Газета Спорт-Экспресс № 268 (4247) от 21 ноября 2006 года, интернет-версия - Полоса 16, Материал 1

50 лет назад, 22 ноября 1956 года, в Мельбурне открылись Игры XVI Олимпиады, на которой Юрий Тюкалов завоевал свою вторую золотую медаль.

До этого была победа в Хельсинки в 1952-м, где он вошел в историю как первый советский олимпийский чемпион по академической гребле. Успех этот тем более ценен, что во время войны Тюкалов в осажденном Ленинграде провел все 900 дней блокады. А сейчас в его родном городе на площади Победы в центре Памятного зала монумента героям - защитникам Ленинграда находится 20-метровое панно работы... Тюкалова. Простившись со спортом и получив диплом об окончании Высшего художественно-промышленного училища имени Мухиной, он стал скульптором. Удивительная судьба!

Юрий ТЮКАЛОВ: "ПОСЛЕ ОЛИМПИАДЫ
НА ТАМОЖНЕ ТРЕБОВАЛИ ПОКАЗАТЬ, КУДА СПРЯТАЛ БРИЛЛИАНТЫ"

Юрий Сергеевич ТЮКАЛОВ

Родился 4 июля 1930 года в Ленинграде. Заслуженный мастер спорта по академической гребле. Заслуженный тренер России. Олимпийский чемпион 1952 года на одиночке и 1956 года на двойке парной (с Александром Беркутовым). Серебряный призер Олимпийских игр 1960 года на двойке парной (с Александром Беркутовым). 6-кратный чемпион Европы. 13-кратный чемпион СССР. Награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалями "За оборону Ленинграда" и "За трудовую доблесть". Решением Законодательного собрания Санкт-Петербурга 22 мая 2002 года удостоен звания почетного гражданина города.

Мастерская Тюкалова спрятана в тихом дворике на окраине Питера. О спортивном прошлом хозяина там напоминают лишь старенькое весло на стене да выцветшая черно-белая фотография. 1952 год. Хельсинки. Президент Финляндии Юхо Паасикиви на берегу залива Мейлахти вручает золотую медаль вихрастому пареньку с улыбкой до ушей.

-Пережить блокаду и стать гребцом мирового уровня - это ли не чудо, Юрий Сергеевич?

- Чудо, конечно, иначе не скажешь. Привыкнуть можно ко всему. К бомбежкам, артобстрелу. Но самое страшное - голод. В день - 125 граммов хлеба. Из жмыха, мучной пыли и целлюлозы... Отец служил в кавалерии. Когда его рота получила приказ выйти из Ленинграда, он заскочил домой и отдал нам мешочек овса. Мы мололи его вручную в старой деревянной кофемолке и выпекали в день одну лепешку. Это был наш с мамой дополнительный паек. До середины зимы хватило.

Спали не раздеваясь, в пальто. За всю блокаду я ни разу не мылся - как ни странно, вшей или другой заразы не было. Однажды сосед, работавший охранником на ГЭС, провел меня туда в душевую. Только намылился - объявили воздушную тревогу. Воду сразу выключили. Стер я с себя мыло и поплелся домой. Маму расстраивать не стал, сказал, что успел помыться.

-Сколько вам было лет, когда получили медаль "За оборону Ленинграда"?

- Тринадцать. Наш класс послали на прополку овощей, сбор ягод. А меня назначили водовозом. В 6 утра запрягал лошадь и привозил на поля по три огромные бочки с водой. Во время налетов дежурили с мальчишками на крышах, тушили зажигательные бомбы. На моем счету 26 таких бомб, из них четыре - фосфорные. "Зажигалку" легко гасить: взял за стабилизатор щипцами и опустил в бочку с водой. Фосфорная - другая. Первый раз кинул ее в воду - она выпрыгнула оттуда, зашипела, зараза, белый дым повалил с едким запахом. Ну все, думаю, сейчас рванет. Счастье, что мужик подбежал: "Это фосфорная бомба, ее песком засыпать нужно".

С какого-то момента я перестал бояться смерти. К ней тоже привыкали, она ведь была на каждом шагу. Идешь, к примеру, в булочную, видишь, присел человек в сугроб передохнуть. Возвращаешься - он уже мертвый. Но ты не реагируешь. Все мысли об одном: как утолить голод.

С нами в квартире сначала родственники жили. Тетя Шура, дядя Ваня и их сын Андрей. Как-то встаем утром - дядя Ваня умер. Завернули его в простыню, хотели на кладбище отвезти, но на чем? Был лютый мороз, градусов 40, и специальная машина, собиравшая трупы, не приехала. День спустя не проснулась тетя Шура. А еще через три дня не стало и Андрея. Сидим с мамой вдвоем - и три покойника рядом... Потом все-таки дождались машину, которая их забрала.

-Вы всю жизнь прожили в Ленинграде?

- Семья наша верна этому городу уже более двухсот лет. На 9-й Рождественской (ныне Советской) улице стоит четырехэтажный дом. Принадлежал он моей бабушке. Она и пятеро ее сыновей занимали целиком второй этаж, третий с четвертым сдавали внаем, а внизу располагались пекарня и кондитерская. До сих пор помню запах корицы и ванили, которым были пропитаны все комнаты. После революции нам сохранили этаж, затем решили, что это перебор, и оставили только одну квартиру. Там прошло мое детство. Отцу, самому младшему из братьев, повезло. Остальных репрессировали... В Прибалтике в 90-е годы возвращали дома, отобранные советской властью, их бывшим владельцам. В России, увы, таких законов нет.

-После войны в стране царил футбольный бум. Что же вас в греблю-то потянуло?

- Я и играл в футбол. Пока в матче на первенство города не забил гол в свои ворота. Подавали угловой, на мокром от дождя поле, мяч свалился у меня с ноги. Стыдно стало, и пропустил я одну тренировку, другую, да и бросил в конце концов. А за мостом напротив стадиона был гребной клуб "Знамя", где тренировался мой двоюродный брат. Он и уговорил меня составить ему компанию. Так по воле случая сменил футбольный мяч на весло, о чем никогда не жалел.

-Ваш успех в Хельсинки назвали чуть ли не главной сенсацией Игр. Не преувеличивали?

- По всем раскладам не должен был я там побеждать. Фаворитами считались американец Келли, поляк Коцерка и австралиец Вуд, который на предыдущей Олимпиаде в Лондоне выиграл с невероятным отрывом - 14 секунд! Веса во мне было всего 69 кг, а те парни здоровые, под 90 кило. К тому же погода подкачала. Сильный встречный ветер поднимал волну. Вуд долго лидировал, но ближе к финишу я сумел его обогнать. Последние десять гребков делал в полуобморочном состоянии.

После награждения мой тренер Михаил Савримович посоветовал подойти к Вуду. "Мы же незнакомы, - смутился я. - Неудобно". - "Ничего, теперь он тебя знает". Австралиец сидел в полном одиночестве в палатке на ящике для инструментов и курил трубку. Я удивился, а он махнул рукой: дескать, какая уже разница... Кстати, проиграв Олимпиаду, Вуд решил пересесть из лодки-одиночки в двойку. "Хоть с Тюкаловым больше не придется гоняться", - говорил он.

-Представляю реакцию австралийца, когда в Мельбурне в 1956-м он увидел вас рядом с Александром Беркутовым в экипаже парной двойки...

- Да, этого он никак не ожидал. Но мой переход в двойку получился вынужденным. Вообще эти четыре года - от Хельсинки до Мельбурна - вместили массу разнообразных событий. Началось все на чемпионате Европы-54. Перед стартом врач сборной велел выпить какие-то таблетки. "Витамины", - успокоил он. Всю дистанцию я уверенно шел первым и вдруг метров за 60 до финиша остановился. Почувствовал, что, если продолжу грести, потеряю сознание. А позже выяснилось, что это были за таблетки - их принимали водолазы, которые работали на больших глубинах. Слово "допинг" тогда мы еще не знали.

-И часто вас такими "витаминами" подкармливали?

- Это было первый и последний раз. Однако у меня возник какой-то психологический барьер. На старте все нормально, а как подходил к той окаянной черте в конце дистанции - все рушилось. Слабость ощущал, страх, весь рисунок гребли ломался. И так целый год. Я был в отчаянии. Вдобавок газеты решили повоспитывать. В "Известиях" опубликовали разгромную статью под заголовком "Почему проигрывает Тюкалов?" Меня обвиняли в зазнайстве, пренебрежении чувством долга, набожности, отсутствии воли. Кажется, ничего не забыл.

-Простите, вы действительно были сильно набожным?

- Нет. Но дома хранились иконы, оставшиеся от бабушки. Газетчики прознали о них и использовали этот факт... Ну а завершились мои мучения, когда мне предложили заменить заболевшего гребца в нашей распашной четверке с рулевым. С этим экипажем мы выиграли первенство Европы. Причем в гонке я был настолько сосредоточен на том, чтобы точно выполнять команды рулевого, что о своей "мертвой" черте вспомнил только после финиша. Вскоре я снова стал сильнейшим одиночником страны, потихоньку готовился к Мельбурну.

Основным соперником у меня был Сашка Беркутов. Пока мы боролись друг с другом, появился юный Слава Иванов, будущий трехкратный олимпийский чемпион. В одиночке он шансов нам с Беркутовым не оставил. Общая неудача как-то сгладила наше недавнее противостояние. Договорились мы сесть в двойку парную, памятуя о неписаном законе: двое классных одиночников, объединившись, обычно сильнее старожилов этого класса судов. Такой маневр позволил отобраться на Игры в Австралию.

Из трех моих Олимпиад это была, пожалуй, самая легкая. Американцам мы с Беркутовым "привезли" целых восемь секунд. Вполне могли бы взять золото и в 1960 году в Риме, если бы не чудовищная нелепость. Водитель автобуса, который вез на гонку, перепутал нас с яхтсменами и поехал в другую сторону. Едва не опоздали. Переодевались уже в автобусе, толком не размялись. Добежали до эллинга - и в лодку. В итоге уступили чехам. Обидно. Мечтал выступить и на четвертой своей Олимпиаде в Токио, да проиграл отбор. Спорткомитет меня быстренько снял со стипендии, и я понял, что пора начинать новую жизнь.

-Тренерскую?

- Да, семь лет отдал родному клубу "Знамя" как тренер. Воспитал несколько чемпионов мира и Европы. А потом дилемма - либо готовиться с учениками к Играм в Монреале, либо работать над монументом героям - защитникам Ленинграда. Вспомнил я о том, что первая моя медаль не олимпийская, а за оборону блокадного города, и окончательный выбор в пользу искусства был предрешен.

-Как вам удавалось совмещать большой спорт и учебу в Мухинском?

- Для меня и то, и другое было в радость. В "Знамя" я пришел в 45-м, а в художественное училище поступил в 47-м. Утром, когда начинались лекции, допустим, по марксистско-ленинской эстетике или диалектическому материализму, спешил на тренировку. А вот на занятиях по живописи, рисунку, композиции был как штык в училище. Заканчивал я факультет художественной обработки металла. В дипломе записано - архитектор малых форм. Знаете, кстати, на что я потратил свой гонорар на Олимпиаде в Хельсинки?

-На что?

- О, это забавная история! Вообще-то премий никаких нам не полагалось. Выдали лишь три метра драпа на пальто. Это вам не нынешние "лексусы" и сотня тысяч долларов... Ну да ладно. Мне в качестве подарка за неожиданную победу разрешили остаться до закрытия Игр. Благодаря чему суточных набежало 36 тысяч финских марок. Настоящий клад! Сперва купил подарки родителям. Отцу - свитер, маме - чернобурку. А оставшиеся 30 тысяч потратил на уникальный граверный инструмент. Полвека прошло - по сей день пользуюсь!

-Коллеги по сборной вряд ли оценили ваше приобретение...

- Да, многие крутили пальцем у виска: мол, такие деньжищи за непонятные железяки отдать?! Особенно на советской таможне косились недоверчиво. Требовали показать, куда припрятал... бриллианты. Никто не верил, что я истратил всю сумму на грабштихель и прочий инструмент. Посмеивались и над другим гребцом, Игорем Булдаковым. На новый велосипед в Финляндии денег ему не хватило, так он купил отдельные запчасти. Дома собрал - шикарная машина получилась.

-Долго искали вы свою нишу в искусстве?

- Повесив весла "на просушку", устроился художником в Гостиный двор. Занимался оформлением витрин крупнейшего в то время ленинградского универмага. Впрочем, меня всегда тянуло к работе с металлом - гравировке, чеканке. Люблю рукодельничать. У меня немало произведений, связанных с историей России, русского флота. Оформлял кают-компании крейсеров "Гангут", "Бородино", атомоходы "Арктика", "Сибирь", "Россия". Мой бюст Суворова находится в музее в Новой Ладоге. Несколько лет назад сделал два бюста Петра Первого. Один отдал на крейсер "Петр Великий", а второй у меня выкупил президент нашей федерации бодибилдинга и подарил Шварценеггеру. Тот как-то обмолвился, что коллекционирует бюсты исторических деятелей. Есть у него отлитые в бронзе Ленин, Сталин. Теперь вот и Петр появился. Но больше всего я горжусь двумя своими работами.

-Какими?

- Бюстом Петра Первого, который установлен на его могиле в Петропавловской крепости, и тем самым 20-метровым панно "Битва за Ленинград" на площади Победы. Монументальное произведение. Над ним я трудился два года. Хотя обычному скульптору понадобилось бы года четыре, не меньше. Что ж, никто меня за язык не тянул.

-То есть?

- Авторы мемориала скульптор Михаил Аникушин и архитектор Сергей Сперанский сказали: "Работа предстоит огромная. Надо тебе двух-трех помощников взять". "Это еще зачем? - опрометчиво ляпнул я. - Сам управлюсь". Слово - не воробей. Так и вкалывал в одиночку. С утра до вечера, без выходных. Два года фактически безвылазно прожил в мастерской.

-А сейчас над чем трудитесь?

- С работой туго. Хочется успеть еще что-то оставить после себя. К сожалению, заказов почти нет. Откуда нынче деньги у музеев? А делать оконные решетки в коттеджи "новым русским" не могу...

-Читал, что много лет вы дружили с легендарным актером Василием Меркурьевым. Где познакомились?

- В Мариинском дворце. Меркурьеву там вручали диплом народного артиста СССР, а меня за римскую Олимпиаду награждали медалью "За трудовую доблесть". Потом отметили это событие. Несмотря на разницу в возрасте, мы крепко сдружились, не раз ездили вместе на рыбалку. Хорошие отношения у меня были и с Владиславом Стржельчиком, Игорем Владимировым, Станиславом Ростоцким. Они частенько гостили у меня в мастерской. Ростоцкий после знаменитой картины о Биме подарил мне свое фото с трогательной надписью: "Одному из Белых Бимов с черным ухом, Юрию Тюкалову на память о встрече". Иногда достаю старые альбомы, перебираю снимки, вспоминаю... Эх, какие были люди!