Борис Постовский: "КГБ вербовал на Гоголевском бульваре"

РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ

Люди, причастные к великим советским шахматам, время от времени салютуют всем нам откуда-то издалека. Они могут быть совсем рядом – но они далеко. Живут в мире воспоминаний, в 60-70-х. Когда всё было хорошо.

До сих пор вспоминаем, как приезжали на Каменноостровский к прекрасному, всеми забытому Марку Тайманову. Как отыскали в небольшой квартирке у метро "Рязанский проспект" Бориса Спасского, гения ХХ века. А в окрестностях Лужников – Юрия Авербаха. Помним, как перехватили в Москве заглянувшего ненадолго из Израиля Льва Псахиса.

Вот – новая встреча. Приехал из-под Бостона в наши края справлять юбилей Борис Постовский. Шахматный чемпион СССР по – не смеяться! – переписке. Тренер многих шахматных сборных. Это при нем сборная Россия добилась феноменально результата, четыре раза подряд выиграв Олимпиаду.

СКВЕР

– Есть у нас книжка – "КГБ играет в шахматы"…

– У меня тоже. Гроссмейстер Борис Гулько вручил. Я в ней фигурирую.

– Не только вы. Вот фраза: "КГБ были завербованы Петросян, Полугаевский, Ваганян, Крогиус, Рошаль…" Знали об этом?

– Насчет "завербованы" – резковато. У всех вызывало вопросы – почему, к примеру, Яков Эстрин бесконечно летает за рубеж? Некоторые даже говорили – "он майор КГБ". Я думаю – не без того. Скорее всего, просто увидев что-то, обязан был сигнализировать. А может, получал поручения важнее. Что был "завербован" сам Петросян… Вряд ли.

– В ком нет сомнений?

– Вот Крогиус на огромную должность начальника управления попал 50-летним, не будучи членом партии. Тут же в нее вступил. Думаю, имел некоторые обязательства. Сотрудничал. Рошаль был все время пресс-атташе, летал куда-то, выступал против Корчного… Наверное, сама должность подразумевала сотрудничество. Ко мне тоже обращались!

– Как это выглядело?

– Садились в сквере на Гоголевском бульваре под окнами шахматного клуба. "Борис Наумович, вы часто ездите. С гроссмейстерами знакомы. Нас интересуют настроения…" Агитировали, чтоб стал осведомителем. В каком-то смысле.

– В самом прямом, нам кажется. Что отвечали?

– Всегда – одно и то же: "Я совершенно не по этой линии". Напрочь отказывался! Хотя беседовали со мной люди авторитетные.

– Как остался Корчной – помните?

– Еще бы! Я главный арбитр в Киеве на студенческих Играх. Уступил свой "люкс" в гостинице "Москва" Тайманову, жил со всеми участниками в университетском общежитии. В 6 утра стук в дверь. Елки-палки – что стряслось?! Студенты перепились или подрались? На пороге Фима Столяр, председатель шахматной федерации ленинградского "Буревестника": "Виктор остался!" – "Какой Виктор? Где?!" – "Корчной…" Шепотом! Фима слушал "Голос Америки", там передали.

– А Гулько, желавшего в Израиль, из Союза долго не выпускали.

– 1979 год. Гулько и его жена Аня Ахшарумова должны играть за сборную Москвы на Спартакиаде. Главная сила моей команды – молодые, забойные, оба чемпионы СССР!

– Она тоже сильная шахматистка?

– Не то слово! Единственная, которая побеждала всех великих грузинок. Ботвинник ее уговаривал: "Куда ты собралась? Станешь здесь чемпионкой мира!" Отец татарин, мать – еврейка. Такая смесь дала выдающийся талант. Как у Каспарова – армянско-еврейская смесь. Приехав в Америку со своим незаконченным физкультурным образованием, выучилась на банковского работника. Сейчас на высокой должности.

– Так как их прессовали в СССР?

– Готовимся к Спартакиаде, сбор в доме отдыха "Правда". Приезжает эта пара. Соревнования настолько значимые, что им уделяли внимание горком КПСС. На предыдущей Спартакиаде Москва финишировала пятой, надо было отмазываться. Едва я заикнулся, что Гулько не имеет квартиры – сразу: "Мы поможем!"

На сборе Боря подмигивает: "Пойдем, погуляем". Ну, пошли к озеру. Как обухом по голове: "Мы вчера подали заявление об отъезде в Израиль". А я для Гулько бился за квартиру. Задабривал каких-то чиновников, книжки для их детей возил. Боря меня еще одергивал: "Да не нужно…" Я значения не придавал, а теперь-то все стало понятно.

– Реакция?

– Мысль мелькнула – не допустят их и до Спартакиады. Но виду не подал: "Я ничего этого не слышал. Сбор 12 дней. Работай спокойно". А через два часа меня срочно зовут к телефону – чиновник из Спорткомитета Москвы, Давидсон. Международный арбитр по баскетболу. Но занимался и шахматами.

– Англичанин?

– Ага, "англичанин". С отчеством Наумович. "Вы должны срочно отчислить Гулько и Ахшарумову со сборов. Они подали заявление на выезд". Отвечаю – не я их зачислял, не мне и выгонять. Вот подпишите приказ – все будет сделано. Хотел моими руками их убрать! Тот разозлился, швырнул трубку.

– Дал приказ?

– Нет. От Спартакиады их отстранили, но самое интересное – квартиру в Строгино я им пробил! Процесс был уже необратим! Наверняка установили прослушку – но это вопрос второй.

– Что ж их не выпустили?

– Были уверены – будет помогать Корчному. Думаю, проконсультировались у Карпова на этот счет. Гулько тогда мощно играл. Вдобавок закончил факультет психологии. Корчному мог реально помочь.

ГУЛЬКО

– Гулько в Союзе голодовки объявлял.

– Не раз. Чтоб привлечь иностранных корреспондентов. Но не помню, чтоб хотя бы до легкого истощения себя довел. Как-то навестил их. Неожиданно звонок в дверь – явился Гаврилин, новый зампред Спорткомитета СССР. Бывший главный редактор "Красной Звезды". Я с ним пересекаться не хотел – затих в соседней комнате.

– Зачем приехал?

– Уговаривать остаться. Но это уже бесполезно было, люди столько лет лишения переносили. Их бы и Андропов не переубедил. Знаете, почему у Гулько родилась идея уехать? В 1978-м был со сборной на Олимпиаде в Буэнос-Айрес. Тот единственный случай, когда наша команда Олимпиаду не выиграла. Главным тренером был Антошин. В Аргентине запил. Уже забывал – кого поставить играть, кого предупредить… Натыкается в лифте на Бориса: "Ты же сейчас играть будешь!" – "Как?!" В команде разброд и шатания. А когда проиграли венграм, надо было на кого-то списать поражение.

– На Гулько?

– На Гулько, которого туда отправили как чемпиона СССР, и Полугаевского. Его Антошин недолюбливал, называл "Лева из Могилева"…

– За что?

– Лев – чудесный, робкий человек. Вот за эту боязливость! В общем, решили на двух евреев все спихнуть. Гулько понял: притеснения будут серьезные, надо валить из страны. А не выпустили! Оставили в Союзе, играть почти не давали. Изредка пускали в чемпионат Москвы.

– КГБ узнал, что вы по гостям ходите?

– Выхожу от Гулько, вызываю лифт – а на площадке стоят два молодых человека. Одеты неплохо. Сразу ко мне: "Ваши документы" – "Вы кто такие?" – "А вы кто?" Говорю: "Я Трунцевский". Как раз лифт подошел – ныряю туда и уезжаю.

– Что за Трунцевский?

– Арбитр из "Динамо". Умер за два месяца до этого. На следующее утро звонок из КГБ: "Борис Наумович, что ж вы так с нашими сотрудниками… Срочно загляните на Лубянку" – "Съезжу в командировку и зайду" – "Нет, сперва к нам. Мы и решим, стоит ли вам куда-то ехать".

– Как вас вычислили?

– Описали наружность, видимо. Никакой слежки я не чувствовал… Посадили писать объяснение. Я все выложил: сотрудники наглые, не представились. Этот чекист когда-то прикарманил мои талоны на питание и суточные, когда меня не выпустили в Париж. А французы простодушно всё выдали, не убедившись, приехал ли я. Может, совестно ему стало, потому и выгородил: "Ладно, сейчас не будем вас наказывать. Но в дальнейшем себя так не ведите".

– Гулько в Америке стал набожным. Пропадает в синагоге, издал двухтомник "Мир еврея".

– Сначала после поездки в Израиль в религию ушел его сын. А потом и Борю затянуло. В середине 90-х прилетел на турнир в Москву, спросил: "Могу у тебя пожить?" – "Разумеется. Но почему не в гостинице? Организаторы все оплачивают…" – "Мне нужна кошерная еда. Привез с собой, буду сам готовить". Так и делал. Каждый день молился. Когда наступал шабат, не отвечал на телефонные звонки, отказывался записывать ходы во время партии.

– Кто-то за него писал?

– Да, рядом специально ставили человека. Возможно, и кнопку на часах за Гулько нажимал… Самым религиозным из гроссмейстеров был Самуэль Решевский. Вундеркинд, уже в восемь лет давал сеансы одновременной игры. До появления Фишера считался главной звездой сборной США. Я помню Решевского на турнирах в Советском Союзе. Здесь ему во всем шли навстречу. Водили в синагогу, готовили кошерную еду, которую тоже привозил с собой. Разрешали играть по субботам после захода солнца, причем в ермолке.

– Как и Гулько?

– Вот Борю в ермолке за доской не видел. Со временем начал писать статьи на религиозные темы, глубже погружаться в этот мир. Я-то от него страшно далек. Гордиться тут нечем. В этих учениях содержится громадный пласт культуры. Но все прошло мимо меня. Вообще-то набожные люди счастливее тех, кто ни во что не верит.

– Вы полагаете?

– Конечно. Я – атеист. Понимаю, что после смерти не будет ничего. А у верующих хотя бы сохраняется надежда. Но в 80 лет меняться уже поздно.

– От шахмат Гулько отошел?

– Да. Я убедился в этом еще в 2004 году, когда был капитаном сборной США на Олимпиаде в Испании. Стартовали ужасно. Особенно плохо выглядел Гулько, на которого я очень надеялся. В какой-то момент не выдержал: "Боря, раз игра не идет, будешь сидеть в запасе и за нас молиться!" А остальным сказал: "Братцы, зачем вы сюда приехали? Играете слабо, в море не купаетесь. Давайте теперь так: партия заканчивается – и на пляж. Затем ужин, прогулка по набережной. И крепкий сон!"

– А они?

– Удивились. Мне еще Ботвинник говорил: "Беда многих гроссмейстеров в том, что ни о чем, кроме шахмат, не думают. Отыграли партию – сразу в ресторан. Пожрали, выпили водочки, вот и все восстановление".

– Как надо?

– Мало кто знает, что за партию шахматист часто теряет около двух килограммов. После такой работы, наоборот, нужно очистить организм, вывести шлаки. Побыть на свежем воздухе, заняться фитнесом, поплавать. И ты снова как огурчик.

В Испании ребята стали прибавлять, с двадцать восьмого места поднялись на третье! Мы бы зацепились за медали, если б не сплав в последнем туре. Две команды из бывшего СССР раскатали договорняк, выдавив нас за черту призеров. Но все равно считаю тот результат своим высшим тренерским достижением.

– Более весомым, чем четыре победы на Олимпиадах со сборной России?!

– Да! Тогда в сборной США не было звезд, по рейтингу даже в десятку не попадала. Четвертое место для этой команды – огромный успех.

АВОСЬКА

– Почему вы решили эмигрировать?

– О, это целая история. Заболел тесть, потерял зрение. В 1994 году его сестра, которая жила в Штатах, выслала приглашение. Он об Америке слышать не хотел. Мы с женой все-таки сходили в посольство, получили документы на выезд. Но переубедить тестя не смогли. Как оставить слепого старика одного? Вопрос закрылся.

А в 1996-м сборная России выиграла Олимпиаду в Ереване. Я подумал: выплатят премиальные – и махну в Америку. Осмотрюсь. Разрешение-то оформлено. Ну а жена позже присоединится. Вдруг выяснилось – денег нет. Наверное, руководители федерации или спонсоры где-то прокручивали. В те годы такие фокусы были в порядке вещей.

– О какой сумме речь?

– Это сегодня за золото на Олимпиаде шахматистам дают десятки тысяч долларов. Нам платили гораздо меньше – и только за первое место! Занял второе – уже не премия, а дырка от бублика. Я понимал: если рвану в Штаты, денег точно не увижу. Надо ждать. Наступил 1997-й. Федерация с горем пополам рассчиталась. И тут скончался тесть. После похорон решили с женой лететь вместе. Но в посольстве нас завернули.

– Почему?

– Умер главный заявитель. Жене сказали: "Какие теперь основания для отъезда? Близких родственников в Соединенных Штатах у вас нет. Вот у вашего отца – были…"

– Огорчились?

– Просто выкинули эту идею из головы. Нет так нет. Дальше 1998 год, Олимпиада в Элисте. За победу нам обещали по десять тысяч долларов. На церемонии закрытия подошел Андрей Селиванов, президент федерации. Вздохнул угрюмо: "Что делать, Борис Наумович? Дефолт, сейчас такую сумму отыскать нереально…" – "Хотя бы по пять тысяч заплатить сможете?" Селиванов просветлел: "Ну, конечно! Пять – совсем другое дело. Прям камень с души свалился".

– И что?

– Когда через год ни копейки не получили, гроссмейстеры выступили с открытым письмом. Селиванов решил, что организовал это я, и снял меня с должности главного тренера. А в 2000-м Олимпиада в Стамбуле. Обзвонили ребят – все играть отказались: "Вы что, смеетесь?! С нами до сих пор за Элисту не расплатились…" Селиванов помчался к Александру Жукову, тот успокоил: "Я с ними поговорю".

– Поговорил?

– Спросил при встрече: "Ребята, какие у вас условия?" – "Первое – до вылета в Стамбул должны получить призовые за предыдущую Олимпиаду. Второе – тренером будет Постовский". Жуков позвонил мне. Обрисовал ситуацию, пообещал найти спонсора. На сбор с командой я не поехал, ждал денег.

– Всё без обмана?

– Разумеется. Жуков – человек слова. Договорился с Потаниным, которого я тоже знал. Он неплохой шахматист, играл за МГИМО в студенческих соревнованиях. Вечером накануне отъезда вызвали к Потанину в банк. Это в районе трех вокзалов. Вынесли пять пачек по десять тысяч долларов. Оказалось, деньги еще и на женскую сборную. А у меня – ни машины, ни охраны.

– Как быть?

– Я в панике. Но деваться некуда. Завернул доллары в газету, положил в авоську и двинул к метро. Вы не представляете, что я пережил, пока от "Комсомольской" добрался до своего дома на "Бауманской". Весь взмок. Потом обзвонил шахматистов: "Пусть родные утром приезжают в аэропорт, там передам деньги". Не тащить же в Стамбул 50 тысяч долларов!

– Логично. Но какое отношение эта история имеет к Америке?

– Часть призовых я потратил на ремонт в квартире. Что лишний раз подчеркивает – никуда уезжать не собирался. Начало 2001-го провел на турнирах в Линаресе и Монте-Карло. 1 апреля прилетел в Москву, вытащил телеграмму из ящика. Прочитал с изумлением: "Ваша американская виза истекает 30 мая".

– Вот так поворот.

– Со временем всплыли подробности. После смерти тестя наши бумаги в посольстве не ликвидировали, а заморозили. Мало ли – вдруг появятся основания для отъезда. Там же все по квотам. Когда в конце 2000-го не набралось нужного количества людей, вспомнили про нас. Но о том, что с января открыта виза, почему-то никто не сообщил.

– Времени оставалось в обрез.

– Мы даже московскую квартиру продать не успевали. Я подумал: "Раз судьба дает такой шанс, надо воспользоваться". Ну а если что-то не понравится – всегда могу вернуться. Правда, возникла маленькая проблемка.

– Какая же?

– Меня уже назначили главным арбитром международного турнира в Астане. Это интересно и престижно. Там участвовали сильнейшие шахматисты во главе с Каспаровым и Крамником. Я отправился к Дворковичу-старшему.

– Отцу Аркадия?

– Совершенно верно. Говорю: "Володя, делаю тебе подарок – поедешь вместо меня главным арбитром в Астану. Но есть нюанс". Дворкович напрягся: "Какой?" – "Бегом к стоматологу!" С возрастом много зубов потерял.

– Вставил?

– Естественно. Нельзя же допустить, чтоб вместо меня беззубый арбитр приехал. В мае Дворкович с новой челюстью улетел в Астану, а я с женой и тещей – в Штаты.

– У вас там пенсия?

– Откуда? На пенсию мы не заработали. Зато есть медицинская страховка, пособие – около тысячи долларов. Столько же у жены. Не шикуем, но на жизнь хватает.

СКРИПОЧКА

– До развала Советского Союза вы были председателем шахматной федерации могучего общества "Буревестник".

– Наша команда выигрывала все, включая Кубок европейских чемпионов! Потому что играли за нас Смыслов, Тайманов, Балашов, Разуваев, Гулько, Юсупов, Александрия, Ахмыловская… А мое председательство – чистая случайность!

Конец 1975-го, в Москве сужу мемориал Алехина. Звонит вечером Бонч-Осмоловский. Изумительный мужик – мастер спорта по шахматам и боксу, доцент Энергетического института, председатель "Буревестника". Давай, говорит, завтра проведем заседание. Небольшое, на часок. Провели. Среди ночи звонок – его жена: "Михаил Александрович умер". При вскрытии оказалось – у человека пять микроинфарктов. Ему дважды зарубили защиту докторской. Это и повлияло. Вот председателем "Буревестника" и выбрали меня.

– Вы сами занимались наукой.

– Чем я только не занимался! Даже скрипочкой – еврейский же мальчик! Отец, который в 1935-м переехал из Бердичева в Москву и строил метрополитен, выдал: "Пианино купить не можем, да и некуда в бараке ставить. А вот детскую скрипку, "четвертушку", вполне…" Мне уже было 10 лет. Показали знаменитому профессору из Большого симфонического оркестра. Тот задумался: "Со слухом беда. Зато чувство ритма – прекрасное! А память какая – ноты запоминает сразу!" Так я и продолжил пиликать. Был у меня преподаватель Бугаян. Не выдерживал 45 минут урока.

– Класса игры не выдерживал?

– Нет, выпить хотел. Выбегал из подъезда – а рядом рюмочная. Наливают 50 грамм водочки, вручают котлету. Хлоп, и бегом назад. К концу школы я не так уж плохо играл! А обычную школу в то же самое время окончил с золотой медалью. Хотя евреям тогда медали вешали крайне неохотно.

В МГУ меня не взяли. Слово "еврей" не произносилось – но подразумевалось: "Молодой человек, не советуем терять время…" В Бауманский на закрытый факультет, связанный с ракетами, тоже. Предложили другой – "тепловые гидравлические машины, насосы и гидротурбины".

Параллельно играл в шахматы, быстро стал капитаном сборной Бауманки. Потом друзья из авиационного института к себе перетащили. Я ректору предложил – что ж мы шахматистов, умных ребят, не заманиваем? Тут же всю юношескую сборную Москвы приняли в МАИ. Вскоре команду МГУ обыграли. Стали чемпионами Москвы с отрывом. Помню, приходила ко мне заниматься дочка Янгеля…

– Академика?

– Ну да. Человек уровня Королева. Мировая величина. Девочка тоже исключительно соображала. Симпатичная, живые глаза, похожа на отца. Через год объявляет: "Все, больше не могу" – "Что случилось?" – "Мне разрешили одновременно учиться в МАИ и МГУ. Шахматы уже не потяну…" Со временем и я о них забыл.

– Почему?

– На заводе Илюшина чертил в натуральную величину сечения крыльев для Ил-62. Сдували его с французской "Каравеллы". Не столько в шахматы я там играл, сколько в футбол за цех. Казалось, первенство завода важнее всего на свете. Еще пили регулярно. Спирта было навалом.

Отыграешь матч цеховой командой, идешь в душ – стоят болельщики с чекушками. Наливают граненый стакан, протягивают. С черным хлебушком и парой килек. Попробуй не взять. Выходишь из душа – тебе второй стакан вручают. Хорошо, надолго я там не задержался.

– Куда перешли?

– В НИИ электронных вычислительных машин, а оттуда на полигон в Капустин Яр – заниматься отладкой программ для комплексов противовоздушной обороны. Как-то летели из Внуково на Ил-14, вижу: пилот наш – легендарная Валентина Гризодубова! Я понять не мог, как в кабину войдет? Она была невероятно толстая!

"БУРЕВЕСТНИК"

– Капустин Яр – ничего секретнее быть не может.

– Условия нам создали шикарные – но как работали! Часов по 15 в сутки! От перегрузок ходили, шатаясь. А зарплату получали на уровне профессора.

– Четыреста рублей?

– Даже больше! За все приплачивали. За секретность, за то, за это…

– Стимул не проболтаться.

– Проблемы возникли в 1976-м, когда за границей остался Корчной. Вызывает меня заместитель директора по режиму, начинает вилять: "Вы знакомы с Корчным?" – "Его вся страна знает!" – "Он вам может письмо прислать…" – "Ну так что? Я, не открывая, доставлю это письмо прямо вам! А сейчас мне некогда, сотрудники ждут. Еще будут вопросы – вы их запишите, я вам тоже в письменном виде дам ответ".

– Дерзко.

– А это бывший генерал КГБ. Ему не понравилось! Замечаю – мои помощники ездят за границу, надо было с противовоздушной обороной помогать странам "народной демократии". Меня же не выпускают. Начал терять интерес к профессии. Решил поискать что-то спокойнее по вычислительным центрам. Запрашивают предыдущее место работы – узнают зарплату: "Да у нас начальник центра получает меньше!" Говорю, что согласен на 200 рублей – еще хуже. Сразу мысль: ага! Он хочет уйти от секретности, выждать и свалить в Израиль. Так ничего и не нашел.

– Куда пристроились?

– В "Буревестнике" говорят – давай к нам, тренером по шахматам. 120 рублей ставка, будешь числиться при стадионе – еще 60. Плюс талоны на питание, сборы постоянные. На носу Всесоюзные игры молодежи. Утвердили меня старшим тренером сборной Москвы. Вот так полностью переключился на шахматы.

В 1977-м при "Буревестнике" под руководством Смыслова открыли школу для одаренных детей. Через три года я обратил внимание на Сашу Чернина. Затем отец его подошел, попросил, чтоб с ним занимался. Мальчишка талантливый – но абсолютно бабушкин!

– То есть?

– Закармливала его пончиками в Харькове. Тот вокруг стадиона один раз пробежать не мог. Как-то проводили сбор в Подольске. Рядышком в отдельном домике штангист Василий Алексеев жил. Съедал больше, чем все мои шахматисты. Однажды умял яичницу из 12 яиц, взялся за мясо. Потом отправился к директору: "Вырезка ужасная! После такой и килограмма не поднимешь!"

– Ваши не жаловались?

– Нет. Говорю Чернину: "Ты весишь 78, живот выпирает. За 12 дней должен сбросить шесть кило. Все упражнения будешь выполнять за мной…"

– Удалось?

– К концу сбора пробегал 10 километров и весил ровно 72! Как соображать стал после этого – сказка! Михаил Гуревич, известный гроссмейстер, по сей день вспоминает: "Я такой скорости мысли никогда больше не видел". Знаете, в чем эффект?

– В чем?

– У человека межклеточные пространства забиты шлаками. Мешают всему! А мы за счет обильного потоотделения организм расчистили. Были гении вроде Миши Таля – которые никаким спортом не занимались, а режим нарушали. Но таких единицы.

Так вот, после этого сбора Чернин обыгрывает гроссмейстера Гаврикова, выходит в турнир претендентов. Я должен лететь с ним во Францию. Все туда отправляются со своими тренерами. Уже паспорт мне оформили, провели инструктаж, билет куплен. Приезжаю в Спорткомитет. Вдруг слышу: "Позвонил Крогиус, начальник Управления шахмат. Сказал, чтоб вам экипировку не давали".

– Чернин улетел без вас?

– Ему сказали, что меня после пришлют, дня через три. Но к Саше сразу явился тот самый человек из КГБ, отобрал мои суточные, пять тысяч франков, талоны на питание. Французы выдали на двоих – у них же записано: "Чернин и Постовский".

– Куда дел?

– Отгадайте. Чернину же сообщил: "Вот Борис Наумович прилетит – мы ему все отдадим…" До сих пор "отдают"!

– Что ж вас не выпустили?

– Видимо, в последний момент решили: раз там играет антисоветчик Корчной, нужно усилить бдительность. Кого снять с пробега? Чернин – дебютант, никто на него ставку не делает. Не тренера же Таля отцеплять?

– Вы сбежать-то могли?

– Да что вы! Мне в Союзе хорошо жилось, антисоветчиком не был. Обычно у людей появляются такие мысли, когда не устроены. А я всегда был успешным, при деле.

– Как сыграл Чернин?

– Сначала упустил победу в шикарной позиции над Тимманом. Следом проиграл Талю. Я позвонил: "Саша, ты в нервозном состоянии, сейчас начнешь "отыгрываться". Мой совет – делай ничьи! Приди в себя!" Он прислушался, пошли ничьи. Потом обыграл канадского гроссмейстера и набрал 50 процентов очков. Отличный для него результат после такого удара.

– Как сложилась судьба?

– В 1992-м уехал насовсем в Венгрию. Стал тренером.

СМЫСЛОВ

– Самый удивительный ваш ученик?

– Василий Васильевич Смыслов!

– Господи. Чемпион мира, который старше вас на 16 лет?

– А это история! В 1981-м его после длительного перерыва допустили к участию в супертурнире в Москве. Результаты давно упали, человеку 60 лет. Рейтинг слабенький, но все-таки москвич, чемпион мира, Смыслова любили в ЦК… А народ ведь как относится? Если ты идешь вверх – вокруг тебя толпа. Когда ты с ярмарки, люди разбегаются. Ну какой смысл помогать Смыслову? Нет перспективы!

– Это понятно.

– Внезапно звонок, Смыслов: "Борис Наумович, мне нужна ваша помощь. Только вы меня спасете!" Я напряг мозги, вывернулся наизнанку. Проанализировал все его партии Смыслова за предыдущий год. Играли тогда пять часов, на 40 ходов. Чувствую, мелькнула закономерность – до какого-то момента Василь Василич играет, как в былые годы. А на пятом часу начинает "мазать"!

– Устает?

– Да. Говорю: "Считайте, что у вас всего два часа. Вашим соперникам надо дольше думать, они ж не понимают шахматы так, как вы. У вас рука умнее их головы – а ловят великого Смыслова на цейтноте!"

Однажды его спросили: "Что для шахматиста главное при подготовке?" Василь Василич прищурился: "Когда идешь на партию, у тебя должно быть хорошее настроение". Но как добиться этого, не уточнил. Я же придумал ход.

– Какой?

– За два часа до начала партии готовил Смыслову в своем гостиничном номере теплую ванночку для ног. Добавлял соли, хвои, целебных трав. Включал его любимого Моцарта или Шопена. Василь Василич садился в кресло, закрывал глаза и балдел минут сорок.

– Какое место занял в 1981-м?

– Разделил второе место с Каспаровым и Полугаевским. Проиграл лишь победителю – Карпову, черными. Вечером заглянул в мой номер: "Борис Наумович, ради бога простите!" – "Что такое?" – "Бес попутал! Подумал, что надо мне обязательно Карпова обыграть. Вот и зевнул…"

Смыслов был очень набожный. В Сочи лучшей гостиницей в те времена считалась "Приморская". Когда он приезжал на сборы, там уже ждал роскошный "люкс". Василь Василич морщился: "Борис Наумович, мне бы что-то поскромнее. Но с видом на церковь". И перебирался в "Ленинградскую". Номер маленький, зато из окна просматривались маковки храма.

– Как мило. Смыслов еще прекрасно пел.

– Просто превосходно. Исполнял романсы, арии из опер. Он же в начале 50-х прослушивался в Большом театре, первый тур прошел. Потом люди из ЦК вмешались. Мол, певцов у нас достаточно, а шахматистов такого уровня – единицы.

– Детей у него не было?

– Только сын от первого брака Надежды Андреевны – Володя Селиманов. Тоже шахматист, в 21 год покончил с собой.

– Кажется, из-за того, что неудачно выступил на юношеском чемпионате мира в Канаде.

– Это не главная причина. В Канаде он познакомился с девушкой, влюбился. При первой же возможности хотел снова поехать, но все были категорически против. Володя выбросился из окна.

– К концу жизни Смыслов практически ослеп?

– Да. Отслоение сетчатки, операция не помогла. Участвуя в ветеранских турнирах, он уже с трудом различал фигуры. Что не мешало побеждать и сочинять этюды. Ему помогал Олег Перваков. Говорил, Василь Василич всё просчитывал в уме.

Кстати, и у Ботвинника с годами зрение упало катастрофически. При этом физически оставался невероятно силен. В 70 лет держал уголок! Спокойно поднимал стул одной рукой за переднюю ножку, оставляя сиденье в горизонтальном положении. Когда Ботвиннику исполнилось 75, позвонил ему на дачу, хотел поздравить. Мне ответили: "Михаил Моисеевич плавает на байдарке". Я обомлел.

– Это же он укорял Смыслова за то, что медленно ходит?

– Точно! Дело было в Вороново, на моих глазах. Вышли после завтрака на прогулку. Смыслов – вальяжный, руки за спиной. Через минуту Ботвинник завелся: "Василь Василич, ну нельзя так! Быстрее надо двигаться!" Смыслов взглянул снисходительно: "Михал Моисеич, я же заслуженный мастер спорта. Куда мне спешить?"

– Какие фразы Таля помнятся?

– 1987-й, Львов, матч против венгров в Кубке чемпионов. Таль выступал за команду "Труд" и смеялся: "Борис, как это возможно – Таль играет за "Труд"? Таль и труд – вещи несовместимые!" А познакомились мы в 1957 году, в Москве. Миша приехал с мамой в шахматный клуб на Гоголевском. В свободную минуту присел за рояль. Играл изумительно, хотя родился с тремя пальцами на правой руке.

Я не был близким товарищем Таля, больше общался с его тренером Александром Кобленцом. Когда жил возле Рижского вокзала, даже отсылал ему через проводников бородинский хлеб. Кобленц обожал такой, а в Латвии не продавали. Интересно, что умер он в городке, который так и называется – Кобленц.

– Где это?

– На западе Германии. Туда в свое время сбежал его сын скрипач. В 90-е Кобленц к нему перебрался… Я всё допытывался: "Как же ты упустил Таля? Почему давал столько свободы – которая его и погубила?"

– Что отвечал?

– "Мишенька – это такой талант… Его нельзя трогать, в чем-то ограничивать…" К сожалению, многие пользовались слабостями Таля, любили погулять в ресторане за его счет. Он был добрый, великодушный. Вечером в кармане тысяча рублей, а утром на такси нет.

КОРЧНОЙ

– Когда вас особенно поразил Корчной?

– Могу рассказать. Я никогда не видел его таким, как в 1996-м в Вене. Играет белыми с юным Крамником. Смотрю – позиция у Володи безнадежная. Как в хоккее – заперли в зоне, выйти не может, но есть лишняя пешка. Корчной вот-вот дожмет, хотя времени уже маловато. Вдруг предлагает ничью.

– А Крамник?

– Размышляет минуты две и… делает ход. Корчной в цейтноте, начинает нервничать. В итоге сдается. После чего нависает грозно над Крамником и голосит: "Молодой человек, о чем вы думали, когда я ничью предлагал?! Понимали же, что у вас провальная позиция!" Володя растерянно: "Виктор Львович, да я не видел, где сразу проигрываю…" Корчной продолжает бушевать: "Но вы же понимали, что у вас все плохо! Не могли не понимать!"

– Расстались врагами?

– А вот и нет. Выпустив пар, засел с Крамником часа на два. Разбирали партию, анализировали варианты. Корчной – вспыльчивый, импульсивный, но истина в шахматах для него важнее всего. Как у Пастернака: "Во всем мне хочется дойти до самой сути".

– Почему Корчной не стал чемпионом мира? Чего не хватило?

– Везения. Появился бы Карпов чуть позже… Анатолий – талантище, однако не стоит забывать, что с какого-то момента на него работала вся шахматная элита страны. Фурман, Геллер, Таль, Зайцев, Балашов, Разуваев. Подключали Петросяна, Полугаевского… Виктор Львович о такой поддержке не мог и мечтать. А сколько гонений пережил при Советской власти! Но он волевой и самокритичный. Помню, рассказывал: "Уже чемпионом Советского Союза осознал, что у меня проблемы с эндшпилем. Так год не играл, а долбал этот проклятый эндшпиль!" Когда переехал на Запад, бросил пить, курить, занялся йогой.

– У кого из шахматисток были секундантом?

– Нане Александрии помогал. Она же из "Буревестника". В 80-е играла в Дубне матч с Ириной Левитиной. Звонит: "Борис Наумович, завтра у нас выходной. Помогите! Игра не идет, не могу ни спать, ни есть…" Наутро мчусь на электричке в Дубну. Говорю: "Надеваем лыжи и катаемся до тех пор, пока не проснется аппетит".

– Долго?

– Часа два по лесу круги нарезали. Хотя лыжи и ботинки были ужасные. Наконец простонала: "Я проголодалась…" – "Отлично. Первая задача выполнена. Теперь в ресторан. Жуй, глаза не начнут слипаться". Пообедала, заснула. На следующий день выиграла партию, так все и наладилось. Время спустя играла с Майей Чибурданидзе. Вновь звонок: "Мне совсем тяжело. Приезжайте…"

Прилетел в Тбилиси, целый день гуляли, катались на фуникулере. Развеялась, приободрилась, начала выигрывать. Так мне стали угрожать! Пришлось в Москву вернуться.

– Кто угрожал?

– Болельщики Майи. Думаю, она об этом и не знала. С ней у меня великолепные отношения. Рассказать, как отмечал ее двадцатилетие?

– Обязательно.

– 1981-й, Вильнюс, финал чемпионата СССР. Жил на одном этаже с Чибурданидзе и Давидом Бронштейном. 17 января около полудня стук в дверь. На пороге Бронштейн с бутылкой коньяка. Вглядываюсь в этикетку – мать честная, 20 лет выдержки! "Давид Ионович, откуда?" – "В Москве купил. Сегодня Майе как раз двадцать исполняется. Пойдем…" – "Да неудобно. Я без подарка". Тот не растерялся: "У тебя есть хорошие шахматные книжки? Вот и подари".

– Так и сделали?

– Да. Дверь открыла ее мама, Нелли Павловна. Бронштейн говорит: "Мы пришли поздравить вашу дочь". Мама обрадовалась, достала сыр, помидоры, еще что-то быстренько нарезала. Майе тоже налили, но к рюмке, кажется, не притронулась. А мы втроем хлопнули за ее здоровье. Коньяк оказался божественным.

ПЕРЕПИСКА

– Мы слышали – память у вас феноменальная.

– Память что надо. Особенно на числа и телефоны. Спросите меня – когда родился Стейниц?

– Как интересно. Когда?

– Я вам отвечу: 14 мая 1836-го! Правда, до гроссмейстера Юры Балашова мне далеко. У него была фантастическая память. Мог между делом сказать: "Эту партию Шпильман сыграл в таком-то году, такого-то числа. Был вторник, третий тур…" А следом – всю партию наизусть. Но Балашов крепко закладывал – и память постепенно ушла.

– В 1980-м вы стали чемпионом СССР по переписке. Как втянулись в диковинное соревнование?

– Когда вернулся в шахматы, решил – надо и самому поиграть! Считал, шансов нет. В Союзе куча опытных "переписочников". Те сидят, анализируют партии круглые сутки, а я разъезжаю по сборам и соревнованиям. Я и судья, и секундант. То у Гулько, то у Разуваева…

– Как-то готовились?

– Перед финалом изучил редкую книгу на английском языке – "Четыреста лучших партий Корчного". На ней базировался. Доходило до смешного – иногда думаю: спрошу-ка совет у какого-нибудь гроссмейстера. В Баку показываю позицию Разуваеву и Гулько: "Вот играю с азербайджанцем. Быстро гляньте, чтоб мне не заморачиваться…" Те веселые ребята. Ходи, говорят, вот так.

– Удачно?

– Передаю ход. Через два дня получаю ответный – а мы такой даже не рассматривали! Позиция моя становится почти безнадежной, тяжелофигурный эндшпиль. А это полуфинал, проигрывать нельзя. Кое-как спас партию. Затянул ее так, что азербайджанцу надоело – сам предложил ничью.

Или случай – играю с сильным мастером из Омска. У меня выигранная позиция, только выбери вариант. Вдруг вижу на доске неописуемую красоту – побеждаю, жертвуя ферзя! У меня эйфория. Посылаю ему ход – получаю обратный. Чуть инфаркт не хватил, честно вам говорю.

– Просмотрели что-то?

– Прохлопал! Из выигранной позиции моя теперь просто чуть лучше. Понимаю, что сойду с ума, если немедленно не оставлю эту партию. Предложил ему ничью, тот был поражен: "Почему? У тебя же хорошая позиция". А я и сейчас уверен – правильно сделал. Она бы мне жизни не дала. Играли-то месяцами. Тот чемпионат шел года два.

– Ничего ж себе.

– Люди сидели и работали, как компьютер. Перебирали тысячи вариантов в поисках лучшего хода. Часто были партии высочайшего класса по глубине! Их изучали! А для шахматистов-инвалидов вообще отдушина. Чемпионом я стал – но с приключениями. Играл в турнире такой шахматист – Бодиско.

– Звучит, как музыка.

– Опытный переписочник! Возглавлял команду МИИТа. Там много шахматистов. Мне после рассказывали – они целыми днями штудировали партии в поисках лучшего варианта для него. Бодиско интересуется: "Как у тебя позиция с Барсовым из Узбекистана?" Да ничего, отвечаю. У меня лишняя пешка. Реализовать сложно – но постараюсь. Потом сыграл с ним вничью. Чемпионат завершается, я неожиданно для всех становлюсь чемпионом СССР. Тут начинаются чудеса!

– Какие?

– Звание "мастер" давали за первые три места. Этот Бодиско – четвертый, пролетел. Написал "телегу" в ЦК КПСС: "Постовский сплавил партию. Подарил Барсову пол-очка, имея лишнюю пешку…" Из ЦК такие бумаги всегда спускали вниз: "Разобраться!" Так создали специальную комиссию!

– Что постановила?

– В ней был Игорь Зайцев, с которым мы играли в студенческие годы. Тот же Смыслов. Пришли к выводу, что претензии Бодиско необоснованны. Тогда комиссии создавали по любому поводу. Один раз был уникальный случай!

– Расскажите же.

– Рига, чемпионат СССР. Я помогаю Чернину и немножко Сергею Смагину. Хожу в гости к Мише Талю – он жил на улице Горького, дом 20. Смагин неплохо играет. В последнем туре откладывает партию с Бухути Гургенидзе в выигранной позиции. Если побеждает – попадает в число участников межзонального турнира. Говорю: "Все ж покажи Марку Дворецкому, внимательно посмотрите. Чтоб без сюрпризов" – "Да ну, какие сюрпризы!"

На следующий день при доигрывании Сергей что-то упускает – партия вновь откладывается. А уже закрытие турнира, время поджимает! Тут Гургенидзе заболевает, на доигрывание выйти не в силах. Что делают?

– Отдают победу Смагину.

– Правильно! Даже вопросов быть не может. Внезапно выясняется – при ничьей в этой партии в межзональный турнир выходит не Смагин, а Балашов. Приятель Севастьянова, председателя федерации СССР.

– Что сближало?

– Севастьянов – ярый болельщик Карпова, а Балашов – тренер Анатолия. Создают комиссию. Авербах, Смыслов, еще кто-то…

– Что делать?

– Оценивать позицию. Против всех законов. Находят какой-то ничейный вариант, при котором "нельзя выиграть". Присуждают ничью. На межзональный в Мексику летит Балашов.

– Медаль чемпиона по переписке вам почтой прислали?

– Почему это?

– Раз ходы оправляли по почте.

– Ах, в этом смысле… В федерации торжественно вручили! Причем сразу две медали – большую и малую!

– Бывало, что конверт с ответным ходом надолго задерживался?

– Конечно. Некоторые на почте мутили, ставили не тот штемпель. Но я этим не грешил, не был профессионалом в переписочных делах. Люди-то играли десятками лет, знали фокусы. Могли на почте договориться.

– Что это давало?

– Дополнительное время! На ход отводится три дня. Получил письмо сегодня, а на почте ему поставят – через пять дней. Ходы присылали на специальных открытках, они продавались в шахматном клубе на Гоголевском. Были очень сильные переписочники – не будучи классными шахматистами!

– Универсалы случались? Чтоб и там, и здесь на уровне?

– В молодые годы Керес увлекался перепиской. Алехин играл, Константинопольский. Считалось, полезно для изучения дебютной теории. Но я разок поучаствовал, выиграл и оставил это дело.

– Раз люди скандалили и мухлевали – значит, был денежный приз?

– Никакого.

– Сейчас все это умерло естественным путем?

– Да. С появлением компьютеров потеряло смысл.

ГАРИК

– С Каспаровым в Америке пересекаетесь?

– Нет. Он в Нью-Йорке, я – в пригороде Бостона. Разве что по скайпу поздравляем друг друга с праздниками. У нас всегда были хорошие отношения. Помню, как впервые увидел Гарика…

– Где?

– В Риге на юношеском первенстве СССР. Ему было двенадцать, играл уже прилично. На стуле при входе в зал сидела мама, Клара Шагеновна, страшно нервничала. Спустя два года, в 1977-м – чемпионат страны, первая лига. В турнире участвовало 18 шахматистов, главная премия – восемьсот рублей. А в высшей лиге – четыреста!

– Странно.

– Всё из-за Карпова. Заявил, что 18 гроссмейстеров – перебор. Вот 16 – в самый раз. Это ударило по призовым. 14-летний Каспаров на высокий уровень еще не вышел. Каждый день бегал в "люкс", где жили Разуваев, Гулько и я, анализировал партии, сыпал вариантами. А через год выиграл отборочный турнир в Даугавпилсе и стал самым юным шахматистом в истории высшей лиги СССР.

– В сборной при вашем участии он дважды побеждал на Олимпиадах. Ладили?

– Да. Хотя разные были моменты. Вот 1994 год, Москва, Олимпиада. Раньше на собраниях команды в "люксе" Каспарова неизменно присутствовала Клара Шагеновна. Я же это сразу пресек: "Гарик, у нас мужской коллектив, мамы здесь быть не должно".

– Как отреагировал Каспаров?

– С пониманием. Тогда в гостинице "Космос" одновременно с Олимпиадой проходил конгресс ФИДЕ. За три тура до финиша в день выборов президента международной шахматной федерации мы встречались со второй российской командой. Капитаном был Смагин. Каспаров никак не мог определиться – вроде и сыграть хочет, и на конгрессе надо быть. Это пик его противостояния с Кампоманесом. Ближе к полуночи я принял решение. Зашел в "люкс": "Гарик, завтра не играешь" – "Что?!"

– А вы?

– Приобнял: "Тихо. Ты пойми, нельзя усидеть на двух стульях. Иди на конгресс. Что, вторую сборную без тебя не обыграем?!" Каспаров смягчился: "Борис Наумович, как скажете, так и будет". Однако матч не сложился. Я ненадолго вышел из зала, когда туда заскочил Каспаров. Оценив позиции, бросил хмуро: "Проигрываем 1:3…" Мне-то об этом позже рассказали.

Часа через два смотрю – ситуация действительно скверная. Крамник, играющий на первой доске со Звягинцевым, чувствует себя неуверенно, постоянно бегает вниз курить. Бареев под атакой. У Свидлера позиция чуть лучше. Иду к Крамнику: "Володя, хочу заключить четыре ничьих".

– А он?

– Выдохнул с облегчением: "Согласен". Я как рассуждал? Если кто-то проиграет, будет кипиш. А ничья и шансы на победу сохраняет, и без нервотрепки. Подошел к Смагину: "Давай ничьи на всех досках" – "Не возражаю". В те годы это разрешалось, капитаны могли договориться между собой. Боже, что наслушался вечером на собрании!

– В каспаровском "люксе"?

– Ага. Гарик уже не вспоминал, что сам-то прогнозировал 1:3. Которые я превратил в 2:2. Напирал на то, что я принял неправильное решение, и теперь отстаем от Англии. Та, разгромив Голландию, вырвалась вперед на пол-очка. Бареев ворчал, что мог отбиться, позиция была не опасная. Я ответил: "Ребята, вины с себя не снимаю. Возможно, поторопился. Но! Если вы считаете, что можно занять первое место на Олимпиаде, не победив Англию с Германией, то сильно заблуждаетесь. Обыгрывайте их – и мы чемпионы!"

– Удалось.

– Еще любопытный эпизод приключился в 1996-м на Олимпиаде в Ереване. Из-за плохой воды многие гроссмейстеры желудком мучились. А Крамник был вообще в чудовищном состоянии. То спина ныла, то головная боль. Ни одной партии не выиграл!

– Неужели?

– Девять ничьих! В день отдыха, перед матчем с Украиной, всей командой махнули на природу. Развеялись, выпили чуть-чуть коньячка. Лишь Каспаров никуда не поехал, сосредоточился на подготовке к партии с Иванчуком. Между прочим, из гроссмейстеров того поколения ставил Васю выше всех!

Возвращаемся в гостиницу, навстречу капитан украинской сборной, предлагает расписать ничью. "Сначала должен побеседовать с Каспаровым", – отвечаю. Поднимаюсь, объясняю расклад. Он в крик: "Да я почти сутки к Иванчуку готовился!" – "Гарик, ты же знаешь, никакая работа не пропадет. Тебе еще не раз с Василием играть. А здесь у всех ребят проблемы. Если есть возможность поберечь силы – почему бы не воспользоваться?"

– Оттаял?

– Тут же: "Поступайте, как считаете нужным". Гарика, конечно, на матч не выставили, сгоняли ничью без него… Для меня Каспаров не просто гений, но и великий труженик, который всегда нацеливался на максимальный результат. А сколько для шахмат сделал! Написал потрясающие книги – "Мои великие предшественники", "Дебютная революция 70-х", "Мой шахматный путь". Да только за это ему можно памятник поставить.

– Как себя чувствует Клара Шагеновна?

– Все нормально, живет в Москве. 19 марта поздравлял ее с 80-летием.

– Откройте секрет – вам-то что помогает так молодо выглядеть?

– Мой принцип – никому не завидовать. Радоваться каждому дню. Не зацикливаться на мелких неурядицах. Больше позитива!

– Этому Америка научила?

– Америка ни при чем. Я всегда был таким. Мне ведь в жизни часто везло. Взять случай в эвакуации. Осенью 1941-го с мамой и теткой ехали в эшелоне к отцу в Кемеровскую область. Хотели проститься, он на фронт уходил. По дороге я начал желтеть, поднялась температура.

– Высокая?

– 40-41! На первой же станции нас выкинули из поезда. Добрые люди приютили в деревне. Всякое лечение перепробовали – ничего не помогало. Угасал на глазах. В какой-то момент доктор сказал маме: "Ребенок умрет. Готовьте могилку…"

– Кошмар.

– Спасла меня бабка. Приготовила снадобье из детского кала. Через пару дней пошел на поправку. В начале 80-х снова повезло.

– Теперь что стряслось?

– Немело левое плечо. К разным врачам обращался – бесполезно. Потом оказался в Кисловодске вторым арбитром на матче Ахмыловская – Александрия. В этом городе находилась единственная в Союзе школа слепого массажа. Рекомендовали женщину, которая потеряла зрение во время войны – фугасная бомба разорвалась в руках. Десять сеансов – и я забыл о больном плече. На прощание предупредила: "Если не хочешь рецидива, надо отжиматься". С тех пор каждый день так и делаю.

– Когда-то бывший президент киевского "Динамо" Григорий Суркис нам сказал: "Сто отжиманий сделаю хоть сейчас". Под какую цифру сегодня подписались бы вы?

– Хм. Недавно Гене Сосонко стукнуло 74. Утром проснулся, поздравил его по скайпу, а затем отжался 74 раза. Была мотивация! В мае на юбилей Игорь Зайцев прислал мне чудесные стихи. Врезались в память строчки:

Встаешь почти что спозаранку

И крутишься до темноты,

Всем пенсионную поднимут скоро планку

Из-за таких вот живчиков, как ты!