11 октября 2019, 12:10

Страшная тайна прошлого. Как погиб лучший альпинист XX века

Юрий Голышак
Обозреватель
Читать «СЭ» в Telegram Дзен ВКонтакте
Обозреватель «СЭ» разгадал эту трагическую загадку

Было это минувшей весной. Добрый человек Евгений Богатырев, собирающий по всему миру призы за документальные фильмы о спорте, подкинул идею. Позвонил:

— Был такой альпинист — Михаил Хергиани. По прозвищу Тигр скал. Легенда! Пеле альпинизма!

— Так-так, — равнодушно ответил я. Пытаясь жевать на другом конце провода беззвучно.

Кажется, не получалось — но Богатырев делал вид, что не замечает.

— Погиб в 1969-м. Высоцкий песню написал на его смерть. С гибелью история загадочная! В связке с Хергиани шел тогда Слава, московский хирург. Он каким-то образом остался жив. Хотя если гибнут — чаще всего оба. Потом Слава отправился в Грузию, старые сваны его судили. Выслушали и решили: не виноват! Сюжет?

— Сюжет! — отодвинул тарелку я.

— Так вот, этот Слава, точно знаю, еще недавно был жив. Хотя прилично за 80. Встретил его на каком-то приеме. Вот бы его найти! Один он знает, что тогда случилось в итальянских горах...

— Займусь, — побожился я. Даже черкнул что-то на бумажке.

После, натыкаясь на тот обрывок, снова и снова звонил: «Так что вы рассказывали про погибшего альпиниста? У меня здесь неразборчиво...»

Богатырев терпеливо пересказывал историю. Не слишком удивляясь дырявой памяти.

А потом начались чудеса.

Кресты вдоль обочины

Отпуск собирался проводить то ли в Португалии, то ли в Марокко. Неважно! Главное, в последний момент все переиграл. Отправился колесить по Грузии. Чистая случайность!

Планировал забраться в Тушетию, куда дорога открыта месяца два-три в году. Самые высокие горы, самые крутые перевалы. Заартачились хозяева автопрокатной конторы. Тревожила не моя судьба, нет — исключительно автомобиля:

— Там есть места, где валун на серпантине можно объехать только в четыре приема. Вперед — назад, вперед — назад... С зависанием задних колес над пропастью. Так что вы уж как-нибудь на своей. На нашей машине езжайте лучше в Сванетию. Там еще живописнее — а добираться проще. Чуть-чуть.

Проще оказалось и в самом деле — «чуть-чуть». Дорога на Ушгули — это непередаваемое! Восторг. Страх. Счастье и ужас. Сидящий рядом с водителем край пропасти не видит. Только горную речку где-то далеко внизу да кресты вдоль обочины. Вырулили не все. Пейзажи такие — трудно не засмотреться...

Случайно оказался в крошечной Местии. Даже в голове не держа историю о погибшем альпинисте — выветрилась напрочь. Отправился прогуляться под вечер. Улочки петляют меж сванских башен. Одна, другая. Замер на раздвоении дорог — налево? Направо?

Пошел направо. Какая башня! Какой дом! А памятник? Не врут ли мне глаза — это памятник прямо во дворе?

— Заходи, заходи! — радуется мне человек с граблями.

Так я оказался в доме Михаила Хергиани, великого альпиниста.

Комната Михаила Хергиани в городе Местия. Фото Юрий Голышак, "СЭ"
Комната Михаила Хергиани в городе Местия. Фото Юрий Голышак, «СЭ»

«Ты идешь по кромке ледника...»

Тут-то все и всплыло в памяти. Кажется, я даже руками всплеснул.

Водил меня из комнаты в комнату племянник, тоже Михаил. Снисходительно слушал про череду совпадений. Кажется, не совсем веря во все это. Мне бы кто рассказал — и я бы не поверил.

Вот крошечная кроватка — легенда альпинизма, оказывается, ростом был невелик. Заходим в сванскую башню — из-под потолка тянется веревка, обрываясь расплющенными волокнами, мелкими ниточками где-то внизу. Последняя веревка самого крутого покорителя гор в СССР. Вот значок заслуженного мастера спорта. За который заплачено жизнью.

Мне хочется потрогать древний ледоруб, с которым карабкался на Ушбу еще отец Михаила — Виссарион. С этим ледорубом начал ходить и сам Михаил. Почувствовать тепло рук этих двух сванов. Получить привет из далеких лет.

Но этот ледоруб за стеклом — просить достать неловко. Хотя добрые хозяева дома, несомненно, достали бы.

А Ушба — вон она, неподалеку. Вершина тает то ли в снегах, то ли в облаке. Отсюда не разобрать.

Я думаю о своем. Едва слыша голос, с теплым акцентом напоминающий про рекорды Хергиани. Так и не перекрытые никем после.

Михаил отыскивает в телефоне песню Высоцкого «К вершине». Сидим на верандочке с видом на ледник и туманы. Слушаем из 1969-го хриплое:

Ты идешь по кромке ледника,

Взгляд не отрывая от вершины.

Горы спят, вдыхая облака,

Выдыхая снежные лавины.

Но они с тебя не сводят глаз,

Будто бы тебе покой обещан,

Предостерегая всякий раз

Камнепадом и оскалом трещин...

Послушав один раз, слушаем снова. И снова.

Сам Тигр скал обрел покой под стенами древнего храма. В пяти минутах ходьбы.

— Старик Виссарион не верил, что Миша в том запаянном гробу, который прислали итальянцы, — рассказывает племянник. — Вскрыли. Только по спине узнал сына. Лица не было.

— Так побился? — ужаснулся я.

— Так с 600-метровой высоты падать...

Могила Михаила Хергиани и его отца Виссариона. Фото Юрий Голышак, "СЭ"
Могила Михаила Хергиани и его отца Виссариона. Фото Юрий Голышак, «СЭ»

Боязливые смотрят снизу

Я снова подхожу к веревке с перебитым концом. Вот так же подходил к ней знакомый Евгений Евтушенко в бог знает каком году. А выйдя из этого дома, написал стихотворение. Узнал о котором я совсем недавно. Вот почитайте.

Есть в доме Михаила Хергиани

веревка та, что предала его,

звеня струной, натянутой на грани

добра и зла,

всего и ничего.

Он только высотою утолялся,

но сам себя он высотой не спас,

и треск нейлона в скалах итальянских

все окна в сванских домиках затряс.

Я трогаю лохматины волокон,

обманчивых,

на вид почти стальных...

Как можно верить людям

и веревкам

с предателинкой,

прячущейся в них!

Я закрываю глаза на секунды — и представляю себя таким же, как этот Миша. Так и не ставший 40-летним. Парнем, сотканным из мускулов.

Представляю себя прижавшимся к горе. Ногой ищущим выбоины. Нащупывающим рукой камень. Не боящимся ничего на свете.

Звук камнепада знаком любому покорителю скал. Шорох, ласковое перестукивание где-то под небесами значит одно — вот-вот что-то огромное, непредсказуемое пролетит рядом. Можно сильнее вжаться в скалу, каждой клеточкой чувствуя ее холод. Можно вжать голову в плечи, а пальцами впиться в выступ так, что побелеют.

Но все это не поможет. Если ты не родился везучим. Впрочем, кто из идущих наверх сомневается в собственной везучести?

Боязливые — те смотрят снизу. Закрывая глаза, представляют себя Михаилом Хергиани. Вот как я сейчас.

Перестукивание камней, глухой гул где-то высоко и услышал, должно быть, лучший альпинист Советского Союза в свою последнюю секунду.

Что было дальше?

Что чувствовал он, срываясь в пропасть и понимая, что страховки нет? Успевает ли о чем-то подумать человек, летящий со скалы? Почему не слышал никто крика?

Это я представлять не хочу. Мне страшно, я открываю глаза.

Вячеслав Онищенко — друг и соратник Михаила Хергиани. Фото Юрий Голышак, "СЭ"
Вячеслав Онищенко — друг и соратник Михаила Хергиани. Фото Юрий Голышак, «СЭ»

Шапка для Визбора

Вернувшись в Москву, отыскал телефон того самого Славы, Вячеслава Петровича Онищенко, с которым Хергиани отправился в свой последний поход. Рассказал про цепь совпадений. Казавшуюся мне мистической.

84-летний Онищенко выслушал, показалось, безучастно. Взял день на раздумья.

Безучастность оказалась ложной — совсем напротив, от тех событий сердце его обливается кровью и сегодня. 50 лет спустя. Первому встречному о таком не расскажешь.

Наконец решается — и приглашает к себе в Солнцево.

...Я обомлел, признаться.

— Вам точно 84?

Передо мной стоял человек лет... ну 50. Никак не больше.

Онищенко усмехается, приглашает в комнату. Успеваю заметить в прихожей скромной квартирки бесконечные лыжи, лыжи, лыжи. А в комнате медали да фотографии гор. Вот как живут старые альпинисты.

На шкафу — пожелтевшая афиша с концерта Высоцкого. Один край чуть изгибается, кнопочка отлетела.

— Были знакомы? — киваю в ее сторону.

— С Высоцким — нет. Вот Юру Визбора прекрасно знал. Он же и горными лыжами занимался, и немного альпинизмом. Так сошлись. В Домбае его встречал, в лагере Алибек...

— Визбор был хорошим альпинистом?

— Не очень. Не скажу, что он здорово ходил. Юра грузный немножко... Второй разряд, не выше. Все-таки бывал в экспедициях на Памире, Тянь-Шане.

— Подъемов пятого уровня у Визбора не было?

— Нет, что вы! Даже близко! Но вот как-то сошлись, часто его вспоминаю. Однажды встретил Визбора на станции Турист по Савеловской дороге. Какая-то у него была шапка нелепая — так я взял и отдал свою, динамовскую. На память.

— Пел при вас?

— Даже на день рождения ко мне приходил, я только переехал на улицу Соломенной Сторожки. Приглашу-ка, думаю, Юру. Большая компания собралась. Пришел с гитарой — спел «Милая моя»...

Лавина

— Сами в горы не ходите давно?

— Года четыре назад еще ходил. Было у меня восхождение пятой категории, Уллу-Тау на Кавказе. Всего шесть категорий, шестая — самая тяжелая. Не думал, что это восхождение будет последним. Но уж получилось как получилось. В последние годы уже не до подвигов было. Ходил в группе.

— Что ж оставили это дело?

— Так возраст!

— Ледоруб на свалку?

— Все осталось — и ледорубы, и крючья...

— Для этих групп вы — легенда?

— Конечно. Но я не чурался ходить в группе. Руководил ребятами.

— О каком подъеме мечтали — но не случился?

— Это Эверест. Как же он у меня обидно сорвался...

— Что за история?

— В 1982-м отправился штурмовать. Прекрасный возраст — 44 года. Был самый старший в команде. Прошел 7 тысяч 600 метров, немного не дотянул до вершины. Приболел и спустился.

— Что случилось?

— Что-то вроде горной болезни. Я тренировался перед этим подъемом как проклятый — это и сказалось. Переработал! Много на себя взвалил! В той команде было двадцать человек, я — капитан. Переносили груз, палатки. Совершили несколько выходов. Дошел до настоящей высоты, чувствую — все, не могу. Впервые в жизни такое ощущение!

— Прежде думали, что вы железный и нагрузки нипочем?

— Вот именно. Прежде не было случая, чтоб я даже простудился. Не знал, что такое температура. А здесь переночевал в палатке. Думал, отпустит. Но становилось только хуже — и решил спускаться...

— Горная болезнь — что это?

— Головная боль, невыносимая усталость, жажда... Что-то давит на мозг со страшной силой! Невозможно терпеть!

— Большое для вас разочарование?

— Огромное. На всю жизнь. Хотя тогда не думал, что больше у меня Эвереста не случится никогда.

— Кто-то еще отказался от спуска?

— Из 20 ребят взошло 11.

— Оставшиеся возвращались одновременно?

— Нет, каждый решал для себя сам.

— Почему больше шансов забраться на Эверест у вас не было?

— Потому что это дорого. Организовать туда группу — дело уникальное. Восхождения были единичные, трудные... А когда времена поменялись и на все восьмитысячники регулярно отправлялись группы, я уже был в возрасте. На серьезные высоты не ходил.

— Эти поездки оплачивали сами?

— Нет, федерация. Думаю, это огромных денег стоило, у меня столько не было. Экспедиция на Эверест заняла 40 дней. Только утепленное снаряжение во сколько обошлось — там же холодина страшная!

— Сколько?

— На верхних утесах — градусов 30. Спустился я в лагерь, немного продохнул. Потом помогал спуститься тем ребятам, которые решили отказаться от восхождения. Кто его знает, может, и смог бы подняться. Но меня бы уже никто не пустил. Как увидели мое состояние — сразу сообщили руководству. По рации снизу тут же передали — чтоб я спускался, не рисковал. На Эверест поднимаются не в один прием. Сегодня забрались на 5200. Организовали площадку, отдохнули. Назавтра — 5600. Донесли грузы. У меня на 7600 ночь была тяжелая. Эту высоту даже не назовешь восхождением!

— Когда начинается настоящее восхождение?

— С восьми тысяч. Я туда не дошел.

— Начинали, наверное, с Домбая?

— С Домбая. С товарищем по лыжным делам приезжали туда, вот и уговорил в 1954 году: «А давай альпинизмом займемся?» — «Ну давай...» Начал ходить на небольшие склоны, тренироваться на простеньких скалах. Все сложнее и сложнее. Чтобы получить значок «Альпинист СССР» — нужно одно серьезное восхождение. Это мне сразу удалось.

— Как-то на Преображенском кладбище наткнулся на групповое захоронение молодых людей. Написано — «Домбай». При вас гибли там группы?

— Конечно!

— Как обычно это случалось?

— Вариантов-то немного — камнепад или лавина. Я сам через это проходил. Столкнулся уже на втором году моего альпинизма. Небольшой камнепад. Слышишь — что-то вылетает... А серьезные лавины — это Памир. С какого-то момента начинаешь чувствовать место — может там что-то сойти или нет. Выбираешь желобок, по которому пойдешь. Хотя до конца никогда не просчитаешь. Где угодно может камень пролететь рядом с головой.

— У вас пролетало?

— Еще как.

— Никакой защиты головы не было?

— Каски были, но не спасали. Как раз в Домбае было у меня серьезное восхождение, и понеслось. Землетрясение! Я-то уцелел, а один из нашей группы погиб. Ему камень точно в голову пришел. Другой сильно покалечился, ноги переломало.

— Вы поднимались?

— Нет, ночевали в палатке. Я-то был неподалеку, в соседней группе. Счастье, что на ровном месте. Снег пошел, камни...

— Предсказать землетрясение возможно?

— Нереально. Хотя когда начинает слегка трясти, у тебя есть время укрыться. С лавиной сложнее.

— Лавины видели часто?

— Несколько раз видел. На Тянь-Шане.

— Живописно?

— Идешь по желобку, сверху гребень. Снега на нем может скопиться столько, что склон не выдерживает. Сносит все! Страшная картина! Сначала небольшой гул — и все сильнее, сильнее. Потом закладывает уши. Летят глыбы. Как-то прямо на моих глазах людей накрыло. Четверо погибли сразу. Они только подошли к карнизу, тот как крыша над ними. Вдруг рушится!

— Какой кошмар.

— Да, это кошмар. Шансов выжить ноль.

— Снег такой тяжелый?

— Спрессованный. Твердый как камень. Хотя убивает, думаю, не тяжестью, а скорее душит.

— Тела-то после такого найти можно?

— Ищут специальными штырями. Пробивают толщу.

Ночевка на весу

На видном месте у Онищенко фотография — заснеженная гора.

— Какая-то особенная?

Вячеслав Петрович встает, вынимает из-за стекла.

— Это Памир. Раньше называлась пик Сталина. Потом переименовали в пик Коммунизма.

— Он-то не остался мечтой?

— Несколько раз покорял. Самая сложная гора в моей жизни — поэтому и на видном месте! Вот здесь поднимался, прямо по центру, — Онищенко прокладывает путь пальцем так проворно, что мне кажется — и я бы поднялся. — Первый раз эта гора мне далась в 1970-м. Две недели карабкались, потом за два дня спустились. Выбрали назад маршрут полегче. Брали вот сюда, чуть правее...

Той же секундой до меня доходит. Я даже не спрашиваю — почти выкрикиваю:

— Здесь же отрицательный угол?!

— Не совсем отрицательный, — спокойно соглашается Онищенко. — Но вообще-то непросто. 14 ночевок было по пути.

Альпинизм стремительно открывался для меня с новых, неожиданных сторон.

— Ночевали на весу?

— Кое-где — на весу. Забьешь крючья в скалу, обвяжешься веревками. Как-то закрепишься. Лучше, конечно, найти площадку для палатки. Иногда сам выбиваешь.

— Ну и как спится на весу? — не отставал я. — В подвешенном-то состоянии?

— Ммм... Как-то спится. Да плохо спится, что говорить! Сложно заснуть. Вообще-то каждый выход в горы — это опасность. Я любил Уллу-тау, там скальное восхождение. Сложнейшее!

— Как минимум — можно обморозиться?

— Вот обморожений у меня не случалось. Но каждый камень нужно пробовать — выдержит или нет. Есть коварные. А самые сложные скальные восхождения — это Франция. Там мы часто с Мишей Хергиани ходили. Крутые маршруты!

— Самый сложный?

— Французский пик Пти-Дрю. Вершина Хан-Тенгри у озера Иссык-Куль. 7 тысяч, очень тяжело.

Сон после Эвереста

Взгляд мой снова упал на афишу Высоцкого. Сразу пришло на ум:

— На одном из концертов Владимир Семенович произнес: «Ни один альпинист не смог мне ответить на вопрос — зачем...»

— Зачем идет в горы?

— Точно. Может, вы мне ответите — что туда без конца тянуло?

— Я себе-то никогда не мог ответить на этот вопрос. Почему полюбил эту женщину? А вот нравится! С горами — та же история. Тянет, и все. Вот подходишь к вершине, остается один шаг. Этот кайф не описать словами! Еще горы дарят самых верных друзей.

— Своя компания — это важно?

— А как же?! Вот был Букреев, легендарный альпинист. Сильный лыжник. Мы познакомились, когда готовились к Эвересту. Но я держался своих ребят, москвичей, а у него — компания из Алма-Аты. Им-то хорошо!

— В чем?

— Нам, чтобы тренироваться, надо куда-то ехать. А им — только из дома выйти. Горы рядом. Подготовка у них была отличная.

— Сейчас в горы уже не тянет?

— Тянет! Но я понимаю — все, хватит. Закончил с этим делом.

— Какие сны у старого альпиниста?

— В моей жизни был только один сон про горы. Вернулся в Москву после Эвереста, в ту же ночь снится: иду к вершине, снег, приминаю ногами. Вот она, уже рядом... Все будто наяву! Ногами чувствую этот снег, щекой холод!

— Сегодня горы в ваших снах присутствуют?

— Нет. С тех пор — будто отрезало.

— Кто-то говорит: оказаться на вершине — большое разочарование. Не к чему стремиться.

— Я слышал такое. Никогда не понимал. У меня всегда была огромная радость! А смотреть вниз с вершины — это просто наслаждение. Каждый раз удивляешься: как удалось пройти весь этот путь? А если оказался выше облаков — вы представляете, что это за чудо?

— Облака на какой высоте?

— 6 — 7 тысяч метров. Забираешься на Памир — там всегда облака под тобой.

— Самый потрясающий пейзаж, который видели с вершины?

— Франция. Предгорье неописуемой красоты.

— Когда-то Николай Валуев мне говорил: «Я встречал много трусливых боксеров». Среди альпинистов трусов нет?

— Бывало, встречал. Но по человеку сразу видно, если боится. Надо идти наверх — а парень вдруг насупится: «Не могу, болею». В альпинизм приходят только ради того, чтоб кому-то показать на карте: «Я здесь был». Притворщики!

— Только тщеславие?

— Исключительно. Но горы проверяют людей. Может человек или только притворяется. Особенно хорошо проверяет момент, когда надо первым идти.

— Первым страшнее?

— Еще бы! Сзади-то по веревке пройти проблемы никакой, тебе помогут. Подстрахуют, вытащат. А первого не страхует никто. Если сорвался — летишь до самой страховки. Если не дальше.

— При вас первый срывался?

— Это часто бывает. Если повис и покалечился — вся группа отправляется вниз. Сбиваем крючья, по веревке его потихоньку спускаем.

— Вы срывались?

— Крюк у меня вырвался во Франции, на вершине Пти-Дрю. Шел «лесенкой», когда ступаешь на крюк, который забит сверху. А остальные идут по твоей натянутой веревке, им проще. Дотрагиваюсь ногой до ступеньки, та закреплена тонкой веревкой. Обрывается!

— А дальше?

— Пролетел метров пять-шесть. Болтался на крюке, который ниже. Даже не расшибся, спускаться из-за меня не пришлось.

— Страшно лететь?

— Понять не успеваешь. Никаких мыслей. Одна секунда, все неожиданно!

Труп на пике Победы

— Федор Конюхов мне рассказывал про самую страшную картину, которую видел — мумифицированные трупы на Эвересте. Вы такое видели?

— Мумифицируются трупы на высоте за 8 тысяч метров. Оттуда уже не достанешь. А с Памира обычно снимают. Только один случай помню — грузин в 1967-м погиб на пике Победы, спустить не смогли. Альпинист был хороший, что-то случилось с сердцем у него на самой высокой точке. Так и остался лежать.

— Вы заслуженным мастером спорта стали?

— Разумеется!

— За что давали?

— Надо было набрать несколько вершин шестой категории трудности, самых-самых. А у меня таких было много. Всего их 15 — 20.

— Горы делают человека суеверным?

— Кого как. В то, что мертвые откуда-то за нами наблюдают, я не верю. Но крестился перед подъемом. Надеясь на Бога! Каждый раз, когда везло, думал — это его дела.

— Бывало, что спасало вас чудо?

— Один раз.

— Что за история?

— Групповое восхождение на Кавказе. Пятая категория трудности. Сложная вершина, что говорить... Забиваю крюк, мне надо приспуститься чуть ниже. Веревка тянется, товарищ страхует. В какой-то момент держусь только на пальцах рук, кое-как нащупал ботинком опору. Вдруг слышу щелчок!

— Что случилось?

— Веревка, которой привязан, отцепилась от костюма. Понимаю, что слабенький французский карабин как-то попал в грудную обвязку. Где должны быть самые надежные. Их перемешиваешь, перестегиваешься. Выскочила эта, как ее...

— Защелка?

— Защелка! — даже обрадовался моей сообразительности Онищенко. — Все, я остался без страховки. Одно движение — улечу вниз.

— Какой ужас.

— Опаснее момента в жизни не было!

— Чудо, что удержались?

— Кричу напарнику: «Лева, не дергай веревку!» Там желобок был на скале, веревка по нему тянется. Если соскочит — все, у меня шансов никаких. Одной рукой держусь, другой хватаю веревку — и в зубы!

— А дальше?

— Все, думаю, теперь ее не выпущу. Беру один конец, пытаюсь пропустить в карабин. Это на земле-то сразу не сделаешь, намучаешься — а тут сразу: раз! Там!

— С первого раза?

— С первого. Это чудо! Ну не Божье ли дело? Только это спасло. А дальше уж вылез сам.

Михаил Хергиани. Фото "СЭ"
Михаил Хергиани. Фото «СЭ»

Хергиани — как кошка

— Хергиани был яркий альпинист?

— Величайший. Феномен!

— Как познакомились?

— Встречались на соревнованиях по скалолазанию. Он выступал за Грузию, я — за Москву. Как-то надо было ехать во Францию на всемирный сбор альпинистов — я сам предложил, чтоб вторым отправили Мишу Хергиани. Его утвердили. Отправились в Шамони вместе, совершили три сложных восхождения — Гран Капуцин, Пти-Дрю, Гранжерас. Все шестой категории. Помню, будто вчера было: 1967 год, гуляли вдвоем по городку Шамони, забрели на окраину. Застыли от этого вида!

— Что такое?

— Пик Пти-Дрю, мечта альпиниста, уходит куда-то в небеса. Так и стояли очарованные. Потом Миша тихо произнес: «Мы пойдем туда». Я только кивнул головой. Хотя на той вершине уже побывал. Она необычная: большая часть стены отвесная, зацепки крошечные. Забрались, подняли над головами ледорубы... Перед каждым выходом у нас случался один и тот же диалог. «Как бы погода не испортилась», — говорил я. «Я попрошу сванского бога Элиа, все будет хорошо», — отвечал Хергиани. Погода в самом деле была шикарная. Меня поразить сложно — но Мише в том походе удалось!

— Что такое?

— На Гранжерас шел первым. В середине маршрута стеночка метров на сорок, зацепиться не за что. Абсолютно гладкая! Там никто и не думал ходить. Так Хергиани пробрался, не забивая ни единого крюка. Как кошка. Непонятно, за что цеплялся.

— Невероятно.

— Это действительно невероятно. Он будто становился со скалой одним целым, они переплетались. Техника изумительная, это гений альпинизма! Пожалуй, я такого сильного скалолаза больше не встречал. Это героизм.

— Человек-то хороший был?

— Изумительный. Веселый, помогал всем, трудностей не боялся. С ним легко было идти — лапища вот такая. Пальцы могучие. Весь из мускулов. Что говорить, если жил у подножия горы — и всю юность на нее карабкался? Сколько лет прошло, а я и лицо его помню прекрасно, и сванскую шапку, с которой не расставался...

— Погиб в 34 года. А выглядел намного старше.

— Я думаю, он и был старше. В те годы спортсмены частенько баловались с возрастом. А в Грузии это было в порядке вещей.

— За рекорды что-то платили в те годы?

— Нет. Если где-то выигрываешь — немного приплачивают. Знаменитые альпинисты вроде Хергиани были небогатыми людьми. Он работал инструктором в лагере, там зарплата небольшая. А еще родственникам помогал.

— Почему с вами и дальше ходил в связке — не рассказывал?

— Мне нет. Но кому-то в письме написал: «Отправляемся во Францию со Славой, он парень спокойный, хороший». А мне потом пересказал человек. Мне-то Михаил писем не писал.

— Что-то от него осталось на память?

— Как-то вручил сванский значок, сам сделал. Где-то лежит у меня, надо найти...

— Главная сложность его характера?

— Как бы это сказать... Не знаю, сложность это или что-то другое. Если что-то решил — разобьется, но выполнит. Это упрямство, наверное. При этом сколько ходили — ни одной ссоры между нами не случилось. Вот как-то сошлись, и все.

— Я слышал, до последних дней ходил он со старым, отцовским еще снаряжением.

— Да ну, ерунда. При мне он ходил с современным. Даже последняя его веревка, оборвавшаяся, была самой модной, австрийской.

— Его край веревки я видел в башне. Должен был остаться еще ваш кусок.

— Остался. Свой кусок я положил Мише в гроб. Повез эту веревку в Сванетию — показать людям. Чтоб не думали лишнего.

Гибель

— Что за место стало для него последним?

— Я и сегодня перебираю в памяти эти последние дни рядом... Италия, вершина Су-Альто. Очень сложное восхождение, мало кому удавалось! Ничего сложнее в нашей жизни прежде не было. 700 метров — отвесная стена. Но ни страха, ни чего-то странного не помню. Готовились как обычно. А когда прошли половину маршрута, обнаружили небольшую нишу. В ней ночевали те первые, кто покорял эту вершину. Миша огляделся, вздохнул: «Красота-то какая! Все, как у нас в Сванетии, в Местии...» Сказал — и зажмурился. В самом деле похоже.

— Никаких дурных предчувствий?

— Я понимаю, о чем вы. Никакой «печати смерти» на Хергиани не было. Здоровья море, собирался жить вечно.

— Так что стряслось на этой скале?

— Сначала я шел первым, потом менялись. В момент гибели первым шел Хергиани. Я стою у стены, через веревку его пропускаю. Миша скрывается за уступом, я его не вижу. Исчезает за поворотом. Слежу за ним только по движениям веревки. Про себя веду отсчет его шагам. Вдруг звук камнепада!

— Оглянулись?

— Да. Вижу — он летит вниз!

— Паника?

— Никакой паники. Я должен его поймать, край веревки у меня в руках. Дергаю ее изо всех сил, разодрал руку. Вроде секунда — но успел подумать: ага, тянется. Значит, поймал его.

— Веревка должна была удержать?

— Разумеется! Вдруг рывок — и веревка лопается!

— Какой кошмар.

— Я весь сжался — и краем глаза вижу, как бедный Миша летит с обрывком веревки в руках. Головой вниз, раскинув руки. Бьется об один камень, другой... Тело бросало. До самого конца наблюдал за этим падением. Попал он в желоб возле скалы. Гляжу — к нему бегут наблюдатели. Вот и вся история.

— А вы?

— Я был закреплен. Привязался к крючьям, вбитым в трещины. Стоял и не мог поверить в то, что увидел. Одна секунда перевернула всю жизнь. Случилось все в районе часа дня, пришлось простоять целую ночь в ожидании спасателей.

— Это мучение?

— Представьте сами: один мой ботинок стоял на крошечном выступе, другой завис над пропастью. Когда уставал — менял ногу. Ни вниз, ни вверх идти один не мог. Для одного слишком сложный маршрут. Прилетал вертолет — пилот махал рукой, и все. Что он мог сделать? Снизу за нами следом никто подняться не мог — это маршрут для альпинистов экстра-класса.

— Только сверху?

— Да. Трос и лебедка. Внизу мои приятели установили палатку, махали в темноте фонариком. Чтоб не скучал. Помню, пошел мокрый снег. Видел, как по шоссе едут машины, в деревеньке зажигается свет в домах...

— Ваших спасателей забросили на вершину вертолетом?

— Они сами добрались простым маршрутом. Мы-то с Мишей выбрали самый сложный. Потом итальянцы-спасатели подняли меня на вершину. Там оставалось-то метров 100.

— Вы опытный альпинист. Как думаете — что случилось?

— Варианта два. Либо сам Миша ухватился за выступающий камень, который его не удержал, либо какой-то камень полетел сверху. Перебил веревку. Может, перетерлась о скалу. Тут уж можно гадать. Правду никто не узнает.

— Камнепада ничего не предвещало?

— Абсолютно ничего. Все было тихо в тот день.

— Новую австрийскую веревку перебить сложно?

— Да ничего сложного. Одного камня достаточно...

— Вы понимали, что Михаил погиб?

— Конечно.

— Как удалось выбраться из оцепенения?

— Ну, как... Держался! А что делать?

— Сколько простояли без движения?

— 26 часов. Сам был поражен. Постарался обо всем забыть. Просто додержаться.

— Вы оставались подвешенным на скале много-много часов. Как ходили в туалет, извините?

— По большому мне не хотелось, а по маленькому... Как обычно.

— Мертвым вы Михаила видели?

— Только в Сванетии, на похоронах. В Италии тело сразу забрали. В итальянском военном лагере приспустили знамя. Летели в Советский Союз одним самолетом, но гроб был запаян. Ребята-спасатели мне сказали, что от лица мало что осталось. А когда в Местии отец потребовал вскрыть этот оцинкованный гроб, выяснилось, что головы практически не было. Спереди вообще не узнать.

Последняя, оборвавшаяся веревка Михаила Хергиани. Фото "СЭ"
Последняя, оборвавшаяся веревка Михаила Хергиани. Фото «СЭ»

Суд сванов

— В Местию на похороны сами решили ехать? Или кто подсказал?

— Только сам! А кто мне может указывать? В Москве, правда, говорили: «Лучше не надо». Что угодно может случиться. А я этим говорившим отвечал: «Вот тогда грузины точно подумают — что-то не то, раз боится. Виноват!»

— Наверняка так и подумали бы.

— Я и решил — нет! Съезжу и посмотрю им всем в глаза. Я должен там быть. Полетел, в Кутаиси меня встретили и отвезли в Местию.

— Как приняли?

— Нормально. Никаких вопросов. Еще до похорон собралось несколько старых сванов, Хергиани-старший, Виссарион... Человек пять вокруг меня. Говорят: «Рассказывай, что произошло». Мне скрывать нечего — изложил все, что видел. После этого решили вскрыть гроб. Посовещались между собой, на следующий день мне говорят: «Как ты сказал — так все и было». Поверили, значит. На похоронах я даже портрет Миши нес. А похороны были страшные — женщины ужас как рыдали, просто выли... Мужчины в черном, встав плечом к плечу, опустили головы и пели те песни, которые особенно любил Михаил. Кто-то попрекал Мишу любовью к горам — вот это отцу очень не понравилось. Вообще я был поражен, насколько Хергиани там любили.

— Во сне к вам Михаил возвращался?

— Ни разу.

— Страшно вам было?

— Не особо. Я ж знаю, что ни в чем не виноват. Может, за спиной кто-то меня и винил: «Он погиб, а ты живой» — но в лицо такое ни разу не сказали. А в Местию я и на следующий год приезжал. Хорошо принимали.

— Держали в руках обрывок его веревки?

— Мне дали.

— Что он вам сказал?

— Что веревка ни при чем, никакого дефекта в ней не было. Любая могла разорваться. А уехав в Москву, я написал Мише и его родне прощальное письмо. Так и начал: «На похоронах не было возможности все объяснить».

— После случившегося не так просто было снова собраться в горы?

— А я должен был впервые подняться на Памир. Пик Коммунизма. Эта вершина была мечтой Миши Хергиани, в последнем походе мне об этом говорил: «Вернемся — буду готовиться к ней». Я подал заявку: хочу с командой «Труд» подняться по новому пути. Секретарь федерации альпинизма улыбнулся, достал из ящика стола заявку Хергиани. Собирался со сборной Грузии идти этим же новым маршрутом. Клянусь — я об этом от него не слышал! Полностью совпали мысли!

— Все удалось?

— 15 дней поднимались. Справились! Я посвятил это восхождение Мише. Написал записку.

— Где эту записку оставляют?

— На самой вершине, кладут в консервную банку. Пишут все — такой-то год, группа из стольких человек была здесь. Посвящается восхождение такому-то человеку. Может, до сих пор эта записочка лежит. Вроде как исполнил его мечту. Между прочим, перед тем как Хергиани скрылся за последним поворотом, я успел его сфотографировать. Вы первый журналист, который увидит эту карточку. Вот, глядите...

Последнее фото Михаила Хергиани. Фото "СЭ"
Последнее фото Михаила Хергиани. Фото «СЭ»

Я всматриваюсь в силуэт на горе. Фотография, на которой Хергиани едва различим. Что за техника была в 1969-м? Но я гляжу затаив дыхание. Пробирает!

— Вы знали, что Юра Визбор про Мишу прекрасные стихи написал? — прерывает молчание Онищенко.

— Впервые слышу.

— А я вам прочитаю...

Его девиз — назад ни шагу!

Стена высокая крута.

Его профессия — отвага.

Его призванье — высота.

Прожить бы так, не знав сомненья,

Высокой песней среди дня.

Он ставил горы на колени,

Пред ними голову склоня.

А дальше — будто бы в тумане

Весь без него двадцатый век.

Ах, Миша, Миша Хергиани!

Неповторимый человек...

Новости