Он был нашим всем

     В среду на Ваганьковском кладбище был похоронен основатель и бессменный главный редактор "СЭ" Владимир Кучмий.

Игорь Рабинер

     Он был нашим всем.

     В силу его закрытости от публики многие читатели наивно полагали, будто "Спорт-Экспресс" - газета Вайцеховской и Беленького, Дзичковского и Маламуда, Голышака и Кружкова. Действительно, никто из журналистов не мог пожаловаться, что нам не позволяют быть самими собой. Но все, кто имел отношение к "СЭ", прекрасно знали, что на самом деле это газета одного человека - Владимира Михайловича Кучмия. И если есть в мире кто-то, чье каждое слово весит больше самой тяжелой штанги, - это как раз наш Главный.  

     Не есть, а был. Хоть это и невозможно. Всю прошлую субботу, после страшной вести, я как зомби шагал туда-сюда по квартире, смотрел футбольные матчи и не видел их, хлестал горькую, чтобы хоть чуть-чуть притушить ужас, - а в голове сидело одно: "Завтра проснусь, и выяснится, что это был просто кошмарный сон. Так и будет. По-другому не может быть".

     Может. Кучмий щедро раздал нам - а главное, газете - всего себя. Без остатка. И ушел - дико, непостижимо рано.

     До субботы мы не понимали, как были счастливы.

     И, наверное, не могли до конца понять - потому что воспринимали это счастье как что-то само собой разумеющееся. Думаю, каждый из нас, журналистов "СЭ" и увлеченных своим делом людей, не раз слышал фразу: "Какой же ты счастливый человек!" Слышал - но про себя удивлялся: а разве может быть иначе?

     Еще как может. И то, что мы этого не понимали, - величайшая заслуга Главного.

     Мы в "СЭ" живем какой-то особенной жизнью, законы которой не имеют ничего общего с циничной, серой, жестокой действительностью. Эту жизнь, наполненную смыслом и чувством, создал один человек.

     Осознание этого пришло только сейчас - когда его не вернуть. И уже который день жены поят нас успокоительным и безуспешно пытаются осушить наши слезы. Но при этом сами, даже не будучи знакомы с ним лично, тоже плачут. Потому что Кучмий все эти годы был в наших душах, а значит - и в наших домах. Благодаря ему мы никогда не проводили разделительной черты между понятиями "на работе" и "дома", как делают люди, которые не живут своей работой, а механически зарабатывают на ней деньги.

     Психологи считают, что футбольная команда - это слепок с характера ее главного тренера, а коллега Мартанов, бывший учитель, уверяет, что школьный класс похож на классного руководителя. На примере Владимира Михайловича я понимаю, что эти утверждения - чистая правда. "Спорт-Экспресс" таков, каким был он сам. Лишенным жировой прослойки на душе. Пропускающим все через собственное сердце.

     Такие люди и уходят до срока.

***

     Тот осенний день 1987 года перевернул мою жизнь.

     14-летний школьник, я прочитал о создании школы юного спортивного журналиста при "Комсомольской правде". Приглашались все желающие. И я с дрожью в коленках отправился в знаменитое здание на улице Правды.

     Это была судьба. Потому что гостем "Комсомолки" в тот день был Владимир Кучмий. Тогда - первый зам главного редактора "Советского спорта".

     За пару часов встречи я буквально извел Кучмия нелицеприятными вопросами. Почему в "Советском спорте" - сплошная физкультура и никакого спорта? Когда все отчеты о футбольных матчах будут публиковаться на следующий день после тура? Почему в "МК" и "Огоньке" выходят острые интервью спортсменов, а в "Совспорте" - одна сухомятка?

     Помню свое удивление тому, с какой выдержкой, а кое-где - и поддержкой отреагировал высокий газетный чин на мои наскоки. Далек от мысли, что беспардонные вопросы 14-летнего болельщика могли подтолкнуть его к каким-то важным выводам. Просто задавал их, видимо, далеко не я один.

     Когда та встреча закончилась, я еще имел наглость подойти к Кучмию: "Владимир Михайлович, а нельзя у вас в газете пройти стажировку? Что угодно делать готов - только возьмите!"

     После моих вопросов на встрече любой "совковый" газетный начальник меня бы к своему изданию и на пушечный выстрел не подпустил. Да и вообще, зачем солидной газете 14-летний стажер? Я понимал это - и оттого лишился дара речи, когда Кучмий сказал: "Приходи завтра". И назвал номер кабинета.

     Тогда я и представить не мог, что с этого "приходи" начнется моя репортерская карьера. Во время праздников в "Спорт-Экспрессе" Главный нередко с нежностью и юмором вспоминал нашу первую встречу в "Комсомолке". А я изумлялся, что он вообще о ней вспомнил. Ведь между тем, как я с его благословения разбирал письма и бегал за водкой (причем не Кучмию) в "Совспорте", и моим появлением в "СЭ" прошло семь долгих лет.

     Много лет спустя я пойму, до какой степени Кучмий ценит в людях неравнодушие. Которое и заставило его тогда не послать подростка-нахаленка куда подальше, а сказать: "Приходи".

     В конце предыдущей фразы хотел поставить многоточие - и тут вспомнил один из наших недавних разговоров. Я сдал материал, который Главному понравился. И он вызвал меня к себе, чтобы похвалить, - поскольку прекрасно знал, как его благодарность окрыляет. Но не преминул на ходу преподать небольшой урок. "Из 30 тысяч символов я убрал у тебя всего два." - "Какие, Владимир Михайлович?" - "Поменял многоточие на точку. Пойми: многоточием журналист чаще всего расписывается в отсутствии мысли. Или в том, что не смог довести ее до конца".

     Мы чему-то учились у него каждый день.

     Он обожал, когда после его правки журналисты пытались отспорить у него ту или иную строчку - и зачастую успешно. На планерках приводил этих смельчаков в пример другим, более покладистым. Хотя редактура Главного считалась окончательной, и прикоснуться к тексту после нее по неписаным правилам "СЭ" являлось преступлением. Но сам Кучмий внушал нам: "Настоящий журналист должен биться за каждую букву в своих материалах!"

     За последние дни я нередко думал - что было бы со мной, не произойди той случайной встречи в "Комсомолке"? Кем бы я стал, что и на каком уровне делал? Наверное, к спортивной журналистике все равно бы пришел - слишком сильно этого хотел. А вот чего бы в этой профессии достиг, научился ли бы работать на износ, не жаловаться на усталость, а главное, вкладывать в каждый материал всего себя без остатка, - не знаю. Не уверен.

     Зато уверен в том, что Кучмий меня как журналиста во многом и слепил. В "СЭ" я пришел 21-летним парнем - где-то до того уже поработавшим, подававшим какие-то надежды. И, разумеется, самоуверенно считавшим, что многие секреты этой профессии мне уже известны. Теперь, проглядывая свои материалы того времени, понимаю, что тогда не умел почти ничего. И Главный, что-то во мне разглядев, возился со мной и моими заметками часы, дни, недели, годы.

     Так уж устроен человек, что ему всегда кажется: начальство уделяет ему маловато внимания. В журналистике амбиции есть у всех, и каждый в глубине души считает, что мир (как минимум - редакционный) должен крутиться именно вокруг него. Но, если вдуматься, под началом главного редактора - десятки репортеров. Десятки шестеренок в огромном механизме ведущей спортивной газеты страны. Попутно ему, ответственному за все, надо заниматься еще миллионом вещей. Как он при такой занятости может пропитаться проблемами и чувствами каждого?

     Кучмий - мог. Его любви - подчас весьма колючей и сверхтребовательной - хватало на каждого. А потому равнодушных в этой газете не было и быть не могло.

     Любой в "СЭ" скажет, что он находил для него именно те слова, которые ему были больше всего нужны. На самые разные темы - в том числе и житейские. Он был великий наставник. И когда я задаюсь вопросом, кто в наибольшей степени сформировал меня как личность, то прихожу к выводу: мой отец и Владимир Михайлович.

***

     Он потрясающе умел улавливать моменты, когда у репортера наступала самоуспокоенность. Четыре или пять раз за 15 лет он вызывал меня в свой кабинет и проводил жесточайшие беседы с лейтмотивом: "Ты идешь не той дорогой!" В первый момент я выходил из кабинета страшно обиженный. Но чуть позже, успокоившись и все проанализировав, понимал: он прав. Малейшие признаки "звездняка" он выжигал каленым железом, и такие беседы становились мощнейшим толчком для роста.

     Показательный момент: за последние дни в "СЭ" позвонили и выразили соболезнования абсолютно все, кто по тем или иным причинам ушел от нас в другие издания. Сейчас невозможно найти крупную газету или телекомпанию, где нет бывших спорт-экспрессовцев. Везде их берут на работу с распростертыми объятиями, везде они выходят на первые роли. Потому что школа Кучмия - это, убежден, великая школа журналистики. И это понимают даже те, кто покинул газету с обидами, с ощущением недооцененности. Оттого и позвонили, и написали - не было издания, кто бы не выразил скорбь по нашему Главному. А сколько журналистского народу придет в среду с ним попрощаться - не могу даже представить.

     Репортеры "СЭ" и люди, которых эта газета воспитала, - отдельный мир, микрокосм, каста. Это вовсе не означает, что те коллеги, кто у нас никогда не работал, хуже нас. Они просто другие. А ту, образно говоря, свою походку, которая объединила нас, дал нам именно он, Владимир Михайлович.

     Он был наглухо закрыт от внешнего мира. Сознательно не появлялся ни на каких "тусовках", не давал интервью. Всю свою энергию, всю душу он вкладывал в создание газеты - и не хотел распыляться на что-либо другое. Уверен: будь в 87-м в его жизни "СЭ", Кучмий ни за что бы не пришел и на ту встречу в "Комсомолку": из нежелания отдавать кому-то другому то, что предназначено его детищу.

     Верно написал коллега Александр Горбунов - его публичностью и был "СЭ".

     Будучи блистательным репортером, почти за 18 лет в "СЭ" Главный не съездил ни на одно соревнование, не опубликовал, кроме первого номера, ни одной "колонки редактора". Хотя стоило ему пальцами щелкнуть - и все это у него было бы. Очень многие главные редакторы возможности попользоваться своей властью в личных целях не упускают. Кучмий - из другого теста. Все это я ставлю в один ряд с его непубличностью. Он был абсолютным монархом внутри редакции, но вообще не стремился хвастать своим скипетром за ее дверьми.    

     Кляну себя, что за все эти годы так и не нашел времени, чтобы целиком прочитать его великолепные книги о велоспорте и коньках (что обязательно сделаю теперь, когда уже поздно). Но даже из тех пробиравших насквозь фрагментов, которые читал, становилось понятно, как Владимир Михайлович любил это таинство - написание материалов. И тем не менее пожертвовал собой как журналистом, чтобы из года в год вкладывать эту любовь в нас. Удалось. Как и любое дело, которое он начинал.  

     Его кабинет на третьем этаже здания на улице Красина, 27, строение 2 так и остался для чужих людей неприступной крепостью. А для своих - родным домом и школьной партой.

     Мы до сих пор смотрим на дверь этого кабинета - и не верим, что Он в него больше не войдет. И как же было больно на первой планерке в прошлое воскресенье глядеть на его пустое кресло в конференц-зале. Плакали все - кто-то тихо, а кто-то навзрыд.

     На той планерке первый заместитель главного редактора Владимир Титоренко сквозь слезы произнес фразу, которая все говорит о том, как Главный относился к своему "ребенку": "Он поступил по-журналистски, дав нам сутки, чтобы мы смогли хоть как-то понять, на каком свете находимся". Имелось в виду то, что Кучмия не стало рано утром в субботу, а в воскресенье "СЭ" не выходит. И у редакции был день на то, чтобы начать осмысливать происходящее.

     Хотя до конца мы все это не осмыслим еще очень долго.  

***

     Когда наши внутриредакционные телефоны звонили, и загоралась кнопочка с цифрами "101", у каждого начинало вовсю колотиться сердце. И не потому, что мы жаждали начальственной похвалы или боялись нагоняя. Просто его оценка была абсолютной - для нас же самих. Его журналистский вкус в наших глазах был столь безупречным, что его неправоты мы не допускали.

     Он был великим режиссером, Станиславским, Спилбергом, Бесковым. Он обладал удивительной способностью видеть, что в газете затормозилось в развитии, что надо изменить, чтобы вызвать новый всплеск читательского интереса. Это ведь великое искусство: скажем, когда ты много лет видишь человека каждый день, то не замечаешь изменений в его внешности. Так и с газетой. Кучмий каким-то непостижимым образом все это видел. И не переносил сползания в рутину.   

     Когда привыкаешь работать по каким-то лекалам, что-то менять не хочется. Плывешь по течению - и все в порядке. Поэтому, если по правде, его новые идеи далеко не всегда приходились нам по вкусу. В разговорах между собой мы ворчали: ну зачем он опять что-то изобретает? Кому все это надо?!

     А потом оказывалось, что его идея обновила и освежила "СЭ".  

     В 2003 году Главный гремел: "Газета стала слишком сиюминутной. Мы живем лишь вчерашним событием, пляшем только от "текучки". У нас нет очерков на "вечные" темы, которые волнуют людей вне зависимости от результата того или иного матча. Когда-то в "Литературной газете" такие материалы писали Аграновский, Рост - и ими зачитывалась вся страна. У нас собрались лучшие перья в России - так что, вы не можете писать так же? С сегодняшнего дня каждый обозреватель обязан сдавать по одной теме в месяц".

     Бог ты мой, как мы намучились с этими темами! Но если бы Кучмий не выдвинул ту безумную, как нам поначалу казалось, идею, я бы никогда не написал, например, расследования "Бромантановый "Спартак", которое потребовало трех месяцев "пахоты" - зато открыло мне самому и многим читателям немало тайн в той отвратительной истории.

     Такие примеры может привести каждый из моих коллег. Кучмий мотивировал нас к поиску того, что не лежит на поверхности. И, скажем, мой недавний материал о слепом болельщике из Питера вышел в свет только после того, как о нем узнал Главный. Историю этого человека он пропустил через свое сердце - и, не задумываясь, закрыл глаза на то, что для "СЭ" подобная публикация не совсем традиционна. Кучмий никогда не был догматиком.

     А его последняя большая идея - информационная 2-я полоса? Главный редактор почувствовал, что "СЭ", став за последние годы газетой авторской, сделав акцент на "литературе", сдал в главной составляющей принципа "экспресса" -  информативности. В том, что когда-то вознесло нашу газету на вершину популярности. И пошел на резкие перемены, не только обязав каждого добывать факты для второй полосы, но и найдя для новой рубрики оптимальную форму, и по-особому организовав ее подготовку. После этого на недостаток информации не сетовал никто. Газете эта новация однозначно пошла на пользу, хотя мы поначалу, как всегда, ныли.

***

     Возможно, иные нынешние игроки, тренеры и президенты в российском футболе не ведают, благодаря кому так знамениты, богаты и статусны. Далеко не в последнюю очередь благодаря Кучмию. Когда на руинах советского футбола появился футбол российский, и был его уровень, прямо скажем, неприглядным (что говорить, если половина команд высшей российской лиги годом ранее играла во второй советской?), большинство известных обозревателей того времени плевалось и воротило от него нос. Писком моды было поносить российский футбол последними словами либо вообще о нем не упоминать. А появлявшиеся таланты черед год-два уезжали от безденежья за рубеж.

     И вот, когда казалось, что футбола в стране больше нет и не будет, именно Кучмий волевым решением постановил: тогда мы его создадим. После чего отчеты о каждом рядовом матче стали занимать огромные объемы газетного пространства, всякий гол и красная карточка расписывались столь подробно, будто это события планетарного масштаба. Сколько "СЭ" наслушался критики в свой адрес за тот сознательный перехлест!

     Владимир Михайлович всегда был убежден, что наша цель - не только отражать действительность, но и менять ее. Вести читателя, да и спорт тоже, за собой. Постепенно интерес к российскому футболу пробудился; таким освещением была создана база для того, чтобы в него вкладывались деньги - и он стал шестым по рангу в Европе и выиграл два Кубка УЕФА.

     "СЭ" в разные времена был очень разным. На первых порах покорил читателя количеством оперативной информации. Стал пионером подробного освещения зарубежных футбольных чемпионатов, первенств НХЛ и НБА, гонок "Формулы-1". Потом пришел черед первенства России по футболу. А когда те, кто пришел в редакцию неумелыми мальчишками, выросли, газета от сугубо информационной журналистики перешла к журналистике авторской. Где у каждого - свое лицо, и многих можно узнать по стилю и интонации, не глядя на подпись. Последние годы Главный нередко говорил, что в "СЭ" - лучший подбор журналистов в стране. И не только в спортивной прессе. Прав он или нет - пусть решают другие. Но мы-то знаем, что он всегда прав.

     Каждая из этих перемен не могла совершиться сама собой. За ними стоял он, Кучмий. Всякий раз рискуя - и неизменно угадывая. У него было безошибочное, сверхъестественное редакторское чутье.

***

     Мы всегда были счастливы, когда результат работы ему нравился. Трудно представить, чтобы группа взрослых, самостоятельных людей, добившихся кое-чего в своей профессии, была так по-детски зависима от мнения одного-единственного человека. Но в "СЭ" дело обстояло именно так, и это вызывает у нас не стыд, а гордость. Гордость оттого, что нам посчастливилось работать рядом с глыбой.

     Быть может, следующие слова для кого-то окажутся не очень приятным открытием. Но в такие дни недопустимы недомолвки; надо говорить всю правду. Она - в том, что работали мы не для сотен тысяч абстрактных читателей. А прежде всего - для него, нашего Главного. И делали это не из страха, а из безмерного уважения.

     Его мнение было мерилом того, что сделано хорошо, а что - плохо. Его похвала способна была поднять человеку настроение на целую неделю, а разнос был сравним с концом света. После его ухода в отпуск журналисты позволяли себе чуть-чуть расслабиться, зато перед выходом на работу начинали вкалывать на полную катушку: первая планерка Главного всегда оказывалась моментом истины, она никогда не была рядовой. Он всегда приходил на нее с революционными идеями и бескомпромиссными оценками.

     И теперь, когда мы остались обезглавленными, каждый из нас не может не задаваться вопросом: как жить дальше? Для кого теперь работать, на чье мнение опираться? Почти 18 лет в нашей жизни был простой и понятный миропорядок, когда мы знали, где искать истину. Были известные и железно работавшие рычаги воздействия, ясные стимулы и большая душа. И была семья, в которой, конечно, не обходилось без конфликтов, - но в какой семье их не бывает?

     Вечером в воскресенье мы собрались, чтобы помянуть Главного. И не расходились до глубокой ночи. Чувство семьи - осиротевшей, но единой - было непередаваемым.

     Дай бог, чтобы оно сохранилось.

     Потому что без него, этого чувства, "Спорт-Экспресса" быть не может. Мы не из тех, кто способен работать при сухих, формальных, сугубо профессиональных отношениях. У нас невозможен принцип "разделяй и властвуй", краеугольными камнями нашей атмосферы не могут быть подлость и стукачество. Мы всегда радуемся, а не огорчаемся творческим удачам своих коллег по редакции и всегда рады собираться, скажем так, в неформальной обстановке. И для нас было большим счастьем, когда в подобных посиделках изредка участвовал главный редактор.

     Коллега Дзичковский уже рассказал о прошлогодней июльской ночи в кабинете у Главного, которая закончилась хоровым пением песен на редакционном крыльце в шестом часу утра. Добавлю деталь: Кучмий позвал нас к себе в кабинет, почувствовав, что перегнул палку на разборе итогов работы бригады "СЭ" на Euro-2008. Каким-то шестым чувством он ощутил: едва ли не первый раз мы решили, что он был несправедлив. Его сердце было способно почувствовать любую боль и обиду, о которых мы бы никогда не сказали вслух.

     На днях чудом обнаружилась видеозапись, как той ночью на выходе из редакции мы затягиваем "Старый клен". И крупным планом - поющий и абсолютно счастливый Главный. Перед человеком, который записал на мобильник уникальный момент братания начальника и подчиненных, мы от нахлынувших чувств были готовы упасть на колени. Ведь у большинства из нас нет даже совместных фото с Кучмием. Он не любил фотографироваться. А это видео останется с нами навсегда.  

     Мы обязаны остаться такими же, как были, для него. Ради его памяти. Если без Кучмия "СЭ" загнется, то получится, что в великом деле, которое в 1991 году затеял и которым 17 лет и 7 месяцев твердой рукой рулил Владимир Михайлович, не было смысла.

     Что мы тогда будем думать о себе сами? Как станем смотреть друг другу в глаза?