева опубликовал "Новый мир". Причем это единственный случай, когда в конце была фраза: "Литературная запись Анатолия Чайковского". Я же всегда убирал свое имя с обложки.
– Почему?
– Писал-то от лица фигуристов. Я просто зарабатывал деньги в качестве литературного негра.
– Платили достойно?
– О да! На гонорар от одной книжки можно было приобрести "Жигули". Но у нас с Мадам нет тяги к накопительству, всю жизнь к деньгам относились по-дурацки.
– Ждем примера.
– Да взять хотя бы тарелки. Накупили полторы тысячи штук! Теперь висят непонятно где…
– Автомобиль-то у вас был?
– "Волга". Которой почти не пользовались. На ней учились кататься сын, Котин, Саша Свинин. Через полгода сгорела наша дача в Жаворонках, нужно было восстанавливать – и машину продали… А на работу литзаписчиком охотно соглашался по двум причинам. Во-первых, после женитьбы на Мадам уже не мог писать о фигурном катании в газетах и журналах.
– Почему?
– Меня негласно считали "рупором Чайковской". Если отправляли на Олимпиаду, освещал все, кроме выступления фигуристов. Либо за кого-то заметки ваял. Как в 1968-м в Гренобле, где они выходили за подписью чемпионки СССР Марины Гранаткиной, жены великого конькобежца Евгения Гришина.
– Досадно.
– Знаете, в среде фигуристов меня как журналиста вообще не воспринимают. Никто ничего не скрывает – понимая, что огласки не будет. То есть, ты погружен изнутри в закулисную жизнь, в курсе, кто, как, с кем и почему. Но рассказывать не имеешь права. Ты свой, тебе доверяют. Этим надо дорожить.
– Ну а что во-вторых?
– Притягивала психологическая сторона спорта. Нравилось перевоплощаться в своих героев, проникать в их характер. Я, Толик Чайковский, одновременно был и Белоусовой с Протопоповым, и Родниной с Зайцевым, и Пахомовой с Горшковым! Даже собственной женой! Все это безумно интересно.
– Еще вы детектив сочинили.
– Да, повесть "И он ушел". По ней собирались кино снимать. С режиссером Александром Орловым написали сценарий. Потом перестройка, инфляция – затея рухнула. Кстати, редактором картины должна была стать жена Эльдара Рязанова, Нина, она много лет проработала на "Мосфильме".
– Вы и Рязанова знали?
– Не просто знал – встречались сотни раз! Помимо общих друзей нас долго объединял Английский клуб, созданный в середине 90-х. Среди учредителей – Мадам, Ширвиндт, Рязанов, Гурченко…
– Рязанов от спорта был далек?
– Вообще не его тема. Это Ширвиндт любит футбол, болеет за "Торпедо". За биатлоном следит, в добрых отношениях с Губерниевым.
– К последней книге Мадам предисловие Ширвиндт написал лично? Или вы за него постарались?
– Нет-нет, всё сам. Когда двадцать лет назад мы ломали голову, как назвать школу Лены, Ширвиндт отреагировал моментально: "Да что тут думать? "Конек Чайковской".
– Гениально.
– Вот и с названием книжки мудрить не стали, эту же фразу использовали.
Буба
– Было у вас еще увлечение – альпинизм.
– Альпинизм и туризм!
– Предвкушаем рассказ.
– С начала 50-х лето я проводил либо в турпоходе, либо в альплагере. Стал инструктором альпинизма. Болтался по Кавказу, Крыму, Карпатам…
– Облазили все?
– Пешком прошел сотни километров! В Архызе был лагерь общества "Буревестник". Там прокладывали маршрут для других групп, ставили отметки. Дивное место. Однажды с Центрального Кавказа преодолели пять перевалов, горными тропами – и вышли в Красную Поляну!
– Это сколько ж заняло?
– Дней пять. Ночевали под открытым небом. Как-то пешком прошли от Сочи до Батуми – через всю Абхазию, Аджарию. Переночевали, сели на пароход – и в Одессу.
– Что ж прервалось такое увлечение?
– Пока работал в отделе сельской молодежи, было проще. Потом стал заведовать военно-физкультурным отделом. Ребята звали на плотах по рекам Северного Урала – уже вынужден был отказаться. Понятно, надо было ехать вместо этого на Спартакиаду, затем фестиваль молодежи и студентов в Москве… Как это все бросить? Так и заглохло. Но в 1955-м успели совершить уникальный поход.
– Это куда же?
– Мы, двое киевлян и пятеро москвичей, ушли в экспедицию высшей категории трудности для тех времен – по Восточным Саянам. Выгрузились с Транссиба в Ачинске – и до самого Абакана. Месяц шли через места, где ни души. Больше тысячи километров диких гор без троп. По тайге, Белогорью – с сорокакилограммовыми рюкзаками.
– Как вы медведя-то не встретили.
– Встретили!
– Ну дела.
– В какой-то момент остановились, срубили два плота из сухостойных кедров. Большой и маленький. Большой шел сзади с поклажей, мы вдвоем впереди с московским инженером. Проверяли русло реки, в руках ружье…
– Зачем?
– Чтобы сразу дать знак большому плоту. У нас роль смертников – реки там бурные, полноводные! Случилась беда – шли вдоль берега и уткнулись в упавшую березу. Огромную! Мокрые ветки в воде. Нас смело с плота. Без гибели не обошлось.
– Московский инженер?
– Инженер жив – погиб мой фотоаппарат! Прекрасный немецкий "Цейсс". Главное, успели дать сигнал задним. Какие-то пленки были вынуты, уцелели, потом публиковал фотографии. Мы не просто проверяли себя – получали колоссальное удовольствие. Приключения, как у Джека Лондона! Вы даже не представляете, кто был нашим адмиралом.
– Это кто же?
– Журналисты называют его Буба…
– Боже. Кикабидзе?
– Да какой Кикабидзе?! Борис Жутовский, художник. Это с ним дискутировал на легендарной выставке Никита Хрущев. Вот какой наш Буба! Совершенно потрясающий. Остался мой снимок: Жутовский делает зарисовки в походе. К слову, потом вырвал эти листочки из блокнота и вручил мне. Все сохранилось! Был с нами и Валя Терехов, знаменитый экономист, доктор наук. Егор Гайдар называл его своим учителем.
– Так что с медведем-то?
– Шли по одной стороне ущелья, внизу речушка. Видим – на противоположной стороне медведь забрался в малинник. С Жутовским хватаем ружье и туда. Не успели. Разминулись!
– Может, и к лучшему.
– На следующий день, полагаю, тот же самый медведь спугнул оленя, который выскочил прямо на нас. Вот его-то подстрелили. Устроили привал на три дня, оленя разделали, закопали мясо в снег. Пиршествовали. Пили коньячный спирт, который я захватил из Киева.
– Романтика.
– Жаль, все традиции туризма погибли. Прежде-то от Дальнего Востока до Карпат было столько маршрутов, столько туристических баз! В основном болтались там студенты, пели под гитару… Через 2-3 недели в тайге возвращаешься домой в совершенно замечательном состоянии духа. Ты узнаешь самого себя с неожиданной стороны. Неслучайно вся молодежь увлекалась Джеком Лондоном. Сегодня уже нет такого, как думаете?
– Никто знать не знает вашего Джека.
– А тогда у ребят это была настольная книга! Эх, славные были времена…
