Антон Сихарулидзе: "Приняли за вора, когда лез в окно к Бережной"
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Годы сделали его другим человеком. Нет-нет, олимпийский чемпион-2002 по фигурному катанию не постарел. Но Антона Сихарулидзе не узнать.
Куда уходят фигуристы? Кто в ледовые шоу, кто в тренеры. Сихарулидзе стал большим бизнесменом. Новые дела со спортом не связаны никак. Много ли таких примеров?
Да и внешне он совсем другой. Встретишь на рублевских тропинках – мало что напомнит о прежнем вихрастом Антоне. Модные очки, стильная прическа.
– "Дракончик", – улыбается Сихарулидзе.
– "Дракончик"… – в задумчивости повторяем мы.
КРАН
– Какие у вас очки интересные. Смена имиджа?
– Вдаль плоховато вижу, просто так очки носить не стал бы. В детстве несколько раз травмировал левый глаз.
– Это как же?
– Сначала уксус в него вылил. Потом сосулькой попало – я в трубу смотрел. А с уксусом еще драматичнее. Дома шел ремонт. Увидел на шкафу красивую бутылочку. Поставил стул, дотянулся. Она была едва закрыта – и опрокинулась прямо на меня. Повезло, что вообще не ослеп!
– Прическу вон сменили радикально…
– Так давно уже!
– Что заставило?
– Я всегда спокойно относился к волосам. Растет что-то на голове – ну и растет. Неважно! А сейчас стал делать вот такого "дракончика". С ним бодрее жить. Да и сыновьям нравится.
– Вы же отныне один из совладельцев "Газэнергосервиса"?
– Совершенно верно. Еще раньше создал компанию, которая занималась гражданским строительством. Начинали с панельных домов, затем перешли на монолит.
– Удачно?
– Я только осваивался в бизнесе, поэтому дохода большого не приносило. Но не утонули, уже хорошо. А "Газэнергосервис" принадлежал моему другу Евгению Першину. В какой-то момент решили объединиться.
– От строительства отошли?
– От гражданского. Строим теперь в энергетической сфере. Линейные газопроводы, подземные хранилища газа…
– Всё вдалеке от Москвы?
– Уренгой, Сыктывкар, Ухта, Вологда.
– Часто наведываетесь в те края?
– Раз в два месяца. Это считается – "очень редко". Наши производственники за неделю могут облететь три "дочки".
– Много народа у вас в подчинении?
– Четыре тысячи человек.
– Ого. Ну вы и размахнулись.
– Объемы колоссальные, при том, что огромных доходов в нашей отрасли уже нет. Бюджеты урезаны. Приезжаешь в тайгу. Стужа за сорок. Думаешь – да как здесь работать можно?! А местные выходят: "Так здорово, погода великолепная. 42!" Когда оттепель – все превращается в болото. Просто восхищаюсь русским духом. Я жил в Америке, точно вам говорю – мы отличаемся.
– Духом?
– И сплоченностью. Можем резко отзываться друг о друге в обычных ситуациях, но все меняется перед лицом опасности или трудностей. Внутренняя мощь русского человека! Понимаю, почему классики об этом столько говорили. Сталкиваюсь с таким каждый день.
– Самое большое ЧП, которое пришлось разруливать?
– Пару лет назад, когда еще занимался строительством жилья, подъемный кран упал.
– С жертвами?
– Если б с жертвами – я бы вам не рассказывал. Нам повезло – рухнул в чистом поле.
– Из-за чего?
– Порыв ветра плюс халатность.
– Ну а первый ваш опыт в бизнесе – это ресторан в Петербурге?
– Да. Инвестировали серьезные деньги, два года проработали. Подвело то, что помещение было в аренде, а хозяин – неадекватный.
– Что творил?
– Выкручивал руки, поднимал и поднимал цену за аренду. Когда проект стал нерентабельным, закрылись.
– Ушли в минус?
– Вложения отбили. Теперь понимаю – ресторан должны открывать люди, которые живут этим. Много времени готовы проводить там, общаться с публикой, знают тему… А мне нравится производить! Строительство – мужская профессия. В тридцать, заканчивая кататься, сказал вашей газете: "Мне уже стыдно быть Чаплиным". А строительством можно заниматься хоть до ста лет. И не стыдно. Чувствую – вот это мое.
МОСКВИНА
– Тамара Москвина нам говорила: "Когда Антон заседал в Госдуме, я никогда его ни о чем не просила. Идея с клубом фигурного катания моего имени – исключительно инициатива Сихарулидзе". Как такое пришло в голову?
– Что Тамарочке необходимо свое гнездышко, понимал давным-давно. Удивлялся – почему ни у кого в Питере на это не хватает сил или средств? Сама Москвина действительно ничего не просила. Мне кажется, она и бесплатно готова была работать. Я как-то встречался по газовым делам с Миллером, потом перешли на благотворительные темы. Алексей Борисович заговорил о Тамарочке – они же в одной школе Невского района учились. Между делом обмолвился: "А мы как раз там каток строим". Меня осенило: "Ой! А не сделать ли школу Москвиной?"
– Вы тоже поучаствовали деньгами в проекте?
– Миллер и "Газпром" предоставили ледовую арену. Коммунальные платежи закрывает город. А наш "Газэнергосервис" – остальные затраты. Экипировка, костюмы, медицина, дополнительные уроки – это все мы. Приличная сумма набегает!
– Сейчас там тренируются ребята, которых никто не знает.
– Мы могли перетянуть самых известных юниоров города, перекупить. Но рассудили – не надо. Так честнее. У нас же нет задачи завтра перед кем-то отчитаться по количеству медалей. Появятся чемпионы? Прекрасно. Нам будет приятно. Но главная цель – передать опыт Тамарочки. Сохранить традиции.
– Вы сказали когда-то: "От Москвиной мне кнута не доставалось. Хотя заслуживал". Проиллюстрируйте.
– Я очень эмоциональный. Так реагировал на ошибки – это что-то! Время от времени случались взрывы. Ошибаешься обычно в чем?
– В чем?
– В ерунде. Какое-то падение в прокате, где его вообще быть не может. Вот это бесит, разрывает на части! Всеми проделана громадная работа – а ты вдруг отлежал на пузе. Однажды на тренировке психанул: "Тамарочка, пойду домой, бесполезно". Она спокойно: "Да-да, иди".
– А дальше?
– Ушел, переживаю страшно. Москвина звонит на мобильный – трубку не снимаю. Набирает на домашний: "Антон! Прекрати, давай поговорим…" Знаете, что я ответил?
– Боимся предположить.
– "Антон умер". Бух – повесил трубку. В тот же вечер Москвина приехала, сели, пообщались. Наутро отправился тренироваться. Как ни в чем не бывало.
– Вы были пацаном?
– В том-то и дело – нет! Уже после Нагано! Представляете, как Тамарочка технично все разруливала? За столько лет мы ни разу не рассорились. Не потому, что я такой молодец. Это она гений.
– Терпеть вас было непросто.
– Да уж. Сгоряча мог ляпнуть: "А ну вас всех в задницу! Я заканчиваю…" Тамарочка же умела снова заинтересовать. Так, что я сам верил – силен! У нее правило – если элемент не получается, срочно переключаемся на что-то другое. В ту же секунду. Другое не пошло? Переключаемся на третье. Что-то да пойдет. Всех нас этому научила.
ВЕТЕРОК
– Еще цитата из интервью Москвиной: "Главными претендентами на золото в Нагано считались Бережная и Сихарулидзе, но в конце программы допустили ошибку. И выиграли Казакова с Дмитриевым". Как вы это пережили?
– Начнем с того, что себя к фаворитам мы не причисляли. У Оксаны с Артуром было гораздо больше опыта, мастерства. А мы – юные, сырые. Первая Олимпиада, смотрели на все во-о-от такими глазищами. Золотая медаль стала бы чудом.
– Оно было близко.
– Невозможно объяснить, как мы хлопнулись, выполняя последний элемент программы. Нехарактерная ошибка. Это же не прыжок, не выброс. На выезде из поддержки ставил Лену. Внезапно за сантиметры до льда каким-то макаром ее ботинок попал в мой, да еще под таким наклоном, что коньки съехались. И мы рухнули. Трагическое стечение обстоятельств. В итоге десятой балла нам и не хватило.
– Обидно.
– Честно вам скажу – ни я, ни Лена не убивались из-за упущенного золота. Мы же на него не настраивались. Пределом мечтаний было серебро, вот и радовались ему, как дети. В следующем олимпийском цикле катались намного лучше. Этого бы не случилось, если б в Нагано стали чемпионами.
– Пропали бы стимулы?
– Разумеется. Когда залез на вершину, продолжать тренироваться так, будто ты в начале пути, невероятно сложно. Превращаешься в жирного кота, появляются всякие соблазны. Даже в зрелом возрасте победа на Олимпиаде башню сносит. А уж в двадцать лет грозит непредсказуемыми последствиями.
– Вам в 2002-м снесло?
– Атмосфера всеобщей эйфории, конечно, создает в голове ветерок. Но если Оксана Баюл после золота Лиллехаммера не справилась с нахлынувшей популярностью, то мы грань не перешли. Уже неплохо.
– Что уберегло?
– Я всегда знал, что спорт – лишь маленькая часть моей жизни. На которой нельзя зацикливаться. Дальше будет другая, не менее интересная. Глупо цепляться до пенсии за фигурное катание. Или его остатки – как называю ледовые шоу. Рано или поздно все равно окажешься в той же точке, когда придется начинать с нуля. В тридцать лет этот шаг сделать легче, чем в пятьдесят.
– Логично.
– Чем раньше поймешь, тем быстрее освоишься в новом мире. Увидишь, что он жесток, не собирается вечно помнить о твоих победах и прощать ошибки, которые неизбежно будешь совершать. Отсюда вывод.
– Какой?
– Федерации должны заботиться о спортсменах после завершения карьеры. Нужно выстроить систему, которая позволит им быть востребованными. Развиваться, получать образование. К сожалению, в нашей стране великие чемпионы часто остаются у разбитого корыта наедине с бутылкой. Зато функционерчики и мелкие пузатые чинушки сидят у кормушек десятилетиями.
– Вы закончили вовремя?
– Точно знаю – не "перетянул". Вот это – сто процентов! Может, стоило дотерпеть до Игр в Турине. Но надо уже было зарабатывать, помогать родителям. Нормальные деньги тогда платили только в шоу. А мы жили от турнира до турнира, призовые делили на троих с Леной и Тамарочкой.
– За Олимпиаду полагалось сто тысяч долларов, кажется?
– Пятьдесят.
– Ах, да.
– Вы хоть понимаете, что такое – 50 тысяч за Олимпиаду? Разделите на четыре года. А за "мир" и "Европу" давали совсем гроши!
– Сколько?
– От России – ни копейки. Официальные призовые за победу на чемпионате мира – 30 тысяч долларов на пару. Учтите агентов, налоги, прочее. Тебе остается семь тысяч – на год! Это что – много?
ЯГУДИН
– С Павлом Буре в Нагано сдружились?
– Да. В Олимпийской деревне хоккеисты жили рядом, мы ежедневно пересекались в столовке. Не только с Буре, но и с Гретцки, которого без коньков и клюшки я с трудом узнал.
– Почему?
– На фоне двухметровых канадских амбалов казался маленьким, щуплым. Ходил в "Макдоналдс", скромно пристраивался в очередь.
– В Нагано ужасно кормили?
– Да нет. Азиатская кухня, европейская – всё на уровне. Но когда хотелось разнообразия, народ отправлялся за гамбургерами. А вот условия в Олимпийской деревне действительно были спартанские. Спали на узкой кушетке, напоминающей советскую раскладушку. Сами комнаты – размером три на четыре, если не меньше. На двоих! Единственный плюс – телевизор можно включать ногой, не вставая с кровати.
– Москвина вспомнила забавный эпизод: "Утро, понедельник, тренировка. За мной стоят Сихарулидзе, Дмитриев и еще один фигурист. Я, не поворачиваясь, могла определить, кто где. По выхлопу".
– Провести Тамарочку нереально. Когда мы с Дмитриевым немножко нарушали и потом пытались откосить, просекала на раз-два. Вот случай. Гульнули, утром тренировка. Голова деревянная, недосып. Я на борт облокотился, простонал: "Ой, с животом беда!" Тамарочка иронично: "Ага, чувствую. Запах неприятный…" – "Он и меня волнует. Наверное, внутри что-то гниет".
– Аргумент.
– Вытащила телефон: "Что ж, снимай коньки, едем в госпиталь". – "Зачем?" – "Оперировать! Сейчас позвоню хирургу, предупрежу". – "Не надо!" – "Нет-нет, собирайся". Тут я сдался: "Да не поэтому пахнет. Посидели вчера..."
– А Москвина?
– Прищурилась: "Значит, с животом порядок? Ладно, короткую программу откатай, и свободен". В работе с учениками Тамарочка к разным уловкам прибегала. Моя любимая история – про Лену Бечке. Классная фигуристка, большая умница, но перед соревнованиями испытывала жуткий стресс. За неделю до старта переставала прыгать, падала с элементов, которые до этого делала с закрытыми глазами.
– Так бывает?
– Конечно. Незадолго до Олимпиады в Альбервилле Тамарочка вызвала Лену: "Я в Москве разговаривала с космонавтами. Выяснила, что в их рацион входит уникальный порошок для храбрости. Выпросила немножко". У Бечке загорелись глаза: "Правда? А мне можно?" – "Да. Пакетик в день. Только никому! Строго между нами!" Лена закивала: "Не волнуйтесь. Могила!"
– На Олимпиаде Бечке в паре с Денисом Петровым заняли второе место.
– Верно. О том, что это был за "порошок", узнала уже после завершения карьеры. Тамарочка все-таки рассказала: "Лен, я покупала в аптеке сахарин за две копейки. Расталкивала с сестрой и складывала в пакетики из фольги".
– Сейчас вспоминаете юность – веселое время?
– О, да! В том же Нагано закупили с Дмитриевым блок фарфоровых чашечек с олимпийской символикой. Внутри – саке. Милый подарок родственникам и друзьям.
– Блок – это сколько?
– Двадцать штук. Когда соревнования закончились, пришли к нам в гости фигуристы, хоккеисты, еще кто-то. А в Олимпийской деревне спиртное не продают. Вот мы эти чашечки и повскрывали. До утра ни одна не уцелела.
– Мощно.
– Вообще-то на турнирах я часто делил номер с Лешкой Ягудиным. Как-то в Париже так отметили победу, что забыли про показательные.
– Совсем?!
– Вылетело из головы, что организаторы сдвинули начало на 14.00. Обычно-то вечером катаемся. На арену примчались за час до выступления. Я переоделся, приступил с Леной к разминке. Вдруг подбегает взмыленный Ягудин: "Спасай! Я в гостинице костюм оставил!" А ему на лед вот-вот!
– Что делать?
– Отдал свою рубашку, брюки. Сначала сам откатался, потом Леха в этом же наряде. Хотя ниже сантиметров на десять… Кстати, вы знаете, когда в фигурном катании происходит все самое веселое?
– Когда?
– Как раз в ночь перед показательными. Здесь уже можно расслабиться. Завалиться к кому-то из ребят в номер, открыть пиво, вино, шампанское… Однажды к нам с Ягудиным набилось человек сорок. И русские, и иностранцы. Какой же был утром бардак! Мы проснулись и обалдели. Стул сломан, у лампы оторван абажур, диван прожжен окурками, бокалы разбиты. Кругом пустые бутылки.
– Картина.
– Пока соображали, что к чему, явился управляющий. Выставил счет за испорченные вещи, мебель. За пуфик, который исчез бесследно. Ну и за выпивку – всё же на наш номер записывали. От цифр мгновенно протрезвели. Две тысячи долларов! Для нас с Лешкой тогда это была космическая сумма. Но деваться некуда – заплатили.
АМЕРИКА
– Вы говорили: "В спорте у меня был флаг, гимн, слезы". Самые памятные слезы?
– Я каждый раз плакал на пьедестале.
– Вот это да.
– Чем старше становился, тем сильнее подступало. Ясно же – финиш не за горами. Дается все тяжелее и тяжелее. Даже сейчас слышу гимн, чувствую – к горлу ком подкатывает. Не в силах смотреть награждение наших ребят. Расплачусь.
– Громкая история со вторым комплектом медалей на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, повторное награждение. Годы спустя понимаете – правильно сделали, что вышли?
– Конечно, правильно! Ну зачем так напыщенно к себе относиться, переосмысливать? Это спорт, игра! Пьер де Кубертен, создавая олимпийскую хартию, имел в виду дружбу. А не грызню. Ты можешь быть участником грызни – потому что тебя втянули. Но необязательно поддерживать ее активно. Я могу рассказать, что происходило.
– Расскажите же.
– Это сегодня у нас в ледовых шоу платят не меньше, чем в Америке. Тогда в России их и не было. Единственный шанс заработать – ехать в Америку, выступать в Stars on ice или Champion on ice. Не выйти на награждение – значит, пренебрежительно отнестись к американской публике, которая покупает билеты на эти шоу. Да и что плохого – дважды постоять на пьедестале?
– Со временем разобрались для самого себя – что это было?
– Фигурное катание – такая штука, что похожая ситуация может возникнуть на любом турнире. Миллион нюансов, которые обыватель не видит. Количество оборотов, смена поз… Мы-то не знаем всех тонкостей! На чемпионате мира в Ванкувере канадцы Сале и Пеллетье обыграли нас по судьям 5:4. В Солт-Лейк-Сити счет был такой же – но в нашу пользу. Один арбитр поставил чуть-чуть больше. В чем проблема-то? Высосанная из пальца история. Просто американские телевизионщики создали тему, здорово раскрутили. Вместе с адвокатами. Игры только начинались, событий не было – и тут громыхнуло! Но у меня ни грамма неприятного осадка не осталось. С каким теплом к нам отнеслись в Америке, вы бы видели! Сотни интервью.
– Даже у Ларри Кинга. Его инициатива?
– Не наша же. Ему никто не нужен – кроме тех, кто по-настоящему интересен. Кого еще из русских приглашали в студию к Кингу? Что-то не припоминаю.
– Мы тоже.
– А-а! Маша Шарапова была. С Путиным Ларри разговаривал. Кажется, все. Поразила нас, конечно, американская телевизионная машина. Деньги колоссальные. Олимпиада в разгаре, нам звонят: "Надо лететь на интервью в Нью-Йорк". Мы задумались: "Ну-у… Не знаем…" – "Берем вам билеты первого класса!"
– Вы еще размышляли – соглашаться или нет?
– Ага. Ну, ладно, пускай. К тому моменту ни разу первым классом не летали.
– Хоть представляли, кто такой Ларри Кинг?
– Естественно. А его менеджерам сказал: "У меня в Солт-Лейк-Сити трое друзей. Можем их взять с собой?" – "А нужно?" – "Очень!" – "Берите". Вот такой компанией рванули – все за счет телевизионщиков. Парни еще неделю там жили.
– Ловко вы. Ларри отплатил коварными вопросами?
– Тогда у всех вопросы были одни и те же: "как относитесь", "кто выиграл"… Да и Ларри – тонкий человек, понимал ситуацию. Ничего "кривого" не было вообще. Следом нас пригласили на Good morning, America. Самая популярная утренняя передача, смотрит вся страна.
– От кого-то слышали – если б не этот скандал, на высокие гонорары в американских шоу вы рассчитывать не могли бы.
– Чепуха.
– Почему же?
– Да хотя бы потому, что контракт мы заключили до Олимпиады. А Сале и Пеллетье – после! Вот на их цифру скандал точно сыграл.
– Жалели, что поторопились?
– Поверьте, мы были настолько не "денежные", что и не думали об этом. Когда предложили пятилетний контракт, переглянулись: "Тамарочка, ну что, соглашаемся?" Никто ж не знает, чем Олимпиада завершится. А так – стабильность, работа! Можно родителям маленькую квартирку купить.
– Если б подписывали после Игр – цифра была бы в три раза больше?
– В два – наверняка. Нам же платили около десяти тысяч долларов "грязными" за шоу. На пару. Эти деньги делили с тренером, агентом, плюс выплачивали 36 процентов налога. Все скромно.
– У вас даже был совместный номер с Сале и Пеллетье.
– Да. Пять лет мы провели рядом.
– Про Олимпиаду говорили?
– Один раз. Как-то ночью пили пиво с Давидом. Он произнес: "Спасибо тебе и Лене. Благодаря вам мы стали знамениты. Подписали этот контракт, и еще два – с компаниями, которые одежду производят. Если б не Олимпиада – ничего бы не было…"
– Славный парень?
– Очень. Добрый, трудолюбивый. Не "улетевший" такой, понимающий мир. Из крохотной канадской деревушки. У Давида всю жизнь была мечта – стать пожарным. Так после Олимпиады окончил курсы!
– Про американские шоу вы рассказывали ужасные вещи. Как уставали, жили в автобусах.
– Бывали дни, когда не понимаешь, в каком городе находишься. Это не шутка! Тогда я брал телефон – там внизу обычно надпись. Например, Ritz-Carlton, Chicago. Ага, думаю, Чикаго. Утром после переезда просыпаешься – в голове каша. Если с Чикаго еще можно было разобраться, то с маленькими городками нереально. Бесконечное: "Вау! Где мы?!" Но там-то все организовано супер. А вот когда начали мотаться по России, узнали, что такое русские автобусы.
– Мука?
– Сзади снимали сиденья, бросали на пол маты. Под голову нераспакованные коробки с пластиковыми бутылками. Пилишь ночь по бездорожью, пытаешься заснуть.
ЛЕНА
– Помните, как познакомились с Бережной?
– В 1994-м вместе с Олегом Шляховым она переехала из Риги в Петербург, стала тренироваться у Тамарочки. Вот на катке и увидел кучерявенькую кнопочку. Было ей семнадцать.
– Любовь с первого взгляда?
– Да нет. Мы ведь каждый день встречались в "Юбилейном". Общались, дружили. И зажглось.
– Наткнулись на интервью Олега Васильева, бывшего тренера Шляхова. Цитируем: "Шляхов – больной человек. В Риге состоял на учете в психоневрологическом диспансере. Ему необходимо было постоянно принимать медикаменты. На фоне высоких нагрузок себя уже не контролировал. Мог ударить партнершу, кого-то еще. А через пять минут забыть об этом…"
– Про диспансер не слышал. Со стороны посмотришь на Шляхова – парень как парень. Разве что речь странная. Говорил сбивчиво, очень быстро, глотая слова. Что там бормочет – не разберешь. Трусоватый. К ребятам не лез, опасался. А Лену шпынял. Но мы и не представляли, что может руку на нее поднять. Она-то терпела, молчала, о синяках, ссадинах не рассказывала. Шляхов же все делал исподтишка. Или дома, оставаясь с Леной наедине.
– На тренировках был адекватен?
– Первые месяцы – да. Потом и на катке начал отрываться. Я бы точно Шляхову нос свернул, если б не Тамарочка. Упрашивала: "Не надо, я поговорю с Олегом". Пыталась через беседы воздействовать. Бесполезно. Слушает, кивает – а наутро все повторяется.
– Когда ему особенно хотелось навалять?
– Всегда! Не только мне. С нами в "Юбилейном" тренировалась дочь криминального авторитета. Однажды он увидел, что Шляхов на льду вытворяет, подошел: "Эй, заканчивай! Здесь моя дочка катается, не хочу, чтоб уроды вроде тебя психику ей ломали. Еще рот откроешь – поедешь домой на специально оборудованной коляске!"
– Как сложилась жизнь Шляхова?
– Понятия не имею. Последний раз сталкивался с ним в 1996 году. В Риге. Орал, что меня на вокзале убьют, если увезу Лену в Питер. Она в это время лежала в больнице с трепанацией черепа.
– Угрозы не восприняли всерьез?
– Мне было по фигу. Я же за Леной приехал.
– Шляхов хоть извинился перед ней?
– Да вы что! Это не в его характере. Он и слова такого не знал – "извините". Виноватым себя не считал. Сказал, дескать, ну, попал коньком в висок при выполнении элемента. Бывает.
– В каком состоянии была Лена, когда навестили ее в рижской больнице?
– Захожу в палату, десять коек заняты, какие-то тетки. Переминаюсь с ноги на ногу – где Лена? А она за дверью, на раскладушке. Мест не было, вот и пристроили. Хорошо, не в коридоре. Весила Лена килограммов тридцать, кожа да кости. Голова забинтована. Начинаю вопросы задавать – молчит, глазами хлопает. Я в ступоре.
– Немудрено.
– Выяснилось, задет речевой нерв, говорить не может. Я вышел на улицу, стрельнул у врачей сигарету.
– Вы же не курите.
– Да это так, баловство. Спросил: "Когда речь восстановится?" А в ответ: "Кто ж знает? Вообще никаких гарантий. Пятьдесят на пятьдесят". Меня разрывало изнутри. Понятно, травма тяжелейшая. Но то, что Лена, возможно, не будет говорить… Мозг отказывался принимать происходящее. Стоял в растерянности: "Елки-палки, что делать? Как жить дальше?"
– Что решили?
– Увезти Лену в Питер, окружить теплом, заботой. С ее мамой, которая примчалась из Невинномысска в Ригу, организовали переезд.
– Речь вернулась спустя несколько месяцев?
– Да. Выполняла специальные упражнения, посещала врачей. Один из них посоветовал читать Лене вслух. Какие-нибудь добрые, позитивные книжки. Я и читал – Пушкина, Андерсена, Дюма. Сначала Лена заикалась, медленно подбирала слова, затем все лучше, лучше…
– Как же потом с ней на лед выходили?
– О возвращении в большой спорт мы не думали. Что меня и спасло. Первое время катались по кругу, выполняли простенькие элементы. Ни поддержек, ни вращений, ни прыжков. Поэтому страха не было. Появился позже, когда приступили к серьезным тренировкам. Но стало получаться настолько легко, само собой. Конечно, тут огромная заслуга Лены. Характер у нее фантастический.
– А подробнее?
– Всем, чего добился в спорте, я обязан Лене. Ее стойкости, мужеству, воле, хладнокровию, невероятному внутреннему стержню. Удивительно, что говорю про маленькую хрупкую девочку, правда?
– Еще бы.
– Если Лене больно, тяжело – не показывает. Всё в себе. Никогда не ноет, не жалуется, не выплескивает эмоций. Вот как ей это удается?!
– За карьеру – ни одной истерики?
– Нет! В любой ситуации сохраняет спокойствие. К примеру, опаздываем в аэропорт. Сижу, как на иголках, умоляю таксиста: "Родной, поднажми!" А Лена тихо: "Ну ничего. Не успеем – возьмем билеты на другой рейс…" – "Да этот сегодня – последний!" Лена, не меняя тона: "Тогда завтра улетим".
– Самый звонкий конфликт с Бережной?
– С ней невозможно поссориться! При всем желании. Когда что-то не складывается на тренировке, сорвешься, наговоришь сгоряча. Она не реагирует, молчит. И успокаиваешься.
– Хоть раз крепкое слово от нее слышали?
– Нет. Даже при падении.
ГРУЗИЯ
– Вы же ради Лены жизнью рисковали.
– Когда?
– В окно к ней лазили.
– Ах, вы об этом. Было. Наши отношения только-только начинались. В Питере Шляхов запирал ее в съемной квартире, сам уезжал куролесить на два дня. У Лены ни ключей, ни денег.
– Для Шляхова такие фокусы были в порядке вещей?
– Представьте себе. В окно на третий этаж я пробирался по пожарной лестнице, которую шатало на ветру. Но это ерунда. Хуже, что в соседнем доме находился районный отдел УВД. Пару раз меня принимали за грабителя.
– Как это было?
– Карабкаюсь, вдруг крики: "Стоять! Назад!" Слезаю, показываю милиционерам документы, объясняю ситуацию: "Я не вор. Я за девушкой". Ленка из окна высовывается: "Да-да, он ко мне!" Те ржут: "Во дела…" Вскоре меня там узнавали: "Что, Антон, опять к Лене? Давай, аккуратнее". Потом уже сама по этой лестнице спускалась. Погуляем – и обратно тем же способом. Шляхов ни о чем не догадывался.
– Как-то в интервью Лена поделилась сокровенным: "После Олимпиады-2002 наши личные отношения изменились, перешли в дружеские. Когда обсуждали это, Антон сказал с улыбкой: "Нужно было жениться сразу". Я добавила: "И не кататься вместе. Тогда бы все было хорошо". Вы и сегодня так думаете?
– Да. Спорт и личную жизнь надо разделять. Потому что спорт забирает слишком много энергии. Там пот, кровь, слезы, пахота. Никакой романтики. А вы 24 часа в сутки под одной крышей. Изо дня в день, из года в год.
– Тяжело.
– Не то слово! В какой-то момент чувства растворяются. Сохраняются уважение, теплота. Но любви, нежности уже нет. Так что расстались спокойно, без скандала, упреков и обид.
– Свадьба-то у вас планировалась?
– Даже разговоров не возникало.
– В 2011-м вашей женой стала Яна Лебедева. Трудно ужиться с дочерью миллиардера?
– От человека зависит. Я не заметил ничего, что кардинально отличало бы Яну от обычных девушек. А "тараканы" есть у каждого. И не в деньгах дело. Просто мы совсем разные.
– Чтоб в этом убедиться, жениться необязательно.
– Согласен. Но романтические нотки захватывают, под их влиянием совершаешь какие-то поступки. Делаешь предложение, например. С Яной прожили два года, это был чудесный период. Потом все изменилось. Осознав, что отношения себя исчерпали, решили не мучить друг друга. Не пытаться что-то искусственно склеить. Зачем терять время? Лучше посвятить его поискам человека, с которым будем по-настоящему счастливы. В конце концов, мне повезло – встретил Вику.
– Расписались?
– Да, теперь у нее моя фамилия. Сыновья подрастают. Старшему – три с половиной, зовут Георгий. Младшему, Виктору – полтора. Когда появилась семья, дети, я начал понимать, что такое счастье. Почему люди много об этом говорят. Новые для меня ощущения. Чувствую, насколько большие изменения в сознании происходят. Внутренний мир становится другим.
– В Москве давно живете?
– Десять лет.
– Когда произносите "дом" – это Москва?
– Только Москва!
– Не все земляки вас поймут.
– Собираясь к родителям в Питер, говорю: "К вам приеду". Видите – "к вам"? Уже не скажу – "домой". Я полюбил Москву. Было бы некомфортно – вряд ли сжился бы с городом. Но мне здесь очень хорошо. Даже к пробкам привык. От них никуда не деться, в любом мегаполисе мира есть эта проблема.
– Квартира в Петербурге у вас была удивительная.
– Да, в доме Бенуа. Но уже нет. За мной сосед ходил, умолял продать. Хотел взять для своих детей. Ну я и уступил – все равно пустовала.
– Жалеете?
– Нет. Сейчас или у родителей останавливаемся, или в гостинице.
– Ваш отец – грузин. Как его занесло в Ленинград когда-то?
– Папа тот грузин, который не жил в Грузии. Родился в Сталинабаде, это Душанбе. Во время войны перебрались в Кисловодск. Мечтал о море. Вот и отправился в Ленинград, поступил в "Макаровку". Потом закончил еще кораблестроительный институт, остался там преподавать.
– Он до сих пор проректор?
– Уже пенсионер.
– Вы-то в Грузии бывали?
– Впервые – лет пять назад. На свадьбе друга. Он – грузин, живущий в Чехии. Жена – русская. Справляли в Тбилиси. Я в восторге! Какая страна, какие пейзажи! Мы заезжали в горные деревушки, где ни мобильных телефонов, ни интернета. А люди счастливы. Сколько в них тепла, благородства. Надо видеть, как грузины относятся к маленьким детям, пожилым людям. Старик только открывает рот – его 50-летний сын тут же замолкает.
– Грузинская свадьба стала для вашей печени испытанием?
– Ох. Нескончаемая гульба! Дня четыре. Море вина и веселья. При этом – ни ссор, ни мордобоя. Не встретил ни одного грузина, который выпил бы и озлобился.
– К рогу прикладывались?
– Рог был уникальный. С волнистыми стенками, оббитыми краями. Вижу, несут, как алмазную чашу. Мне тихо поясняют: "Это рог намоленный". – "То есть?" – "Из него пил пра-пра-прадедушка на своей свадьбе…" Главная драгоценность в семье. Пустили по кругу, всем хватило.
– С возрастом появилась у вас черта, которой не рады?
– Нет. По-моему, наоборот, в этом смысле меняюсь к лучшему. Запрещаю себе злиться. Стараюсь принимать решения с холодной головой. Да, пропадает неудержимый юношеский запал, дух авантюризма. Зато больше надежности, взвешенности, позитива. Отсутствие панических настроений. Теперь на многое смотрю под другим углом. Допускаю, кто-то скажет: "Антон, какой же ты стал скучный!"
– Скажут-скажут.
– А мне нравится!
