Майоровы

     71 год назад на свет появились легендарные спартаковские хоккеисты - братья Борис и Евгений Майоровы. В 2004 году в "СЭ" вышел блестящий очерк Александра НИЛИНА. Сегодня мы вновь публикуем этот материал: лучше о Майоровых, пожалуй, не напишешь.

     Они в том же великом спартаковском ряду, что и братья Старостины или Знаменские. И если со Старостиными я Майоровых не решился бы вполне отождествить - тех, кроме всего прочего, все же трое (вернее, четверо, пусть младший, Петр, славы старших и не добился), - то Серафима и Георгия Знаменских вкладом в популярность своего спортивного общества Борис с Евгением, пожалуй, и превосходят.

     До пришествия в хоккей с шайбой братьев из Сокольников, справедливо ассоциируемых именно со "Спартаком", клуб, который был основан Старостиными, котировался в зимнем жанре на порядок ниже, чем в футболе. И очень симптоматично, что клич "Шай-бу! Шай-бу!" прозвучал впервые над полем футбольным, когда на правом краю знаменитейшей команды вдруг появился уже узнавший успех хоккеист Борис Майоров.

     С именами хоккейных братьев связана вся драматургия большой игры в 60-е годы, вся сложность взаимоотношений - как между ведущими клубами, так и между одним из руководителей сборной и звеном кандидатов в национальную команду. Ведь братья не только не выступали за базовый клуб, но и выразительностью личной с ним конкуренции могли поставить под сомнение сам принцип привычного тогда, на базе одной команды, комплектования.

     Борьба Майоровых против всесильного и вне ледяной площадки клуба армии в итоге разлучила их друг с другом. И славой они сочлись, когда Евгений великолепно проявил себя в хоккейных телекомментариях. Правда, и Борису много позднее давался шанс еще больше расширить горизонты своей известности, попробовав себя на поприще репортажа. Но ко времени его дебюта хоккейного бума уже не было, и трансляции с искусственных полян не занимали в нашей жизни прежнего места. Да и количество трансляций сократилось до унизительного для всех нас минимума.

     Братья Майоровы - образ. И хоккейного "Спартака". И сотрудничества в игре.

     При дебюте своем в России заморский хоккей предстал как продолжение летнего соперничества. И расстановка сил сохранялась в нем традиционная - "Динамо", ЦДКА и, естественно, "Спартак". Возрастной и осиротевший без репрессированных Старостиных, "Спартак" свои футбольные невзгоды отчасти перенес и на хоккей. Но в историческом матче против чехословацкого ЛТЦ за сборную Москвы выступила и спартаковская тройка - Зикмунд, Новиков и Тарасов-младший.

     Правда, Зденек Зикмунд с Иваном Новиковым не из футбола пришли, а из тенниса. Перспектива и для них, и для начинавшего спортивную жизнь Юрия Тарасова открывалась весьма заманчивая. Но переход в команду ВВС и самим им счастья не принес, и покинутый клуб отбросил в неопределенность.

     Когда пришли в него братья Майоровы (Старшинов присоединился к ним чуть позже), "Спартак" дрейфовал в зоне небытия и не стеснялся турнирной позиции в конце второго десятка. Конечно, тут надо бы и про тренеров сказать, которые пестовали братьев в юношах, а затем соединили Бориса и Евгения в тройке, оказавшейся в силах отобрать первенство у клуба великого Тарасова-старшего. Но я пропускаю многие подробности, желая обозначить главную сюжетную линию судьбы выдающихся братьев в самой конфликтной точке ее пересечения с линией воли (и силы) тренера сборной.

     Как специалист Анатолий Владимирович не мог не оценить отменной игры Майоровых. Но в качестве оппозиционного кулака он в сборной терпеть их тройку не собирался. Мне кажется, что выразителями чисто спартаковского диссидентства Тарасов скорее видел братьев, а не Старшинова - игрока, который по характеру был более родственным армейским образцам, им по-мичурински насаждаемым.

     Слабым звеном в звене, извините за тавтологию, Тарасов счел Евгения - и воспользовался внешне уважительной для тренера причиной, чтобы от него избавиться. Принято считать, что у Бориса характер невозможнее, чем у брата. Но так ли оно? Вожак (а кого как не Бориса Александровича чаще всего признавали вожаком и в "Спартаке", и в сборной?) этой своей невозможностью в интересах дела обязан и поступаться: иначе властных полномочий не сохранить. А вот Евгений, на роль вожака не претендовавший, но на свободе самоопределения настаивавший, за нее и расплатился: страдая привычным вывихом плеча, он, не желая снисхождения к себе, держался с излишним, как счел тренер, достоинством...

     Интересно, что несколько лет спустя чистосердечным признанием о боли в ноге накануне чемпионата в Стокгольме многократно титулованный Борис в тренерских глазах не приобрел, а потерял. К тому, конечно, добавилось, что тогда в Швеции он был чересчур уж, с точки зрения Анатолия Владимировича, самостоятелен в оценке качества игры сборной.

     В торжественных проводах Бориса Александровича Майорова, не ограничившихся предписанным спортивным начальством ритуалом и продолженных в писательском клубе, тоже увидели вызов. И, в общем, правильно увидели. Наиболее чуткая часть общественности - так называемая художественная интеллигенция - не соглашалась с дежурной формой расставания с игроком, столь индивидуально проявлявшим себя в каждом жесте на площадке и вне ее.

     Майоров-старший (он появился на свет двадцатью минутами раньше брата), как мало кто другой, заслуживал эксклюзива прощания с игрой. И хорошо, что никто не сумел этому эксклюзивному, повторяю, выражению чувств к супермастеру воспрепятствовать.

     Мне кажется, что после преждевременного завершения карьеры Евгением отношения между Борисом и Вячеславом Старшиновым еще более усложнились. Но им уже ничего не оставалось, кроме как по-братски держаться друг за друга.