Аркадий Арканов. За портьерой у Лобановского

ЧИТАТЕЛЬ ГОДА

Его телефон - словно музыкальная шкатулка. Вместо звонка джазовые композиции.

Вот снова кто-то позвонил - и Арканов, ничуть не раздражаясь, нажал кнопочку:

- Перебьются. Сейчас выключу.

Мы беседовали обо всем на свете, вспомнив даже Окуджаву. С которым Арканов приятельствовал.

- Окуджава очень любил мыть посуду, - оживился Аркадий Михайлович. - Я сидел рядом, Булат мыл тарелки и говорил: "Мне нравится грязное превращать в чистое. Представляя, что миллионы людей точно так же стоят у раковины…"

- Когда в тот момент вы смотрели на Окуджаву, отдавали себе отчет в масштабе его таланта? Думали: вот этот человек написал столько замечательного?

- Нет, - спокойно ответил Арканов. - Это начинаешь понимать, когда человек уходит. Чем он дальше - тем значительнее. Так было и с Володей Высоцким, моим другом.

…Уходя из его квартиры, мы взглянули еще раз на лампадку в прихожей. На коллекцию джазовых записей. Крошечный мячик. Шахматную доску. На самого Аркадия Михайловича в халате с буквой "Т". Для торпедовского болельщика с семидесятилетним стажем вполне уместно.

***

- Если б вы в спортивном мире выбирали персонажа для интервью - к кому отправились бы в первую очередь?

- Мне интересно было бы поговорить с Плющенко. Не буду объяснять, по каким причинам.

- За этим прячется сюжет. Вам хотелось бы поговорить с Плющенко-спортсменом? Или мужчиной?

- Мужчиной. А знаете - все-таки объясню! Может, я отношусь к категории "пикейных жилетов", но… Не переношу, когда появляется шоу-болезнь. Мне всегда странно, если человек, не имеющий прямого отношения к понятию "шоу", "телевидение", начинает вдруг мелькать. При том что масса выдающихся спортсменов в тени. Не замечены ни в чем "пышно-желтом". Вот я и спросил бы Плющенко - что его-то так втянуло?

- Великий фигурист в этих шоу смотрится будто Арканов в "Кривом зеркале"?

- Да. Хотя меня там нет. И не было.

- А звали?

- Конечно. Но я принимаю участие только в том, что мне интересно. И на интервью соглашаюсь только с теми людьми, на чьи вопросы мне будет интересно отвечать. А просто светиться - не желаю.

- С кем еще было бы любопытно пообщаться?

- С Сережей Бубкой. Мы давно знакомы. Он нормальный, скромный.

- Бубке памятник стоит в Донецке, между прочим. А если б вам памятник предложили в родном Киеве - как отреагировали бы?

- Отрицательно. Если человек считает, что достоин памятника, - он прекратил активную жизнь.

- Зато в Ялте жилетку вашу увековечили в бронзе. Вы не возражали.

- Это же не памятник! Маленький, несерьезный монументик. Был конкурс "Москва - Ялта - Транзит". Там отмечали и заслуги жюри. Так появилась аллейка: портфель Жванецкого. Трубка Ширвиндта. Моя жилетка. К сожалению, на этом все кончилось.

- Кто был следующим кандидатом?

- Клара Новикова.

- И в каком виде?

- Не помню. Если бы спросили меня, что увековечить от Клары, - я бы ответил: "Шляпку".

- Мужа ее знали?

- С Юрой Зерчаниновым мы были друзья, оба работали в журнале "Юность". Выпустили совместную книжку, полуфантастическую. Вокруг первого матча Карпова с Каспаровым. Называлась "Сюжет с немыслимым прогнозом". Когда в советское время неожиданно стали организовываться футбольные фан-клубы, Юра произнес удивительную вещь: "Все это делается по примеру Запада, но разрешено и крышуется КГБ. Там есть "десятники", "сотники". Если что - звонками соберут огромную толпу. И она пойдет куда скажут. Митинг у американского посольства - пожалуйста". Тогда мне это показалось надуманным. Годы спустя понял: Зерчанинов был прав.

- С нынешними фанатами вам не по пути?

- Уверен: 99 процентам из них футбол до лампочки. Им нужно орать и материться. Подраться. Запустить петарду. Обратить на себя внимание. О чем мне с ними разговаривать?

- Было бы вам нынче 17 - в этой толпе не оказались бы?

- Никогда. Я иначе воспитан. За "Торпедо" болею с 1943 года. Вернулся из эвакуации - уже шло первенство Москвы по футболу. В Петровском парке впервые увидел команду "Торпедо". Чем она меня захватила? Не знаю!

- Отец футболом интересовался?

- Он был болельщиком "Спартака". Мы, молодые, на стадион пролезали без билетов - но не вспомню ни одного случая хулиганства, издевательства…

- Лев Дуров недавно нам сказал: "Единственное, что могли сделать, - шляпу на уши надвинуть".

- Это крайний случай! Папа приходил обычно с приятелем, ярым болельщиком "Динамо". Максимум, что себе позволяли, - подколоть друг друга. До сих пор в ушах фраза этого мужичка: "Ну что, съел? Какой твой Рейнгольд? Никакой…" Толпа собиралась у таблицы перед воротами стадиона и обсуждала что угодно. Часами. Но чтоб возникали драки? Оскорбления? Кричали: "Судью на мыло!", да и всё.

- Кстати, когда на смену пришла другая фраза?

- Судья - п…с? В 80-е.

- Сами ни разу не присоединились?

- Нет. Только внутренне. И не обязательно в такой формулировке.

***

- Друзей в спорте у вас много…

- С 1970 года мы были очень близки с Валерием Лобановским. Журналист Аркадий Галинский познакомил, сам позже с ним рассорился, а наша дружба с Валерием Васильевичем сохранилась. Всегда приглашал меня и в Киев, и в Днепропетровск. Устраивали какие-то вечера для футболистов.

Была смешная история в 1971-м. Лобановский из первой лиги вывел "Днепр" в высшую. "Локомотив" тоже гарантировал себе там место. В последнем туре осталось выяснить, кто завоюет малые золотые медали. "Днепр" играл в Одессе, а "Локомотив" дома с "Крыльями". Лобановский знал: "Крылья" получили указание проиграть. Ситуация безнадежная. Но он провел всех.

- Как?

- Я прилетел в Одессу, пришел в его номер. Лобановский спрятал меня за портьеру - а сам пригласил на разговор тренера "Черноморца". Тот садится за стол: "Валерий Васильевич, я вас поздравляю с выходом в высшую. Завтра играть против вас будем, но саблю уберем…"

- Значит, вопрос с "Черноморцем" был решен?

- Мне Лобановский потом сказал коротко: "Обстановка будет благоприятная". Далее он протягивает помощнику конвертик и посылает в Москву - раздать лучшим игрокам "Крыльев" по 250 рублей. Чтобы бились с "Локомотивом" всерьез. То, что теперь зовется "стимулированием".

- Сценарий, однако.

- Самое главное из сценария Лобановский от меня скрыл, хотя посадил на скамейку "Днепра", чуть позади себя. 18.00 - начало матча. Играют минуты две. Арбитр свистит - на поле выбегают пионеры. Читают стихи, поздравляют "Днепр" с повышением в классе. Даже галстуки кому-то повязали.

- Чудеса.

- На это уходит минут пятнадцать. Матч возобновляется. Я пока ничего не понимаю. Вскоре на стадионе Черноморского пароходства вырубается электричество. За время, что чинят, в Москве завершается первый тайм. И становится известно: "Крылья" ведут 1:0. А в Одессе по нулям. Матч-то не начинался толком. В итоге "Днепр" спокойно выиграл 3:1, а "Локомотив" с трудом сравнял счет. Лобановский взял первое место. Светился от того, как его ловушки сработали. Комбинация удалась. Я вот не знаю - это неспортивно или маленькая хитрость?

- Что подсказывает логика старого преферансиста?

- Жульничеством это не назвал бы. Лобановский перехитрил условия, в которых оказался. А в Киеве Виктор Маслов пустил меня на разбор матча. После сказал: "Аркадий, может, мне и везет. Но глубоких установок этой команде не даю. Лишь общие слова. Если начну вмешиваться в то, что у них уже есть, будут играть хуже…" Простой вроде бы мужик - а тренер от Бога. Результат давал везде.

- Бывало, что приходите на "Торпедо" - а оно сдает?

- На моих глазах "Торпедо" не сдавало матч никогда. Я другой момент до сих пор переживаю - когда Алешин решил распродавать лидеров. И предположить тогда не мог, что это конец команды "Торпедо" как таковой. Происходящее сейчас мне не понять.

- То, что играет в ФНЛ, - это "Торпедо"?

- Ну что вы! Нет, конечно. Одно название. Это видно и по нынешним торпедовским фанатам. Ощущение, что им плевать - "Торпедо" это или "Торпеда".

- Ваш друг Ширвиндт тоже болеет за "Торпедо".

- Уже номинально. Он весь в делах театра.

- Последний человек в спорте, который вас разочаровал?

- Он многих разочаровал. А я по большому счету и не был им очарован. Всегда считал, что его переоценивают. Я об Аршавине. Он не с улицы паренек. Но зачем делать из него футбольного гиганта?

- Кто из российских футбольных тренеров, по вашему мнению, сегодня - номер один?

- Я скажу о торпедовских. Валерий Петраков человек жесткий, грубоватый, но как тренер - замечательный. Симпатичен мне и Сергей Петренко. Петраков хоть в "Химках" всплыл, а Петренко пропал. Нет его. Почему мы не доверяем своим тренерам? Для чего обязательно приглашать иностранного?

Если голландец тренирует итальянцев, это нормально. В Европе все говорят на английском. Общий менталитет, единое пространство. Но в Россию приезжают люди, которые ничего не смыслят ни в нашей жизни, ни в языке. Беседовать с игроком через переводчика - бред сивой кобылы. Думаю, футболисты затаиваются, такого тренера недолюбливают…

- Слышали, как Дзюба назвал Эмери "тренеришкой"?

- Слышал. И не считаю, что он оскорбил Эмери. Высказал точку зрения.

- Вы не стали бы штрафовать Дзюбу на половину зарплаты?

- Не стал бы.

- А на четверть?

- Тоже. Пожурил бы: "Артем, это все-таки неприлично…" В Эмери я так и не разобрался. Для меня удивительным было само его появление. У меня, например, нет восторга, как у некоторых: "Ой! Хиддинк!" Вы изучите всю его карьеру - где там выдающиеся результаты? Или Адвокат. Профессионал. Но молиться на них - вы извините…

- Семин для вас сильнее Хиддинка?

- Семин, по-моему, уже закончил. Из тренеров предпоследнего поколения мне нравился Романцев. Самостоятельный, не прогибавшийся.

- Мы как-то Игоря Квашу спросили: "Если бы в вашей власти было назначить тренера в "Спартак" - кто бы это был?" Он ответил моментально: "Виллаш-Боаш". Допустим, вы вправе выбрать тренера для "Торпедо"…

- Я бы позвал Романцева. Если б он был в форме. Наверняка Романцев в душе остался тренером и хочет вернуться. Но думает - "не мое время". Наблюдает.

- Вы понимаете человека, который по доброй воле от всего отстранился и "наблюдает"?

- Романцев очень своеобразный. Помню в Лужниках матч "Спартак" - "Торпедо". Сыграли вничью, Алешин под трибунами накрыл поляну. Футболистов там не было - собрались тренеры, администраторы. Позвали и меня. Сидит Романцев, потягивает шампанское.

- Шампанское? Вы ничего не перепутали?

- Именно шампанское. Он любит. Поднимается Алешин, произносит тост. Сплошной елей минут на десять в адрес Олега Иваныча. А Романцев даже не смотрит на него - тянет шампанское. Когда тот закончил, все выпили. Пауза. Романцев делает еще глоток, поднимает глаза на Алешина: "Вот честно - за что ж ты меня так ненавидишь?"

***

- Как к вам попала майка Стрельцова с 10-м номером?

- Подарок его сына Игоря. Он сказал, что Стрельцов в этой майке провел свой последний официальный матч.

- Надевали ее?

- Ни разу. Не имею на это права. С Эдиком тоже была интересная история. Играл он где-то с ветеранами. Забил, минуте на 15-й его заменили. Пришел в раздевалку, махнул и задремал. Матч закончился, Стрельцова растолкали. Он спрашивает: "Какой счет?" - "1:1" - "А у нас кто забил?" И поразился, когда услышал: "Ты…"

- А Воронин каким вспоминается?

- Я хорошо его знал. Красавец, модник невероятный. Однажды сидели в ресторане ВТО с Васей Аксеновым и молодым американским писателем, забыл фамилию. Откуда-то из глубины выходит Воронин. Нормальный, не пьяный. Увидел меня: "Аркадий, я тебя уважаю!" - "Валер, познакомься. Это Аксенов" - "О, Василий! Я вас уважаю". Представили ему и американца. Воронин поклонился: "Я вас уважаю…"

Дружил я и с динамовским нападающим Генрихом Федосовым. Фантастическая личность. С одним недостатком - пил по-черному. Все были в курсе, но от основы не отцепляли. Геша из-за границы мне пластинки вез. Виниловые диски.

- Какие?

- Особенно просил его Фрэнка Синатру. Эти пластинки сохранились. Федосов - четырехкратный чемпион СССР, а жил на Садовом в коммуналке. Как-то поднимаемся к нему. "Аркадий, иди первый" - "Что это ты меня вперед пихаешь?" Он остановился на ступенечку ниже: "А я хочу быть с тобой одного роста". Геша высокий был.

Ко мне он приходил ближе к ночи. Прощаясь, говорил: "Аркадий, мне надо на репетицию". Так называл тренировки. "Потому что публика платит деньги - она же хочет со страшной силой смеяться…" Как они играли! У них глаза горели! Самым большим несчастьем было не попасть в состав.

Вот еще случай, о котором рассказал Валера Короленков. Сборная при Бескове проводила товарищеский матч в Швеции. Под четвертым номером - Вова Глотов. Деревенский парень, но футболист - неплохой. Дали ему задание - персоналка против Курта Хамрина. Одного из лучших форвардов Европы. Тот без голов не уходил.

- И что?

- Наши ведут 1:0. Минуты за три до конца Хамрин все же забивает. На следующий день Бесков сообщает: за невыполнение тренерских указаний Глотов отчисляется из сборной. Тут Володя поднялся: "Константин Иванович! Я ваше указание выполнял строго! 87 минут не давал Хамрину дышать. Ну какой он на х... нападающий, если за 90 минут гол не может забить?!" Услышав эту историю, я подумал: как поэзия - состояние души, так и футбол. Абсолютное состояние души. Отдельные, уникальные люди.

- Сами когда играли в последний раз?

- Давно. Я же травму получил, выбили голеностоп. С глазами неважно тоже из-за футбола. Школьный приятель нанес удар через себя. И долбанул в меня.

- Тот, у которого вы увели девушку? Тогда все объяснимо.

- Другой. Глаза после этого воспаляются. Оберегая их от яркого света и пыли, хожу в затемненных очках.

- С бывшим футболистом "Зенита" и "Таврии", ставшим прекрасным поэтом, вы тоже дружили?

- С Сашей Ткаченко? Да, с 1978 года. Как-то не могли вспомнить одного торпедовского игрока - и вдруг среди ночи звонок: "Андреюк!" Спросонья я сообразил, о чем речь. А это Саша ворочался, - и озарило.

- Умер он внезапно.

- Неприятности с сердцем у него были, но есть в его кончине какая-то загадка. У Ткаченко была квартира, где жил с женой, - а еще однокомнатная. Что-то вроде рабочего кабинета. Иногда проводил по несколько дней. И вот, трое суток его нет. К телефону не подходит. Вскрыли дверь - а он лежит мертвый у горячей батареи, весь опух. Диагноз - остановка сердца.

- Вам это показалось странным?

- Ткаченко руководил российским PEN-клубом. А тот занимал не всегда государственную позицию, часто спорную. Не исключено, Саше и помогли уйти.

***

- В вашей квартире все пропитано джазом. Помните первый настоящий джаз, который услышали?

- В Союзе, кроме оркестра Эдди Рознера, я и не мог ничего услышать. А потом к нам на гастроли приехал Дюк Эллингтон. Я нередко бываю в Штатах, там сын живет, преподает в Колумбийском университете. И в Нью-Йорке сразу отправляюсь в клубы на биг-бэнды. Многим знаменитым джазменам пожимал руку.

- Самое памятное для вас рукопожатие?

- С Михаилом Светловым. Гениальный человек и поэт. Это 1960 год, я - никто. Только закончил медицинский институт. Работал врачом - но уже писал что-то вместе с Гришей Гориным. Нас знали как авторов, хоть мы нигде не публиковались. У меня было несколько новелл, написанных от руки. При этом ходил гордый: раз не печатают, значит, я диссидент.

- Забавно.

- В том же ВТО актер Алексей Полевой подвел к столику, за которым сидел Светлов. Сказал: "Михаил Аркадьевич, познакомьтесь. Это молодой, талантливый писатель" - и отошел. А Светлов принялся расспрашивать: "Что пишете - стихи или прозу?" Прозу, ответил я. "Где печатаетесь?" "Нигде! - с гордостью отозвался я. - Меня не печатают!" Светлов усмехнулся: "Писать так, чтоб нигде не печатали, может каждый дурак". Сейчас я молодым повторяю эту фразу. Светлов ко мне тепло относился, называл обратным тезкой. Потом Михаил Аркадьевич умер, стал легендой - и теперь трудно представить, что я с ним был близко знаком. Как и с Володей Высоцким.

- А с ним где подружились?

- Я учился в институте - и студент Высоцкий приходил смотреть наши потрясающие медицинские капустники. Он моложе на четыре года. Мы обменивались пластинками. При встрече Володя бросался ко мне, обнимал и говорил одно и то же: "Моя птичка!" Не понимаю, почему.

Плыли, помнится, на теплоходе в Одессу. Высоцкий был с Мариной Влади, а я с сыном, пятилетним Васей. Кто-то уронил на палубу окурок. Сын вскрикнул от испуга, поднял его и выбросил за борт. Высоцкий сказал: "Вася, ты спас корабль от пожара! Такие подвиги положено отмечать". Причем меня не предупредил, что задумал.

- Что же?

- Вечером в кают-компании собрались все пассажиры. Заходят Высоцкий с капитаном. Тот объявляет: "Дорогие товарищи, сегодня в 12 часов 30 минут Василий Арканов совершил геройский поступок. Он предотвратил пожар на нашем судне. Разрешите поздравить его, вручить почетную грамоту". Высоцкий протянул ее сыну, да с какой-то игрушкой. Это и для меня стало неожиданностью, а уж Васька потерял дар речи.

- С Высоцким было непросто?

- С Высоцким было очень просто! Скромнейший человек. Он мог быть чем-то раздражен, но выпендрежа себе не позволял. Как и Окуджава, Константин Симонов, Андрей Вознесенский… С гонором разве что Женя Евтушенко. Но это у него смолоду. Евтушенко еще никто не знал, а он уже старался выделяться.

- Кто вас познакомил с Михаилом Талем?

- Конферансье Гарри Гриневич. Он работал в Рижском эстрадном оркестре, для которого я делал программы и часто приезжал в Латвию. Мы задружились. Миша всегда привозил мне из-за границы бутылку "Мартеля", хоть я ни разу не просил. Если мы сталкивались в каком-то городе, где Таль давал сеанс одновременной игры, предлагал мне присоединиться.

- Заканчивалось все разгромом?

- Порой наша партия складывалась так, что Миша быстро терял к ней интерес. Тогда он тихонько говорил: "Ничья?" И народ с восхищением глядел на человека, который не проиграл самому Талю. Но если Мишу партия по-настоящему захватывала, он забывал обо всем. Садился напротив, искрил глазами и громил меня безжалостно.

Таль был невероятно остроумным. К примеру, его мама обронила, что познакомилась с грузинкой, дочкой бывшего князя. Миша мягко поправил: "Мама, князья бывшими не бывают. Князь - это порода. Бывшим может быть секретарь райкома партии…" А когда готовился к первому чемпионскому матчу с Ботвинником, Михаил Моисеевич постоянно выставлял разные условия. Таль реагировал иронично: "Даже если он потребует, чтоб каждая партия проходила в его туалете, я соглашусь. Потому что все равно Ботвинника обыграю".

- Кажется, понятия "режим" для Таля не существовало?

- Это правда. Боже, сколько он курил! После операции, едва Миша очнулся в реанимации, попросил сигарету. Врачи в ужасе: "Вы с ума сошли! Вам нельзя". Таль настоял, чтоб позвали профессора, который его курировал. Тот сказал: "Миша, вам необходимо отказаться от всех вредных привычек. Но курение не бросайте". Разрешил принести сигареты. Профессор понимал, что это уже ничего не решает и облегчил пациенту жизнь. А Таль радостно оповестил всю палату: "Это единственный доктор, которому я доверяю".

В спиртном Миша тоже позволял себе переборчики. Однажды в гостях сидели рядом. Он мне что-то рассказывал, задумался на секунду и затих. Поворачиваю голову - Миша спит. Застолье идет своим чередом. Час спустя он открывает глаза, смотрит на меня, светлеет лицом: "Так вот, я считаю…" - и продолжает разговор ровно с того же места!

***

- Вы когда-то обмолвились про гигантскую устойчивость к восприятию алкоголя. Не преувеличиваете?

- Нет. Особенность организма. В свое время товарищ из органов, увидев, что могу прилично выпить, сказал: "Работали бы у нас - вам бы цены не было!" Хотя еще в 1970-м после одного случая дал зарок: до выступления - ни грамма.

- Что за случай?

- В минском доме офицеров организовали литературный вечер. С утра нас разобрали местные деятели. Меня взялся опекать будущий министр МВД Белоруссии, а в ту пору первый секретарь ЦК комсомола Жабицкий. Здесь коньячок, там коньячок, плюс жара… Но чувствую себя нормально. Вечером на двух автомобилях подкатываем к служебному входу. Администратор, почувствовав от меня запашок, осыпала упреками: "Что вы натворили? Сегодня сам Жабицкий будет!" В этот момент раскрасневшийся Жабицкий, пошатываясь, выходит из второй машины: "А я уже тут!"

Стою за кулисами. Дождался своей очереди, вышел, прочитал рассказ. Зрители приняли на ура. Я откланялся - а они хлопают, вызывают на бис. Возвращаюсь на сцену. Думаю, исполню что-нибудь проверенное, смешное. Читаю первый абзац - тишина. Второй, третий - ноль эмоций. И вдруг осознаю, что повторяю рассказ, который только что читал. Кое-как вывернулся, но с того дня перед концертом крепче чая - ничего.

- Как в 70-е вас занесло на съемки фильма "Центровой из поднебесья"?

- Спасибо Аксенову. Он написал сценарий и попросил режиссера Магитона утвердить меня на роль спортивного комментатора. Мы дружили, Вася знал мое отношение к спорту. Незадолго до этого я попал в аварию. Руки после переломов плохо двигались. А в одном эпизодике должен был вести машину. Так что устроили киношники?

- Что?

- Уложили на заднее сиденье водителя, скомандовали: "Рули, все остальное ногами будет делать он". Сняли пару дублей. А на премьере выяснилось, что в тот момент, когда кручу баранку, в кадре на мгновение появляется чья-то голова и уходит вниз. Мужику просто захотелось поглазеть, как все происходит. Удивительно, что при монтаже на это никто не обратил внимания. Так и сохранилось.

- А что за авария у вас была?

- Ехали под Москвой с приятелем на его "копейке". Он за рулем. Высокая скорость, мокрый асфальт, лысая резина. Крутило нас секунд двадцать. Чудом разминулись с грузовиками, которые неслись мимо, затем бросило в кювет. Уткнулись в три молоденьких деревца. Приятель лишь нос расцарапал.

- Вам повезло меньше?

- Сотрясение мозга, перелом ключицы. В районе поясницы от удара образовалась жуткая гематома. Когда она начала распадаться, то почернела и пошла по соединительным тканям - от пупка до колен. Ко мне в больницу приводили студентов мединститута!

- Зачем?

- Чтоб знали - бывает и такое. Я учился в медицинском, работал в больнице участковым врачом, но ничего подобного не встречал.

- Были еще ситуации, когда жизнь висела на волоске?

- В 1967 два месяца провел на войне во Вьетнаме. На обратном пути в Японском море нас прихватил шторм в одиннадцать баллов. Полкоманды было в лежку. Остальные пытались работать.

- А вы?

- Привязался в рубке у капитана, пробыв сутки в таком положении. Наш сухогруз швыряло по волнам. А закончился шторм внезапно. Словно кто-то нажал кнопку - и все стихло.

- Кто вас послал во Вьетнам?

- Борис Полевой, главный редактор "Юности". Планировалось, что делегация советских писателей поддержит братский вьетнамский народ. Но по мере того, как война разрасталась, почти все под разными предлогами лететь отказались. В результате меня и переводчика Марка Ткачева вызвали в ЦК и сообщили, что из идеологических соображений отменять поездку нельзя. Вдвоем и отправились. Меня назначили "руководителем делегации". Время было сложное, Северный Вьетнам воевал с Южным. Плюс рядом Китай, с которым Советский Союз находился в контрах. Мы приехали - а ничего увидеть не можем. Выручил Марк.

- Каким образом?

- Пользуясь тем, что переводил стихи Хо Ши Мина, он добился приема в ЦК компартии Вьетнама. Принимал нас секретарь по идеологии. Выдал ксиву "Проход всюду", джип, водителя, охранника. Вместо недели колесили там два месяца. Побывали в таких местах, куда никого из наших не пускали.

- Охранник пригодился?

- Не особо. Помню, плутали ночью по лесу - и началась бомбежка. Водитель и охранник сразу куда-то чухнули, а я сижу в растерянности. Кругом болота, Марк спит. Что делать? Вдруг рядом выросли вооруженные вьетнамцы. Наставили автоматы, орут. Намерения явно недобрые. Тут возвращаются охранник с водителем, жестикулируют. Те кланяются и исчезают. Я спрашиваю: "Кто это?" - "Партизаны. Вы в защитной гимнастерке, приняли вас за американского летчика".

- Чем это грозило?

- До штаба партизаны доводили не каждого пленного американца. Убивали на месте. Либо стреляли в промежность. Водитель рассказывал мне это будничным тоном. И добавил: "Вообще-то мы вовремя подоспели. С вами они уже хотели разобраться…"

***

- Давайте про Новый год поговорим. Самый необычный в вашей жизни?

- Я учился в девятом классе. Родители друга уехали, предоставив квартиру в наше распоряжение. Было пять ребят и пять девчонок. Это конец 40-х, на елку помимо игрушек и звезд вешали все подряд. Что было под рукой, тем и украшали. Среди прочего там висела огромная луковица. Пригласил на танец девочку, в которую был влюблен. Говорю ей о своих чувствах, а она спрашивает: "Ты на все ради меня способен?" - "Конечно!" - "Вон ту луковицу можешь съесть?" Я беру, чищу, и на ее глазах - хруп-хруп.

- Да вы герой, Аркадий Михайлович.

- Меняют пластинку, снова зову ее на танец и слышу: "Фу-у, как же от тебя луком несет!" И убежала. Дальше к кому не подойду, все шарахаются. Этот Новый год я запомнил навсегда.

- Певица Майя Кристалинская, первая супруга, таких подвигов от вас не требовала?

- Нет. Когда познакомились, она только начинала карьеру в оркестре Юры Саульского. Встретились мы 2 мая. 9-го погуляли по Москве, отметили праздник. Я проводил Майю и возле ее дома на площади трех вокзалов сделал предложение. Она согласилась. Отнесли заявление в загс, назначили нам на 1 июня. А 7-го, в день моего рождения, сыграли свадьбу.

- Где?

- В нашей коммуналке. Там родственники Майи впервые увидели моих. Смотрели все друг на друга с подозрением. Ее отец работал массовиком-затейником в Обществе слепых. С собой у него были головоломки, которые он и раздал за столом. Семейство Майи молча разгадывало их по одну сторону стола, мое - по другую.

- Когда поняли, что ваш брак обречен?

- Через полгода. Мы совсем разные. Чтоб убедиться в этом, не обязательно было жениться. Но расстались без скандала, до последних дней Майи храня добрые отношения.

- История смены фамилии вами и Гориным известна. А как пришли менять ее в паспортный стол? За этим наверняка еще история…

- В Союзе был закон - ты имеешь право взять новую фамилию, имя. Но не отчество. Мы с Гришей вместе явились в паспортный стол и внесли изменения.

- Были другие варианты псевдонима - кроме "Арканова"?

- Нет. Меня, Аркадия, с детства во дворе называли Аркан. Так я из Штейнбока превратился в Арканова. А Гриша стал Гориным. Но позже придумал красивую легенду, будто расшифровывается псевдоним так: Григорий Офштейн Решил Изменить Национальность. Девять лет мы были соавторами, пока не почувствовали, что тянет нас в разные стороны. Его в драматургию, меня - в прозу. И разбежались.

- "Ни дня без строчки" - не мой девиз", - сказали вы. Для писателя - не лучшая черта?

- У меня никакой тяги к романам. Мой жанр - новелла, 15-20 страниц. Вкладываю в нее все, как в таблетку. Растворил - и готово. А для кого-то такой объем - заявка, из которой спокойно можно сотворить роман. Идею мне надо выносить в голове. И родить вовремя. Если пишу быстро, не продумав все от и до, результат получается скверный. Если упускаю момент и затягиваю, тоже нехорошо. Потому что пишется уже не от души, а от мозгов.

- Компьютер освоили?

- Пользуюсь им, когда нужно перепечатать текст, отредактировать. Сочиняю от руки. Я не старомоден. Просто когда пишешь, мыслительный процесс должен совпадать с двигательным. Подумал - и рука сама в ту же секунду выводит по бумаге. А я печатаю слишком медленно. Из-за этого все теряется.

- Даже Александр Бубнов, говорят, обзавелся пиар-менеджером. А у вас есть?

- Нет. Мне хватило арт-директора, который работал со мной в начале 90-х. Несколько раз он занимал у меня деньги. Сумма увеличивалась - однако отдавал в срок.  Потом попросил 30 тысяч долларов. Это все, что у меня было. Но парня воспринимал как члена семьи, он жил у нас. А оказалось, что у разных людей назанимал около 400 тысяч долларов. И свалил в Штаты.

- С концами?

- Да. Он был директором не только у меня, но и у Макаревича. Правда, Макаревич успел у него квартиру за долги отобрать. А мне он спустя года три позвонил из Америки. Просил прощения, клялся-божился, что все вернет до копейки. Помолчал и добавил: "Аркадий Михалыч, если вам не успею, сыну вашему точно отдам…"

- И что?

- Больше о нем не слыхал. Поразительный цинизм.

- Нам сложно поверить, что скоро вам - 80…

- Не люблю юбилеи и дни рождения. В том, что появился на свет, моей заслуги нет. Если близкие хотят сделать мне приятное, что-то организовать - ради бога. Не я буду их звать, а они меня позовут и приготовят сюрприз.

Лучше всех на эту тему высказался Ботвинник. Когда ему исполнилось 70, он с утра рванул на Москву-реку кататься на байдарке. Вечером собрались дома гости, ждут юбиляра, волнуются - а его все нет и нет. Вернулся ближе к полуночи. "Михаил Моисеевич, как же так?" - накинулись на него. А он пожал плечами: "Не вижу никаких своих заслуг в том, что 70 раз подряд вместе с Землей прокрутился вокруг Солнца…"

Так и надо относиться к датам. Мне в следующем году 80, а Владимиру Зельдину, допустим, 98. Борис Ефимов до 108 прожил. Я, кстати, встретил его в ЦДРИ незадолго до 105-летия. Ефимов спрашивает: "Придешь на мой юбилей?" - "Позовете - конечно". - "Я-то позову". Хихикнул и произнес: "Приходи. Если доживешь…"

- В какие моменты вспоминаете о возрасте?

- Его ощущаешь, когда перестаешь быть интересен окружающему миру. Когда без тебя легко обойтись. Этого, слава богу, я не чувствую. А если мне говорят: "Ой, как вы шикарно выглядите", отвечаю: "Ничем не могу вам помочь…"