Анатолий Карпов: черный глаз в шестом ряду
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Встретились мы в думском кабинете шахматного короля под Новый год. За окном кружило что-то похожее на метелицу. На каникулы в теплые края Карпов не собирался.
– Если была возможность встречать праздники в семье – и прежде оставался в Москве. В этот раз тоже все будет скромно, мы с женой не очень любим шумные торжества, – сказал 12-й чемпион мира.
– Пересмотрели документальные фильмы про вас. Узнали, что и прорубь в вашей жизни была. Готовы повторить?
– Вот уж не знаю… Годы идут – прорубь становится опаснее. Первый раз попробовал в канун 2000-го. Окунулся в предновогоднюю ночь. Отметил переход к новому тысячелетию.
– Ощущения?
– Стресс. Тут важно не пересидеть. Есть люди, которые могут долго не вылезать из проруби. С точки зрения здоровья – неправильно. Зато если немножко побыл, чувствуешь, что кровь лучше идет.
– Вы в проруби планировали отыграть шахматную партию.
– Все ограничилось одним ходом. Три раза окунулся – и скорее в сауну, прогреваться.
– Мы Боярского спрашивали про самый необычный Новый год – тот сразу вспомнил: "В вертолете над Гудермесом". Самый необычный ваш?
– Могу вспомнить "самый непраздничный". Всю ночь с 1971-го на 1972-й играл в шахматы. Старинный турнир в английском Гастингсе. Доигрывал последнюю партию. Непременно надо было победить. За четыре тура до конца опережал Корчного на 2,5 очка. Потом проиграл ему личную встречу, сделал две ничьи. А он начал выигрывать. Мне же, чтобы финишировать первым, нужно было домучить англичанина Маркланда, который еще и гроссмейстером-то не стал.
Отложили партию в девять вечера по местному времени – значит, в полночь по Москве. Вернулся в гостиницу, сел анализировать позицию. Через два часа отправился на доигрывание. Выиграл в пять утра по московскому времени.
Новый год за границей проводил часто. 1966-й встречал в Чехословакии, 1968-й – в Голландии, 1972-й – в Мексике с Паулем Кересом. Оттуда выбирались с приключениями.
– Почему?
– Внезапно отменили рейс, и напрямую в Европу мы не попадали. Сейчас с интернетом все легко. А тогда спас Пауль Петрович. У него были интересные хобби. Собрал одну из самых потрясающих коллекций пластинок в Советском Союзе, первые выпуски. Но это хобби для нас в Мексике было бесполезным. Зато пригодилось другое – возил с собой расписание полетов разных авиакомпаний. Керес сел разрабатывать маршрут. Летели так: Мексика – Америка – Монреаль – Амстердам – Прага – Москва. Иначе пришлось бы ждать пять дней.
– Нам говорили, Каспаров озолотился на уроках для Карлсена. Когда вам в последний раз предлагали поработать тренером за солидный гонорар?
– Не знаю, насколько Каспаров озолотился. Вряд ли это соответствует действительности. Я никого персонально не тренировал.
– Скучно?
– Времени не хватает. Могу выступить консультантом. Но чтоб кого-то готовить к матчу на первенство мира, работать над дебютным репертуаром… Нет. В свое удовольствие продолжаю играть. Как правило, блиц. С Карякиным, Морозевичем.
– Мозг шахматиста – что-то особенное. С возрастом замечаете изменения?
– Скорость другая. Реакция притупляется. Я уже не играю на уровне первых шахматистов планеты.
– В чем они вас обходят?
– В знаниях. Ежедневно по нескольку часов сидят с компьютером. Я этого не делаю вообще. Играю с листа. Но если выхожу из дебюта и меня не "прихватили", позиция сносная, – ни с кем проблем не возникает. Еще потому, что качество матчей пошло вниз. Осенью играли Карлсен с Анандом, я приехал на закрытие. Подходит вице-президент ФИДЕ гроссмейстер Макропулос: "Судя по нынешним партиям, даже Карпов второй волны обыграл бы и того, и другого…"
– Память слабеет?
– Требуется больше времени, чтобы вспомнить варианты.
– А в быту?
– Города, где бывал несколько раз, помню отлично. Могу хоть сейчас карту нарисовать, все расположения улиц. Заблудился лишь однажды – на окраине Брюсселя.
– Памятью вас кто-нибудь поражал?
– Юра Балашов. Уникум. Еще в школе Ботвинника знал состав всех участников чемпионатов Советского Союза, все партии и, естественно, результаты. Мог мгновенно подсчитать, на какой день недели приходилось, скажем, 5 марта 1923 года. Ответ давал через секунду. Были у него какие-то свои точки отсчета.
– Что ж Балашов не вырос в выдающегося шахматиста?
– Память – хорошее подспорье, но не самое важное. Фантастическая память была у моего отца. Но техническая.
– В чем выражалось?
– Он трудился главным инженером на заводе "Штамп" в Туле. 13 тысяч работников. Можете представить, сколько задействовано деталей. Так отец помнил ГОСТ каждой! Это восьмизначное число, еще прилагаются буквы. Моя память слабее отцовской.
– Зато география ваших путешествий выдающаяся. Круче, чем у Сенкевича.
– Африку не очень люблю, в центральной не был. Как и в Новой Зеландии, на Тасмании, Огненной земле…
– В Европе есть "упущенные" страны?
– Нет даже крупных городов, в которых я не побывал бы.
* * *
– История известная – на матче с Корчным в Багио вас пытались отравить. Особые условия по безопасности, получается, прорабатывали не зря.
– Мы ждали провокаций, когда готовились еще к матчу с Фишером. Борьба была не только шахматная. С точки зрения общей обстановки против Корчного было сложнее. Хотя филиппинцы тепло ко мне относились. Личные отношения играют колоссальную роль. В Багио со стороны организаторов меня опекал бывший пилот Эйзенхауэра.
– Как странно.
– Да, полковник американской авиации. Его жена – то ли мисс Азия, то ли мисс мира. Эффектная дама. Сам он ушел в отставку и перебрался на Филиппины. Нам хватило нескольких дней, чтобы подружиться.
Это он помог решить одну проблему. Я играл в теннис – а вокруг "тяжелые" корты. Зато прямо под окнами моего отеля база отдыха американских летчиков, воевавших во Вьетнаме. Полковник пригласил на прием, свел с генералом, начальником базы. Тот не возражал: "Пусть Анатолий приезжает когда хочет, пользуется чем угодно!" Как поймаешь время между тайфунами – сразу на корт. А те бушевали, я такого в жизни не видел!
– Что было?
– Один заканчивался в пять утра – следующий приходил час спустя. За три месяца на нас вылилось четыре московские годовые нормы осадков. Стоило наступить затишью, я звонил на базу: "Буду через 20 минут". Как-то устроил праздник для делегации – поехали на ту же базу в кегельбан. И я увидел, что понятие "санитарный день" есть не только в Советском Союзе. Именно такую табличку повесили американцы на дверях, запустив нас внутрь.
– Корчной был в курсе вашей дружбы с американцами?
– Узнав, что они так содействуют, закатил через прессу скандал. Считал, американцы должны помогать ему.
– Таль говорил: если б вы проиграли в Багио, шахматы в СССР объявили бы лженаукой.
– Может, он с похмелья был, вот и придумал. Тогда же ляпнул, будто я готовил базу для отъезда и не вернулся бы в Советский Союз в случае поражения. Чушь полная.
– Мы читали про то, как Корчной готовился к матчу с вами. Некоторые шахматисты подтверждали факт – Виктор Львович вешал ваш портрет на стену и в него плевал.
– Впервые слышу. Был бы очень удивлен, окажись это правдой. Лично у меня никогда не было желания повесить портрет соперника и вот таким образом настраиваться. Действительно, вам рассказывали такую историю?
– Да. Марк Тайманов, и не только он.
– Хм. Ботвиннику, Корчному, Каспарову надо было ненавидеть соперника, чтобы раскрыться. Я принадлежу к другому типу шахматистов – похож на Кереса, Спасского, Портиша. За доской мы сражаемся, в жизни отлично ладим.
– Корчного еще и супруга подстегивала в смысле ненависти к сопернику.
– Петра Лееврик не выносит все, что имеет хоть какое-то отношение к Советскому Союзу. Это проявлялось и в поведении, и в высказываниях.
– Она же прошла советские лагеря?
– С этим тоже связано. В советской тюрьме провела не лучшие годы. Зато по делу, сама рассказывала. Шпионка не слишком удачливая – по-моему, дня три сумела проработать в этом качестве.
* * *
– Как-то в интервью вы обронили, что Корчной в 1962-м умышленно проиграл Петросяну: "Жены их дружили, и супруга Петросяна уговорила Беллу воздействовать на Корчного, чтобы сдал партию. Ему уже было все равно, поэтому согласился". Вам когда-нибудь предлагали сдать?
– Было раз. 1989-й, финальный матч с Яном Тимманом. Победитель выходит на Каспарова. Один из спонсоров голландского гроссмейстера спросил в лоб: "Если надоело встречаться с Каспаровым, готов оплатить поражение в матче с Яном. Сколько вы хотите?"
– Что ответили?
– Если соглашусь – перестану себя уважать. По-моему, Ян об этом эпизоде даже не знает.
– Самое болезненное предательство в вашей жизни?
– Белявский. Дружили, работали в 1986-м, а через год он убежал к Каспарову.
– Как преподнес?
– Никак. Ничего не объяснил. Просто однажды я узнал, что Белявский там.
– Вы рассорились? Или вопрос денег?
– Обстоятельства, которые заставили его совершить этот шаг, мне неведомы. Конфликта не было. Да если б и поссорились, не имеешь морального права сразу начинать работать на моего соперника! Ведь знаешь шахматные секреты, нюансы подготовки. Но для Белявского это нормально.
Вообще-то в шахматах во все времена перебежчиков хватало. Когда чемпион мира терял звание, многие из его окружения старались тут же переметнуться в лагерь победителя. И у меня такие попутчики были. Когда вернул звание чемпиона мира, люди двинули обратно. Но поезд уже ушел.
– Белявский был среди них?
– Нет. Он же понимал, что отношение к нему резко негативное. Не как к шахматисту, а как к человеку.
– Ваш парапсихолог Владимир Зухарь перебрался в лагерь Каспарова. Это не предательство?
– Здесь другая ситуация. Зухарю нравилось позировать перед журналистами, рассказывать, какой он великий психолог. Плюс сумасшедшая Петра подливала масла в огонь, вместо того чтоб сказать Корчному: "Виктор, не отвлекайся на ерунду".
Изначально пригласил Зухаря как контраргумент в матче с Корчным в Москве. в его команде появился парапсихолог, и я напрягся по одной причине. Знал особенность характера Виктора Львовича: когда у него есть то, чего нет у соперника, это придает огромную уверенность. Растет его шахматная сила.
Я вычислил этого человека со второй партии. Тогда еще не понимал, кто он. Описал внешность своему тренеру Фурману – и услышал: "Не хотел говорить… Корчной привлек психолога". Мой врач Михаил Гершанович предложил: "Позвоню Зухарю, с которым учился в Военно-медицинской академии. Он сейчас в Москве, занимается психологией. Пусть подойдет – и они поработают друг против друга".
– Зухарь, кажется, трудился в Центре космической медицины?
– Совершенно верно. Специалист по сну и изучению во сне иностранных языков. Но в Багио продемонстрировал полную несостоятельность. После 22-й партии меня накрыла бессонница. Сидит первую ночь, вторую – бесполезно. В шесть утра говорю: "Владимир Петрович, не мучайтесь. Я слышу, как вы нашептываете. Попробую заснуть сам". – "У вас такая крепкая нервная система! Мне ее не пробить". Не мог, когда я этого хотел! А если бы я сопротивлялся? В общем, как участник каспаровской команды Зухарь меня абсолютно не тревожил.
– А Тофик Дадашев? Годы спустя рассказал вам, какую задачу поставил ему Каспаров?
– Дадашев по-своему трактовал. Это все было в его статьях. Мне он так и подавал. Сомневаюсь, что был до конца откровенен…
Заметил его перед последней партией второго матча 1985-го. Пришел в зал пораньше, зрителей еще мало. Мое внимание привлек человек в шестом ряду. И в разгар партии часто ловил его взгляд. Дадашев утверждал, что пытался мобилизовать силы Каспарова. Нет! Он четко работал против меня. Такие вещи чувствую.
Я не верю в постоянное воздействие парапсихологов. Разве что на короткий промежуток времени. Полагаю, так и было. Дадашев уловил момент, когда нервная система чуть расслабилась, и смог ворваться. Нарушил мою концентрацию. Иного объяснения тому, что произошло дальше, нет.
Помню как вчера. У Каспарова 8 минут на 16 ходов. Это жуткий цейтнот, тем более в плохой позиции. У меня в запасе 46 минут. Совершенно выигранная позиция. И вдруг что-то невероятное! Я выпускаю победу! Мог, конечно, сделать ничью, хоть она ничего не давала. Но так расстроился, что в итоге проиграл.
Правда, позже отправились вместе на турнир, и Каспаров пристал в самолете. Доказывал с помощью компьютера, что в той позиции сразу не проигрывал, что-то анализировал. Я отмахнулся: "Да уже забыли…"
А Дадашев сыграл злую шутку. И со мной, и с историей шахмат. Если бы я выиграл ту партию и соответственно матч, вряд ли Каспаров стал бы чемпионом мира. Думаю, он бы этого не пережил.
– Что за гипнотизер из Одессы входил в вашу команду – предлагавший проколоть спицами щеки?
– Гриша Рожковский. В команду он, пожалуй, не вошел, но отношения поддерживали добрые. Незаурядная личность. Спицы-то ладно, Гриша нас убил другим случаем. Он ужасно расстроился, когда в 1985-м я проиграл Каспарову последнюю партию. Матч завершился, ужин, сидим понурые. Гриша молча берет граненый стакан и начинает есть.
– ???
– Да-да, вы не ослышались! С хрустом откусывает и жует. На глазах всей команды скушал стакан! Наверное, хотел нас развеселить. Но шок от поражения сменился шоком от увиденного. А Гриша как ни в чем не бывало продолжил трапезу.
* * *
– Про ваше противостояние с Каспаровым написано и рассказано, кажется, все. Но было за последнее время что-то, внезапно для вас открывшееся? Что-то всплыло?
– Одна загадка есть. Прояснить ее мог бы заместитель председателя госкомспорта Марата Грамова. Лишь он знал, что сказал президенту ФИДЕ Кампоманесу в машине. Чьи указания передал. Крайне неприятный гражданин.
– Какой-то детектив. Что за слова он мог сказать?
– С Кампоманесом мы расстались в кабинете Грамова. Тот сел в автомобиль и поехал на пресс-конференцию. Должен был объявить, что матч с Каспаровым продолжается. Точно знаю, что его перехватили телефонным звонком, и он поменял решение, матч прекратил.
– Версия у вас есть?
– Звонил как раз этот деятель по поручению Грамова. Наверное, приказ Гейдара Алиева. Но вот что ему сказал? Почему Кампоманес за секунду изменил решение?
– Должны быть сильные аргументы.
– Еще какие!
– С Кампоманесом тему обсуждали?
– Ну как он мог признаться? Что ж это за президент международной спортивной федерации, которому можно отдавать приказы, абсолютно незаконные?
– Из Колонного зала ваш матч попросили из-за череды смертей в ЦК? Первым был Устинов, вслед явно торопился Черненко.
– У Черненко уже была клиническая смерть. Где-то на сороковых партиях. Сами понимаете – ожидалось, что… Зал освобождали под похороны.
– Вы приезжали к Каспарову в тюрьму, когда в 2007-м на "Марше несогласных" его повязали на пятеро суток.
– Арестовали совершенно не по делу. Я приехал, но к самому Каспарову не допустили. Враз милицейские генералы пропали. Бегал какой-то полковник: "Генералов найти не могу, вопрос не моего уровня…"
– Это "Матросская тишина"?
– Петровка. У них внутри целый дом типа КПЗ.
– Что потом сказал Каспаров? "Спасибо, Толя"?
– Нет. Но был тронут. Правда, когда вместе пришли на "Эхо Москвы", одна реплика ему не понравилась. Заговорил о том, что в камере четыре кровати, тяжелые условия… Я уточнил: "Гарри, четыре кровати не имеют значения. Ты же сидел один". Каспаров насупился.
– Что вас поразило на Петровке?
– Ничего. Я хорошо ее знаю.
– Боже. Откуда?
– Давным-давно бывал. Там фантастический служебный музей. В санатории подружился с начальником МУРа. В фильме "Дело пестрых" он был прообразом следователя. Пригласил: "Загляни, это безумно интересно!"
– Какой экспонат запомнился?
– Как раз гремела история – из банка в Ереване стащили несусветные деньги. Сумели обойти системы сигнализации, охрану. Всё изучили, в потолке просверлили дыру. Проникли с верхнего этажа. Изобретательно подошли. Украли 2 миллиона рублей. Представляете, какая сумма для 1977 года? В музее мне это дело показали, какие-то улики. Или вот сколько можно было украсть монетами по 1 и 3 копейки?
– Килограммов десять.
– Десять – ничто. В абсолютном исчислении?
– Вы ставите нас в тупик такими формулировками, Анатолий Евгеньевич.
– Рассказываю. ВДНХ обслуживала бригада монтеров. Таскали мелочь из автоматов с газировкой. Когда сумма перевалила за 300 тысяч рублей, привлекли лучшие силы МУРа.
Сейчас поймать такую бригаду – задача нехитрая, а тогда никак не могли обнаружить. Пока не изобрели порошок, рассыпали по автоматам. Очередные хищения состоялись – и стали проверять бригады. Сразу нашли нужную.
* * *
– Самая памятная ваша встреча с Фишером?
– 1976-й, Токио. Общались с семи часов вечера до часу ночи. Почему запомнил с такой точностью – когда мы встретились, минута в минуту на другом конце земли Корчной пришел в полицейский участок Амстердама и попросил политического убежища.
– Вы проводили тайные переговоры о матче, который мог состояться?
– Да. После этого у меня появились первые седые волосы – в Москве придумали историю, будто я собираюсь "продать звание чемпиона мира Фишеру". На меня завели дело в КГБ.
– Вы поняли, что Фишер сумасшедший?
– Почему сумасшедший?
– Сами говорили в интервью – у Бобби и такая паранойя, и эдакая.
– Это же не значит, что он сумасшедший. Но отклонения очевидные.
– Больной человек?
– Тоже спорно – может, они не болезненные? Если ты не в состоянии удержать свою мысль, обязательно хочешь ее высказать – это что, болезнь? Или отсутствие воспитания? Когда Фишеру что-то приходило в голову – моментально вмешивался, перебивал: "нет-нет, дай мне сказать…"
– Последняя ваша встреча?
– В Америке. Но испанская любопытнее. Пообедали в пустом ресторанчике, решили прогуляться. Стоило выйти на улицу – со всех сторон облепил народ, автографы… Пришлось в прямом смысле убегать!
– Вас таким не напугать. А за Фишера страшно.
– На улице мы больше не появлялись, беседовали в гостинице. Затем я уехал доигрывать турнир, а он жил в Испании еще дня два. Перебрался вместе с Кампоманесом в Мадрид. Я сказал Фишеру, что остановлюсь в гостинице мадридского аэропорта Барахас. Надо было переночевать, самолет улетал наутро. В час ночи звонок – Кампоманес: "Возникли идеи. Мы с Бобби к тебе приедем?" – "Ну, приезжайте…" Проговорили еще часа два.
А последняя встреча была в Вашингтоне. 1977 год. О матче уже практически договорились. Зашли в филиппинское консульство. Кампоманес отыскал машинистку, которая отпечатала все, о чем условились. И опять сорвалось.
– Неужели больше не пересекались? Нам казалось – мир тесен.
– Видимо, не настолько. Бобби жил в Будапеште, я там бывал часто. Ни разу не заглядывал в знаменитые бани под горой Геллерт. Построили их турки в 1466 году. Однажды друзья уговорили. В 11 утра мой самолет в Москву, а в 7 утра отправился в бани.
Поплавал в бассейне, сел на ступеньки. Они широкие, там все сидят. Рядом плавает какой-то венгр, меня узнал. Поздоровался: "Знаете, что вы на том самом месте, куда обычно присаживается Фишер? Есть шанс его застать. Долго еще будете?" – "Часок". – "Бобби приходит в полдвенадцатого. Постоянно его встречаю…"
– Умер он рано.
– Да, всего 64 года. Попал в госпиталь с приступом почечной недостаточности, в наше время это снимается запросто. Но потом оказалось, что лекарства, которые ему давали, он не принимал, куда-то закладывал. Давняя паранойя – опасался, что могут отравить.
– Какой вопрос ему так и не успели задать?
– Да какой вопрос… Мы ведь до последнего вели переговоры через Лотара Шмидта о том, чтобы сыграть матч. Я еще активно оставался в шахматах, он смотрел, но давно не играл… Наконец я предложил – ну давай в твои шахматы, "фишеровские". Тоже не откликнулся.
* * *
– С вашим изображением выпущено более двухсот марок. Нелепые попадаются?
– В КНДР напечатали марки, посвященные моему матчу с Корчным. На них мы с Виктором Львовичем здорово напоминаем корейцев. Африканские марки на золотой фольге тоже своеобразные. К примеру, бразильский гроссмейстер Энрике Мекинг там чистый негр. Да и я получился мулатом.
– Главный бриллиант вашей коллекции марок?
– В шахматной серии – кубинские, которые в 1951-м выпустили к 30-летию победы Капабланки над Ласкером. В двух вариантах – с зубцами и без зубцов. Вторые хранились в сейфе компании, которая печатала марки. Когда в 1979-м один из первых владельцев умер, сейф вскрыли и наткнулись на лист беззубцовых марок. Стоили 600 долларов. Для тех лет огромная сумма.
– Как достались вам?
– Испанскую федерацию шахмат долгие годы возглавлял мой приятель, страстный филателист. Незадолго до смерти предложил выкупить коллекцию. Там эти марки были даже в парах.
– Самый интересный путь, которым к вам пришла марка?
– Была история, после которой я стал знаменит в мире филателистов. 2000 год, Бельгия, аукцион. Кого-то на таких мероприятиях охватывает лихорадка, а я совершенно спокоен. Шахматы научили контролировать эмоции. Если что-то ушло по цене вверх – ну и ладно. Все иметь невозможно.
На этом аукционе неожиданно собралось много народу. Цены зашкаливали. В какой-то момент сообразил: из того, что намечал для покупки, осталось последнее почтовое отправление XIX века. Конверт чуть больше стандартного размера. Ага, думаю, уж здесь-то поборюсь. Постепенно отсеялись все, кроме бельгийского пенсионера. Бьется и бьется. Сдался, когда дошли до заоблачных 16 тысяч евро. У него просто не было столько денег. Да и я крепко переплатил от начальной цены, что мне несвойственно.
– Не прогадали?
– Вечером в гостиницу звонит приятель, организатор торгов: "Ходят слухи, ты купил что-то особенное?" – "Да нет. Бился с каким-то психом. Загнал меня…" – "Он не псих. Все дело в этом конверте".
И вот что выяснилось. На нем было 17 марок, одна отклеена. До того, как выставили на аукцион, конверт находился в известной коллекции бельгийского табачного магната. Первое описание датировано 1897 годом, когда не было фотографии. Отмечалось, что нет одной марки, а это почтовое отправление – самое дорогое в истории Бельгии. В пересчете на современный тариф – 365 евро. Вот 17-я марочка с конверта и лежала в кармане у пенсионера, который воевал со мной!
– Как он это понял?
– Он собирал первую эмиссию марок. Получил каталог, прочитал описание конверта, заинтересовался. Залез в свой альбом, где марки с этими номерами гашения. Одну приложил к контурам и по печатям увидел, что это она. Из Франции, где тогда жил, помчался в Бельгию на аукцион.
– Бедняга.
– Ну почему? Эту марку он продал мне в 50 раз дороже номинала. Стоит 60 евро, а я выкупил за 3 тысячи. Игра стоила свеч. Полный конверт мгновенно вырос в цене раза в два. На следующем аукционе в присутствии телекамер мы торжественно водрузили туда эту марку. Через сто с лишним лет, вместивших две мировые войны, уцелевшая марка нашла свой конверт!
– В какую же сумму оценивается ваша коллекция марок?
– Понятия не имею. В интернете мелькали цифры – 13 миллионов евро. Но как определили, если никто не знает точно, что у меня есть? Оценить всю коллекцию – работа сложная. Никогда этого не делал. Да и зачем? Марки не закладываю. Продавать не собираюсь. Развиваю коллекцию, получаю удовольствие.
– Для марок арендуете банковский сейф?
– Да. В Европе хранить удобнее, потому что коллекции постоянно пополняются. Но кое-что в Москве.
– Жене и дочке это интересно?
– Соне – не особо. У Натальи своя страсть – советский фарфор.
– Уже прикидывали, кому достанутся ваши бесценные сокровища после смерти?
– Нет. Пока об этом думать рановато. В любом случае шахматные и олимпийские серии дробить не стоит. Они лучшие в мире! Да, многое распродается по частям на аукционах, когда наследники равнодушны к таким увлечениям. Но уникальные коллекции нужно сохранять в семье.
– Была марка, которая от вас ушла и вы горько об этом жалели?
– Ни разу! Я бы никогда не выиграл столько турниров и матчей на первенство мира, если бы постоянно жалел об упущенных возможностях. Допустим, матч в Севилье с Каспаровым в 1987-м. Десять секунд больше – и я бы его обыграл, вернул бы звание чемпиона мира. Не говоря о том, что в финансовом отношении это стоило мне тогда 400 тысяч долларов. Если всю жизнь себя терзать, быстро расшатаешь нервную систему. Какой-то урок, безусловно, для себя откладываю, но сам факт стараюсь забыть.
– Откуда же при такой нервной системе взялась бессонница?
– Сказывались перегрузки, напряжение. Всякому шахматисту это знакомо. Правда, нынешнее поколение по части выносливости – слабаки. Наши марафоны им не снились. С Корчным я играл матч 110 дней, с Каспаровым – почти пять месяцев. Чемпионат СССР длился 42 дня! А сегодня даже матч на первенство мира в два раза короче.
* * *
– Что с вашей коллекцией шахмат?
– Есть парочка эксклюзивных комплектов. В СССР было постановление Совета министров – запрещалось что-то выпускать в единственном экземпляре. Минимум в двух. В середине 70-х на заводе в Вербилках к юбилею Брежнева сделали изумительные фарфоровые шахматы. В трех экземплярах. Один – Леониду Ильичу, второй – в заводской музей, третий – для меня.
После развала Союза они из музея исчезли. В семье Брежнева тоже не сберегли. Расспрашивал Чурбанова, бывшего зятя генсека, о том комплекте. Помню, отвечал, эти шахматы, но во время переездов то ли разбились, то ли затерялись. Так что мой экземпляр – последний. Похожая история и с другим комплектом.
– Фарфор?
– Арагонит. Было известно единственное месторождение этого поделочного камня – испанская провинция Арагон. И вдруг его случайно обнаружили в Балаково! В карьере, откуда вывозили щебень, чтобы проложить дорогу к атомной станции. Открыли мастерскую, выпускали вазы, сувениры. Потом сделали два комплекта шахмат. Подарили Брежневу и мне. Чурбанов сказал, что и этот комплект не сохранился. А мой – дома.
– Тяжелый?
– Не то слово! Сами шахматы увез с собой, а вот столик, который весил три центнера, доставили время спустя. Еле затащили по лестнице. Так и стоит на одном месте – сдвинуть нереально.
– Ваша мастерская, где из бивня мамонта собирают шахматы на заказ, еще существует?
– Не мастерская – салон. Пытались сотрудничать с китайскими косторезами, но им нет равных, когда надо что-нибудь повторить. Если же создаешь с нуля – наши мастера лучше. Работают тоньше, интереснее. За границей такие комплекты обычно делали из слоновой кости, но теперь введен запрет на ее торговлю. Из-за угрозы вымирания животных.
– Прошлой осенью вы побывали на открытии первого в России музея шахмат. Говорят, испытали потрясение, увидев фарфоровые шахматы серии "Мир животных. Север против Юга"?
– Это единственный в мире полный комплект! О нем никто не знал. Пока музей не открылся, все запакованные экспонаты лежали в одной из комнат Центрального шахматного клуба. Уникальная вещь хранилась в коробке из-под обуви. Пропала бы – не заметили. Не было даже описания! У меня лишь пять таких фигурок. У адвоката Добровинского было восемь или девять. Сейчас, по-моему, с коллекцией он расстался.
– Цена комплекта?
– По словам жены, специалиста по фарфору, отдельные фигуры продаются от 8 до 12 тысяч евро. Пешки – дешевле. Вот и считайте: 16 фигур, столько же пешек. Значит, не меньше 150 тысяч евро.
* * *
– Почему распался ваш первый брак?
– Трудно быть женой чемпиона мира по шахматам. Ирина не выдержала напряжения. Поначалу сопровождала меня в поездках. Когда сын родился, больше времени проводила дома.
– Снова вышла замуж?
– Почти сразу. За человека, не связанного с миром шахмат.
– Сколько лет сыну?
– 35. Программист. К сожалению, общаемся редко.
– Для вас это боль?
– Конечно. Хотелось бы других отношений. Негатива нет, но и близости тоже. Влияние другой семьи. Мне кажется, это неправильно.
– У дочки какие интересы?
– В пять лет Соня увлеклась балетом. Жена купила на дисках разные постановки Большого театра. Дочка сама их включала, повторяла движения. Каждый день танцевала по два часа. Вскоре заявила: "Мама, хочу стать великой балериной, как Майя Плисецкая! Если для этого надо будет кашку есть, я и на кашку согласна!"
Потом о своей любви к Плисецкой рассказала Андрею Караулову. Он с Майей хорошо знаком. Спросил: "Хочешь поговорить с ней по телефону?" У Сони глаза загорелись: "А можно?!" Позвонили, трубку снял Щедрин. Оказалось, у Майи перелом ноги, легла спать пораньше. Когда вернулись домой, Соня кинулась к бабушке: "Мы звонили Плисецкой! Но она ножку сломала и уснула. Не получился разговор…"
– Почему же не отдали дочь в балетное училище?
– Мы с Натальей были против. Знакомых из мира балета много, в курсе судеб. Профессия тяжелая и очень короткая. В 38 лет – уже на пенсию.
Сейчас Соня в девятом классе. Девочка серьезная, на все собственное мнение. Говорит, что тоже хочет быть знаменитой, но не желает пользоваться покровительством и заслугами папы: "Всего должна добиться сама!" Мечтает стать актрисой. Мы выдвинули условие: "Прежде чем поступать в театральный – получи хорошее образование".
– А про вас, слышали, собираются снимать кино?
– Это многосерийный фильм-био-графия. Выйдет на одном из центральных каналов. Работа над проектом только началась и займет несколько лет. Конечно, шахматная тематика будет основой. Но картина скорее про человеческие взаимоотношения, столкновения характеров, судеб и даже держав.
– В мае вам исполнится 64. Выглядите вы моложе.
– Я и чувствую себя моложе. По лестницам вверх хожу пешочком. Если тороплюсь, легко взлетаю через ступеньку. Народ в Думе удивляется. 52 года я не был в больнице. Если не считать трех дней на исправление носовой перегородки.
– Ездить за рулем – для вас такая же радость, как и прежде?
– Давно не езжу!
– Почему?
– Движение опасное, напряженное. На свободной дороге еще могу сесть, но вот по Москве последний раз ездил сам в конце 80-х.
– Наверное, ни от одного автомобиля не получали такого удовольствия, как от знаменитого своего "мерседеса"?
– Да. Замечательная машина. В 1977-м заключили соглашение о сотрудничестве – и я стал одним из немногих советских граждан, которые реализовывали право работать одновременно и с Западной Германией, и с Восточной. Предложили участвовать в открытом чемпионате ФРГ: "Есть договоренность с фирмой "Мерседес". Если побеждаете – вам за вклад в развитие наших шахмат презентуем автомобиль".
– Шикарный стимул.
– Чемпионат я выиграл, приехал на завод. Сел за руль "мерседеса"-350, прокатился по территории. Какая удобная машина! Почему немцы ту модель через год прекратили выпускать?
– Прекрасной историей нас порадовал теннисист Метревели: "В Москве тех лет было два "форда-мустанга" – у меня и у Спасского". У кого-то из шахматистов еще были иномарки?
– У Петросяна. Предпочитал американские. Что ж у него было-то, сейчас сообразим… Oldsmobil, точно! В 1972 году купил при мне в Штатах.
– Вам "мерседес" позволило провезти в Союз личное вмешательство товарища Громыко. Петросяну кто-то помогал?
– Ему помогал тот, кто запретил мне. Был такой Кузьмин, зам Патоличева. В министерстве внешней торговли давал эти разрешения. А я оказался жертвой их отношений – мне машину заблокировал. Так понимаю, что дальше вы знаете – вмешался посол Валентин Фалин, помог.
– Недавно Никита Высоцкий рассказывал про отцовский "мерседес" – его продали, чтобы оплатить похороны. Машина отправилась в Армению и там сгинула. Хотя на черном рынке мелькали "двойники", пытались люди продать под маркой "машина Высоцкого"…
– Я свой продал, и все. Не удивлюсь, если вдруг встречу на улице, состояние было бесподобное. На станцию обслуживания около ВДНХ периодически приезжали прямо с завода механики из ФРГ. Я техосмотры подгадывал под их визит.
– Это на "мерседесе" чуть не разбились в 1984-м, когда ехали на доигрывание 27-й партии с Каспаровым?
– На служебной "Волге". В гололед около метро "Динамо" шофер не справился с управлением. На повороте занесло, прокрутило через четыре встречных полосы, пока не уткнулись в бордюр. Счастье, что тому потоку машин только-только загорелся зеленый и скорость набрать они не успели...
