Федор Черенков, которого вы не знали. Часть 3: монастырь, последние дни, памятник на стадионе

 

Свет от Черенкова. Рабинер – о 60-летии со дня рождения мастера и о том, что не смогло его омрачить

"С папой тайком встречались в "Макдоналдсе"

– Насколько тяжело Федор переживал, что его так и не взяли ни на один чемпионат мира и Европы?

Ольга: – Переживал. Внешне особо не показывал, но переживал. Он всегда ждал, что в этот-то раз – должны.

Виталий: – Вспоминаю его настроение. Вот как будто сейчас откроются ворота, и он вырвется. Он прямо метался. Очень-очень хотел. И должен был оказаться там хоть раз. По всему – игре, настрою. Думаю, если бы он почувствовал, что будет мешать команде, то в силу своего характера никогда бы не рвался. Но такого чувства у него не было.

Ольга: – Мне кажется, больше всего он переживал в 90-м. Потому что в предыдущие разы еще были шансы по возрасту. Думал, что главное – впереди.

– Про Валерия Лобановского и его кадровые решения он дома не высказывался?

Ольга: – Никогда. Мы вообще мало говорили о футболе. Он настолько редко был дома, что, когда это случалось, разговор был только друг о друге и о семье.

– В 1992 году Черенков не играл, целиком тот сезон пропустил. Бизнесом занимался?

Ольга: – Это как раз тот год, когда мы расстались. А бизнесом они с Валерием Гладилиным занимались. Федор вложил туда все, что было. И в футбол он год спустя вернулся потому, что в этом бизнесе все рухнуло, и никаких денег не осталось. В том числе и тех, которые он заработал во Франции.

Анастасия: – По-русски говоря, его развели.

Ольга: – И как раз там они познакомились с этой Ирой, которая должна была у них быть бухгалтером. И Федор стал пропадать...

– Настя, вы в 12 лет тяжело пережили расставание родителей?

– Жутко. Я уходила из дома. Маме так нервы натрепала, что до сих пор прошу у нее прощения. Видимо, не могла смириться с этим и хотела как-то сказать о своей боли, что папы в семье вообще не стало. Его и так было мало – а тут вообще нет. Из дома к подружкам убегала жить... Выражала свой протест по-детски, такими вот глупостями. Кричала: "Я уйду к папе!" У нас была настоящая семья, и, конечно, мне потом ее очень не хватало.

А с папой мы виделись очень редко. Ему не разрешали со мной общаться. Он обожал "Макдоналдс" и бигмаки. Иногда он говорил (Ирине, второй жене, – Прим. И.Р.), что он на тренировках, а на самом деле мы встречались в нашем "Макдоналдсе" в Сокольниках, ели бигмаки и разговаривали. А до того, как его построили, просто гуляли в парке.

Никаких дружеских отношений с его второй семьей не случилось. К сожалению. Папа от этого очень страдал. Причем я старалась. У меня даже сейчас есть доказательства, что я старалась как могла. Папа передал мне свой чемоданчик, и там лежат открытки, в которых я пыталась называть ее мамой, чтобы она полюбила меня. Рисовала ей, что я же не плохая, полюби меня! Не знаю даже, как моя родная мама это пережила.

 

Федор Черенков, которого вы не знали. Ударник в школьном ансамбле, поклонник Beatles и Queen

Трудник в монастыре

– Были ли у Федора фирменные словечки, присказки?

Анастасия: – Прямо сейчас вспоминаю только: "С Богом!"

– Известно, что в последние лет десять своей жизни он пришел к религии. Как это произошло?

Виталий: – Долгое время религия в его поле зрения не попадала. Единственное – мама из своей юности принесла уважение к ней. Где-то у меня даже сохранилась тетрадка, в которой есть какие-то вещи из Евангелия, переписанные ей от руки. И еще знаю точно, что мама, нам с Федором не говоря, подшивала нам в одежду молитвы для помощи Всевышнего. Мы иногда только нащупывали.

Ольга: – А потом Федор сам их возил, не противился. И, более того, сам писал молитвы от руки.

– Если можно, расскажите о монастыре, куда ездил Федор.

Виталий: – Придется тогда говорить о лечении. О той жизни, о которой тяжело говорить. Молодые годы – это был постоянный свет, радость. Если только ты находишься в его орбите, это означает что-то увлекательное, интересных друзей и темы. Спать некогда было!

А после заболевания начались разные больницы. И люди. Кто-то ближе к Федору, кто-то дальше. Его пытались к себе заманить какие-то коммерческие клиники. Но я сразу видел, когда в дело вступают шарлатаны. Они прямо при мне, на глазах, подделывали МРТ. Была и областная больница, из которой брат попросил меня побыстрее его забрать. Потому что там лежали люди, которые "косили" – кто от армии, кто от тюрьмы...

Настя как-то сказала: "Удивительно – в каком бы состоянии Федор ни был, где бы ни находился, он всегда красивый". Так он к миру относился. Мы не раз приезжали на Каширку, где он постоянно лежал. И видели, как к нему выходят постоянные пациенты: "Федя, привет!" И начинали говорить о своих заболеваниях. Они делились с ним своими бедами и переживаниями. И он для каждого находил слова, чтобы их успокоить. Хотя ему самому было очень тяжело.

Это же достаточно необъяснимое заболевание. Как оно приходит, у некоторых уходит... Они общаются, и ты, слушая, понимаешь, что у них свой мир. Они понимают друг друга.

И получилось так, что я видел: Федора недолечивают. Тем более что он сам всегда очень не хотел лечиться. Потому что пока он нужен – он должен что-то делать. То есть играть в футбол. Иногда это вызывало какое-то раздражение ко мне. Я говорил: "Футбол футболом, но ты выздоровей". Он знал, что первым пунктом мы поговорим о семье, о детях, а вторым я спрошу: "Когда лечиться будешь?" Это ему не нравилось. Я же младший брат.

Здесь, на Каширке, его доставали сразу же. Приезжали, договаривались, спрашивали: "Федя, как ты?" – "Да-да, я поеду". Я только разводил руками и ничего не мог сделать.

Один раз мы были в монастыре под Иваново. Федя тоже захотел поехать, познакомиться с настоятелем. И я говорю: "Раз, на мой взгляд, в Москве не удается вылечиться, не хочешь там побыть?" Кстати, его там очень хорошо принимали.

Были монахи – Питирим, Феофан. Удивительно, но они настолько хорошо разбираются в футболе! Как-то раз звоню ему: "Питирим, слушай, Федор хочет к вам поехать". – "Я сейчас могу заехать" – "А ты что, в Москве?" – "Нет, в 300 километрах. Но я заеду". – Когда тебя ждать" – "С Божьей помощью – скоро". И он действительно долетел. "Как ты это сделал?" – "Да вот сколько "Жигули" выдавливали, столько я и шел". – "Как же так?" – "Помолясь".

Вот к ним Федор и уезжал. И был там трудником. Там никто ничего не спрашивает. Я еще очень волновался, начал говорить о лекарствах – думал, в монастыре он их будет строго принимать, не отвлекаясь. А братья говорят: "Знаешь, на это надо у батюшки благословение взять". И потом: "Батюшка не благословляет. Здесь так не принято".

Я сказал: "Это не тот случай. Наверное, у нас здесь не выйдет". Но оказался не прав. Приезжал туда каждое воскресенье. И, на мое удивление, он был в очень стабильном и хорошем состоянии. Ничего не принимая! Может, там атмосфера такая. Помимо того, что его любили, отношения были такие – братья и сестры. Живут в отрыве от всего. Нужны только твои руки и твоя помощь. Хочешь поговорить – с тобой поговорят, не хочешь – не будут в душу лезть.

– Какая работа у него там была?

Виталий: – Трудники – они разными делами занимаются. В том монастыре строили храм.

– Федор был в нем один раз?

– Приезжали мы туда несколько раз, а остался – однажды. Не думал, что Федора достанут и там. Видел его в стабильно хорошем настроении, у него сложились очень хорошие отношения с братьями. Мне казалось, там он потихоньку выйдет из болезни – что в принципе и происходило.

Но его и там все равно разыскали. Месяца даже не пробыл. Обычно этим занимался Вячеслав Егорович (недавно ушедший из жизни глава спартаковской команды ветеранов, – Прим. И.Р.). И когда доходило до всех этих ветеранских дел, никакого разговора у меня не получалось. Они говорили: "Ты выдумываешь". – "Как выдумываю, если он сидит на кровати и не понимает, где находится?" Обычно заканчивалось фразой: "Не волнуйся, ему нужно только поприсутствовать, его уже заявили".

Мне говорили: "Ходят на Федю". Я приезжал. Думал – ну, съездил, сейчас успокоится. А у него такого нет. Если ему сказали, что нужен – он уже заводился. Брат всегда думал только о том, где еще может быть полезен в футболе. Нигде больше он себя представить не мог. Поэтому, как только узнавал об интересе ветеранов, никогда не отказывал. В ущерб здоровью. Какие-то матчи под предвыборные кампании организовывали – всегда с удовольствием ездил.

Потом возвращался домой и говорил: "Я пах себе опять растянул". Я ему: "Ну чего ты бегаешь? Посмотри на товарищей. Приехали, походили по полю". – "Как же, я должен был там открыться!" – "Что ты опять заводишься-то? Ты вес набрал, тренировок нет. А тебе все рывок сделать, открыться..."

Говорил ему: "Другие-то справляются со своими эмоциями, так не рвутся". А он все равно не мог. "Ты ездишь, – говорю, – куда-нибудь, травм наполучаешь, потом лежишь, зализываешь раны, затем опять едешь. И так по кругу".

А в монастыре последняя надежда заключалась в том, что настоятель там прозорливый, авторитетный. "Давай, – говорю, – пойдем к батюшке. Если благословит тебя на отъезд – поедем". Когда он говорит – понимают все. Даже если это не совсем приятные тебе вещи. Подходим к нему. Он внимательно на Федора посмотрел. "Ну что, надо тебе ехать?" – "Надо". – "Да, они в покое тебя не оставят", – сказал настоятель. После чего я вздохнул: "Значит, поедем".

– Тренером, даже детским, он на полноценной основе стать не мог?

Виталий: – Такое чувство, что он все равно пытался найти себя в футболе. В том числе и тренировать – работал ведь и в школе "Спартака", и помогал Сергею Родионову в дубле. Но потом сказал: "Не мое".

Анастасия: – Папа не умеет ругаться. Совсем. А в этой профессии без такого не обойтись.

 

Федор Черенков, которого вы не знали. Часть 2: прическа, болезнь, Франция

Последний год

Анастасия: – Все говорят о последних годах жизни папы, что с ним было сложно. А у меня все было по-другому. Для меня последний год папы – мама не даст соврать – это было что-то невероятное. Мы с ним стали друзьями! Он мог мне позвонить, приехать. Мы могли с ним делиться абсолютно всем.

Виталий: – Он в это время жил один.

Анастасия: – Я к этому и веду. Живя один, он тянулся ко мне! Последние месяцы мы очень часто ездили с моими детьми к папе гулять. Он припас самокат для Сашки, младшей внучки, который я просила не трогать, а его выкинули еще до 40 дней. Рисунки Сашкины у него стояли. Мы дурачились, много разговаривали...

Раньше, когда я ему говорила: "Папа, ты должен лечь в больницу", он был со мной строг, отвечал: "Яйцо курицу не учит" и "Ты вообще куда лезешь?" А здесь я с ним не поднимала так строго разговор о лечении. Понимала, что реакция будет плохая. Довольствовалась тем, что мы сейчас дружим. Он мог рассказать мне свои тайны. За последний год я очень многое узнала. И тоже могла ему кое-что рассказать...

Папа обожал внучек. Очень радовался, когда мы к нему приезжали. Помню, когда я была беременной Алькой, он сказал: "Все, отращиваю бороду. Ведь скоро я стану дедом". И правда, приехал в 2000 году в роддом с этой бородой. И долго ее не сбривал. Говорила ему: "Папа, ты же у меня еще молодой. Сбрей ее!" А потом то сбривал, то опять отращивал.

Алька до сих пор помнит, как он с ней играл. Как-то ездили на матчи, я ее пыталась вытащить, потому что там точно была возможность увидеться. Иногда он ее брал на поле в мячик поиграть. И она дедушку очень хорошо помнит. Младшая дочь, Санечка, уже, конечно, поменьше.

Единственное, за что корю себя по сей день, – не поехала на его 55-летие. Раньше вообще категорически никуда не могла прийти, потому что он говорил: "Ты – моя дочь, а это все взрослые, это не для тебя". Только один раз ходила в гостиницу "Пекин", где папе вручали фрак "Джентльмена года". Тогда он меня позвал. И он тогда тоже был один...

– А на прощальном матче в 94-м на "Динамо" против "Пармы" вы были?

Анастасия: – Я была, мама с Виталиком нет. Рыдала.

Ольга: – С тех времен, как мы расстались, я не лезла вообще никуда. Знала, что это может навредить.

Анастасия: – Папа приезжал домой через какое-то время после развода. И хотел вернуться. Но это уже, конечно, было невозможно. И он очень хотел, чтобы я пришла к нему на 55-летие. Но я без большого доверия относилась ко многим из тех людей, которые его окружали в последние годы жизни. И подумала о том, что мне там делать нечего. Так ему и объяснила: "Папуля, не хочу быть причиной каких-то очередных пересудов. Отдельно тебя приеду поздравлю".

А он прямо очень хотел! Даже в тот день звонил: "Доченька, ну приезжай. Никто тебя не обидит, я же с тобой!" И очень расстроился, что я не приехала. Вот за то, что тогда его обидела, себя очень корю. Потому что этот юбилей и вообще день рождения для него оказался последним.

– 4 сентября, за месяц до смерти, он еще в ветеранском матче в Самаре играл. У него даже интервью брали, есть запись на Youtube. Федор очень плохо там выглядел, заторможенно говорил.

Анастасия: – Эти последние интервью – ужас, я тоже смотрела.

– У него было какое-то предчувствие, что с ним может что-то произойти?

Анастасия: – Он позвонил мне за несколько дней до беды. Был в не очень хорошем состоянии. Вдруг сказал: "Отдай мне Сашку!" – "Пап, ты о чем? Хочешь, мы с Сашкой прямо сейчас к тебе приедем?" – "Нет, отдай мне Сашку". Потом положил трубку, разозлился на меня.

Через день-два созвонились: "Папуль, ты чего?" Вот тут нормально пообщались. Никаких предчувствий не было. Потом я искала его. Чтобы папа не позвонил в мой день рождения – такое вообще невозможно.

– А как узнали?

Анастасия: – Я не могла до него дозвониться, взбаламутила себя. Потом кто-то из больницы, куда привезли папу, связался с Денисом (приемным сыном Черенкова от второго брака, – Прим. И.Р.), а он уже сказал нам.

Когда мы получили информацию, куда Федора увезли на скорой – рванули туда. Я была там ежедневно, очень просила пустить к нему. Почему-то очень верила, что, если меня пустят, все будет хорошо – тем более что мы последнее время были безумно близки. Была уверена: подойду, попрошу его – и он сделает. И благодаря Сергею Родионову мне разрешили зайти...

– Сначала в палату вообще никого не пускали?

Анастасия: – Никого. Мы все дни сидели в "предбаннике" в ожидании новостей. И в какой-то момент мне позвонил дядя Сережа, Сергей Юрьевич, и сказал, чтобы я шла к папе. Что разрешили зайти мне одной.

Тут мне стало безумно страшно. Первая мысль – ужасная: "В последний раз". Вторая – наоборот: "Наверное, стало лучше, и я смогу попросить его бороться, ведь и мы, и еще много-много людей его так любят".

А потом я туда зашла. Никогда не видела реанимации и была в шоке. Папа лежал весь в приборах. Медсестра говорит: "Дочка, да ты не бойся. Ты можешь его руку в свою взять, погладить". А я боялась, что возьму и наврежу. "Правда можно?" – "Да".

Рука еще такая... вся в крови. Сказала ему: "Я тебя умоляю, я тебя умоляю. Ты же все можешь. Пожалуйста, выберись". И мне даже показалось, что что-то должно произойти. Я в это свято верила. Что он услышит меня. И выберется. Но...

На следующее утро, 4 октября, я встала, а у старшей дочки 5-го – день рождения. Собираюсь к папе ехать. И тут звонит Виталик: "Папы больше нет". Ну и все. После этого я не помню ничего. Только то, что это передали по телевизору, и мне начали звонить. Я думала, что разобью телефон. Думала – как же непонятно, что не надо меня сейчас трогать! Вообще не надо!

– Есть ли у родных понимание, почему Федор упал и потерял сознание в подъезде? Объяснили ли что-то врачи?

Анастасия: – Первопричиной стала поджелудочная железа. Сначала отказала она, а потом и все остальное. Не припоминаю, чтобы врачи озвучили нам точную причину смерти. Помню только вот этот факт про поджелудочную, услышанный от доктора. Проблемы с ней – у всех Черенковых в роду...

 

"Черенков мне сказал: "О душе нужно было думать, а я мячик гонял…"

"Узнать можно только по завивке. И по табличке, что это Черенков"

– Были ли вы в музее "Спартака"? Наверняка ведь директор музея Алексей Матвеев, обожающий Черенкова, проводил для вас экскурсию.

Анастасия: – Да. К папиной годовщине музей делал ролик, и мы с Виталием приезжали.

Виталий: – Нам очень понравилось. Замечательное сочетание истории и современных технологий. Очень интересно!

– Детская игровая майка Федора – и прекрасная видеонарезка его лучших моментов.

Анастасия: – Туда приезжать надо даже не на день.

Виталий: – "Спартак" для нас был той командой времен Бескова и Старостина, которые были настоящей семьей. Потом, после болезни брата, настали другие времена, и мы встречали в клубе, скажем так, разных людей. Поэтому музей и общение в нем стали для нас приятным удивлением.

– Правильно понимаю, что вам не понравился памятник Федору у "Открытие Арены" работы скульптора Филиппа Рукавишникова?

Анастасия: – Абсолютно нет. Ну это не он! Просто – не он!

Виталий: – Мы пытались что-то сделать. Настя, как увидела, сразу позвонила: "Это что-то ужасное. Помогай, я не знаю, как ему объяснить". Очень много чего не понравилось. То, например, что он сделал героя-рыцаря. У Федора и фигура была другая, и содержание. Настолько горделивой осанки у него никогда не было. Рукавишников признался потом, что просто делал образ.

Анастасия: – Он даже о папе ничего не знал.

– Я с ним разговаривал на церемонии открытия памятника. Он признался, что о Черенкове ни малейшего понятия не имеет. Дали фотографию – он с нее и слепил.

Анастасия: – Он даже нам не постеснялся об этом сказать!

Виталий: – "Как он играл, я не знаю". А все из-за того, что сроки, сроки, сроки... Я говорил ему, что это никуда не годится. Рукавишников сделал Федору такие пальцы, как у музыканта. Загнутые вверх. Говорю: "Не было таких пальцев!" Правый глаз и сейчас не совсем ровно стоит, а вначале был еще более косой.

Сначала, когда я указывал на недостатки, он отрицал: того не вижу, этого не вижу. Я полез на леса, начал показывать по деталям. Нос тоже. У Федора же горбинка четкая была, а тут и намека на нее не было. Рукавишников послушал и вдруг говорит: "Все, мне уже нужно паковать". Договорились, что я приеду в мастерскую: "Там поправим". Приезжаю – а там уже все запаковано для отливки. Одна голова осталась. Но даже и по ней ничего не было поправлено. Очень жалко.

– Как он мог сдалать без вашего одобрения?

Анастасия: – Не мы же заказчики.

– Родионов нам сказал, что родственники принимали.

Виталий: – Принимали, принимали, да не приняли. Да, мы участвовали в процессе, делали все, что от нас зависело. Нам только обещали – это сделаем, то. Но так ничего и не сделали.

Анастасия: – В общем, мы с этим памятником не согласны. Я еще очень удивилась, сколько болельщиков после презентации памятника написали, что он похож. Наверное, это молодежь, которая не видела его вживую. Мне кажется, наше поколение думает совсем иначе.

Виталий: – Если сказать, что это Федор Черенков, можно постепенно начать находить сходства. Не говорю, что это произведение искусства. Но не сказал бы даже, что это просто добротная работа. По деталям ее абсолютно точно можно было бы улучшить.

Анастасия: – Узнать можно только по завивке. И по табличке, что это папа.

Ольга: – Даже завивка не такая, кстати.

Виталий: – Методом исключения, что другого такого в то время не было.

Анастасия: – Мы даже по завивке с Рукавишниковым разговаривали. И тоже не были услышаны.

Где родился – там и лежит

– Настя, вы когда-нибудь встречались с людьми своего возраста, которые узнавали, что вы – дочка Черенкова и начинали рассказывать о Федоре?

Анастасия: – Да, очень много было таких. Но сама я никому не рассказываю, кто мой папа. Я Настя – и все. А уж если информация просочится – признаюсь, конечно. Но папа – это папа, а я – это я.

Виталий: – Круг замкнулся. Брат лежит на Троекуровском кладбище. А если через дорогу перейти, там есть два пруда и две церкви. И вот это место, где Федя родился. Там была давно снесенная деревня, в которой жил брат нашего отца Василий, дядя Федора. Тоже Черенок. Грубо говоря, где брат на свет появился – там теперь и лежит.

– Как договаривались об этом месте на Троекуровском? "Спартак" ведь пытался заикнуться насчет Ваганькова. Но сказали, что там больше не хоронят, хотя через два года знаменитого хоккейного тренера Виктора Тихонова похоронили на центральной аллее.

Анастасия: – И слава Богу, что на Троекуровском. Так должно было быть.

Виталий: – Да, слава Богу. Когда от Федора ухожу, смотрю – вот оно, место родное. Пруд, на берегу которого дядька жил и полведра карасей каждый вечер вылавливал, а мы с отцом и Федей к нему ходили. Вот картофельное поле, где мы картошку копали. Вот церковь, где в пору нашего детства был склад Ленфильма", куда брат лазил и баррикады какие-то строил. Сын дяди Васи Сашка сделал Федору табуреткой горбинку на носу...

Внизу – Троекуровский лес, туда же и Федор, и я ходили на физкультуру, на лыжах бегали. Отец лежит пусть не на Троекуровском, но рядом, на Кунцевском. Мама – тоже недалеко, уже за МКАДом, в Марфино. Когда Феди не стало, сначала был абсолютный вакуум, тишина. Где хоронить, мы не знали. И думал – что ж делать, в Марфино придется хоронить.

Но я себе этого не представлял. Это для нас Федор – брат, муж, отец. Но мы же понимали, что за ним – болельщики. Очень много. Они будут приходить, это понятно. А как ты в Марфино доберешься? Сначала день, два была тишина...

Анастасия: – А потом в "Спартаке" у меня попросили папины книжечки о заслугах.

Виталий: – По поводу Ваганьковского я такую фразу слышал: "Там дорого". Но есть место на Троекуровском. Мы так обрадовались, если это слово в таком контексте вообще уместно! И отец недалеко, и мама... Спасибо "Спартаку".

Анастасия: – Да, клуб выделил деньги на это место.

– У вас много было разговоров по душам с Федором?

Виталий: – С братом было так уютно, что и помолчать с ним было приятно.

Анастасия: – Абсолютно точные слова.

Виталий: – Он привозил музыку, которая ему нравилась. Расспрашивал, чем занимаюсь, какие планы. И он был таким человеком, который никогда не говорил о своих проблемах. Дела – да. Но не проблемы. Не было их у него. И он был такой... разъездной. То у меня поживет, то у мамы...

Анастасия: – И у нас несколько раз пытался. Но не смог.

– Почему?

Анастасия: – Его очень давило, что это прошлая семья. Даже когда мама уже не жила в этой квартире, а осталась только я со своей семьей. Больно. И он не смог там жить. Очень многое связано с нами, в том числе с мамой.

– Он снится вам?

Анастасия: – Только первое время снился.

Виталий: – Мне сны вообще не снятся.

Ольга: – А мне снился. Мы были вместе. Как будто он просто приехал в гости. Это было уже после его ухода.

Виталий: – Иногда ловлю себя на чувстве: о, что-то Федор давно не звонил.

Анастасия: – И я тоже! Очень часто. "Папе надо бы набрать".

Виталий: – Когда у него уже началась другая жизнь, звонки брата порой бывали немного неожиданными. Всегда был готов к ним. И вот сейчас иногда вдруг мысль – надо бы позвонить. Его всегда желали видеть и слышать.

Я иногда заезжал, забирал его. Иногда приходилось делать это срочно – он с сумками, с вещами стоял на улице. Не нужно было обсуждать, что случилось, – садись, поехали!

Анастасия: – Задумываюсь о том, что, если бы мы постоянно были вместе, его уход вообще было бы невозможно пережить. Виталий прав, так и есть: мы как жили, так и продолжаем жить в режиме ожидания...